Кобо Абэ - Сожженная карта
И еще одно коренным образом изменилось в связи с его смертью… иссяк источник, позволявший покрывать расходы по розыску, и, значит, вопреки желанию заявительницы они ограничатся одной этой неделей.
Но тогда почему же я чувствую себя чуть ли не обворованным? Вернувшись на свое место и помешивая остывший кофе, я впадаю в тусклую сентиментальность, от которой невозможно избавиться. Может быть, я служу панихиду по умершему? Нет, вряд ли. Сквозь черную сетчатую штору сегодня тоже видна продрогшая, будто простуженная платная стоянка автомашин. Вчера, примерно в то же время, что и сейчас, он окликнул меня как раз у того, второго столба, плотно, точно желе из агар-агара, прилипнув ко мне своим телом, пропахшим жиром… До сих пор я не излечился от нервной сыпи, появляющейся всякий раз, как я вспоминаю о нем.
Если-какая-то перемена и произошла, то, пожалуй, изменилось мое отношение к его заносчивости, граничащей с высокомерием. Заявитель действительно является нанимателем, платящие тебе деньги. Но, как правило, он либо смотрит на тебя умоляющим собачьим взглядом, либо выдавливает из себя виноватую поддельную улыбку. В этом случае, чтобы подбодрить заявителя, мы тоже подлаживаемся под него, изображая смиренную улыбку – такова, мол, жизнь, даем понять, что вместе с ним готовы ступить в дерьмо. И поскольку в глубине души мы питаем тайную уверенность, что жизнь именно такова, нам удается вернуть ему самоуважение, способность увидеть в жизни надежду и свет. А он был обломком крушения, но не хотел этого показывать. С самого начала он не скрывал, что запачкан дерьмом, – потому-то и не позволял мне притронуться к этому дерьму и даже не разрешил взглянуть на него. Он был совершенно иным, чем все предыдущие клиенты. Надо признать, он был странным типом – это уж точно, но нельзя и отрицать, что я относился к нему с предубеждением. Когда я пытаюсь вот так, по-новому, взглянуть на него, мне кажется, что как сквозь туман, начинает вырисовываться упущенная, вернее, умышленно упускаемая мной другая сторона этого человека. К примеру, возникшее на миг полусерьезное выражение лица, когда он спрашивал мое мнение о «сестре как женщине»… или его забота обо мне, когда он распорядился, чтобы хозяин микроавтобуса приготовил яйца… если бы я не был так настроен против него, если бы я с самого начала не решил, что он и есть та стена, которая скрывает нечто важное от моего взора, а старался быть с ним на равных, не исключено, что не кто иной, как он сам, нашел бы в стене дверь и впустил меня.
Сейчас, впрочем, и самой стены уже не существует. Но вместе с ее исчезновением исчезла и возможность обнаружить дверь.
Ему уже ничем не поможешь. В последний раз я видел его со спины, когда он, похожий на зонт с обломанными спицами, полз в сухой траве под насыпью, и то, что он не хотел сказать, и то, что он, возможно, хотел сказать, – всего этого уже не существует. Разорванное кольцо разума не имеет ничего общего с разумом.
Смотрю на часы… 11 часов 8 минут… если бы я и решил записать это время на бланке донесений, то больше мне нечего было бы сообщить… нет, не только в это время – и через час, и через три часа, и через десять часов у меня нет никакой надежды наткнуться на нечто такое, о чем следовало бы написать в донесении… поспешно допиваю кофе и поднимаюсь… но что же предпринять?.. должен ли я что-то делать?.. я снова замираю… замираю, так та студентка, которую я бросил у библиотеки… когда тебя, лишив свободы, не говоря, куда и зачем, волокут во тьме – это, конечно, очень обидно, но когда без всяких объяснений и извинений бросают посреди дороги – это во много раз унизительнее…
Хозяин кафе почти весь скрылся за стойкой, погрузившись в газету. Мрачная официантка, опершись локтем о кассовый аппарат и прижав к уху чуть слышно играющий транзистор, рассеянно смотрит на улицу. Не отрываясь от окна, она насмешливо улыбается – смешит ли ее то, что она слышит по радио, или она смеется надо мной, видя, как я замер, а может быть, смеется над тем, что происходит на улице?.. заинтересовавшись, я тоже смотрю в окно и вижу нечто, сильно взволновавшее меня. Мимо окна идут три человека, по виду коммивояжеры, с одинаковыми портфелями под мышкой, сердито и горячо обсуждая что-то… дальше, на мостовой беспрерывный поток автомобилей… еще дальше – автостоянка… а около нее что-то бередящее мою память, как острый обломок коренного зуба… цифры… семизначная цифра в самом низу вывески автостоянки… тот самый номер телефона!
Этикетка спичечного коробка… кафе «Камелия»… объявление в старой газете… и наконец узкая полоска бумаги, прикрепленная к краю лимонной шторы… и везде один и тот же номер телефона.
Ко мне возвращается ощущение времени, возвращаются, хоть и туманные, воспоминания о карте. Громко обращаюсь к девушке, которая, крутя ручку кассового аппарата, не отрывает от уха транзистор.
– Заказы на пользование вон той стоянкой у вас принимают?
Девушка, вместо того чтобы ответить, метнула взгляд на хозяина. Тот прячет газету под стойку и только тогда снизу вверх смотрит на меня. Встретившись со мной взглядом, он усиленно моргает и говорит тоненьким голоском, который совсем не вяжется с его густой щетиной, отчетливо видной даже после бритья.
– Там все заполнено, к сожалению.
И он с недовольным видом – почитать, мол, не дадут – снова склоняется над газетой.
– Видно, много у вас здесь свободного времени, в кафе…
– Что? – резко переспрашивает девушка, оторвав от уха транзистор и всем своим видом показывая, что ее раздражает даже мое шуточное поддразнивание. Я испытываю неловкость, но зато неожиданно мной завладевает фантастическая мысль. Точно теплым ливнем, с меня смывает плохое настроение, и, пульсируя, разрастается чувство освобождения, вызывающее желание, схватившись за живот, разразиться дурацким смехом. Может быть, я и в самом деле рассмеялся. Продолжая смотреть на девушку, я обхожу кассу и беру телефонную трубку. Набрав номер фирмы «Дайнэн», связываюсь с тем самым молодым служащим Тасиро.
…Тасиро-кун? Благодарю за вчерашнее… Когда я называю себя, в его голосе какое-то мгновение слышится растерянность. Он удивляется, когда я спрашиваю, не слышал ли он о смерти того человека, хотя мог бы, кажется, этого и не делать. Но как только я напомнил ему о нашем договоре выпить, тон его сразу становится дружеским и доверительным – видимо, он не любит иметь с посторонними людьми общие тайны. И глядя на едва прикрывающие уши стриженые густые волосы девушки: …Встретимся на станции S., можно на том месте, что отмечено на плане, который вы вчера нарисовали мне. Да, да, там, где вы договаривались встретиться с Нэмуро-сан… я тоже хочу еще раз во всем убедиться… время – семь часов… договорились?.. и прошу вас, не забудьте о главном – я имею в виду тот самый альбом ню… Девушка поспешно прикладывает транзистор к уху, но не похоже, что она его включила… Ню, повторил я еще раз, и, если возможно, мне бы хотелось сразу же встретиться с той девицей, которая служила ему натурщицей… Ответ молодого человека, заговорившего деловым тоном, не был, конечно, слышен окружающим, и поэтому, естественно, им могло показаться, что собеседник не собирается помочь мне. И, понизив голос, между прочим, – нет, скорее не между прочим, а в этом, возможно, и состояла моя истинная цель: …Мне бы хотелось, чтобы вы подумали еще вот о чем: к каким методам можно прибегнуть, если, допустим, возникнет желание шантажировать хозяина топливной базы? Обыкновенной топливной базы, да, розничной… я очень хочу, чтобы до нашей встречи вы продумали этот вопрос – какие существуют способы шантажа…
Кажется, мой разговор произвел такой же эффект, как если бы физиономию девушки, а может быть, даже и физиономию хозяина я в кровь расцарапал ногтями. Правда, лицо девушки было заслонено рукой, державшей транзистор, и отсюда как следует не было видно. Хозяин же, уткнувшись в газету, даже не шелохнулся. Прикрепленная прямо над его головой открытка с изображением кофейной плантации в Южной Америке, где яркое солнце окрасило далекую горную цепь в желтый цвет, а людей и растения сделало темно-коричневыми, резко контрастировала с покрытым толстым слоем пыли светильником и выглядела нелепо. На втором этаже слышатся чьи-то шаги. Они медленно движутся в мою сторону, замирают прямо над головой и так же медленно удаляются. Я тоже не могу уже спокойно стоять на месте. Если страх и отступает, он все равно вернется снова, как возвращаются вновь и вновь бьющиеся о берег волны. Его смерть, волной взметнувшись в неожиданную высь, разбрасывая вокруг себя брызги, омыла мои ноги и слизнула узенькую тропку, вившуюся по краю обрыва, но и когда волна отступит, ничего нового не прибавится, и, следовательно, особенно суетиться смысла нет. К тому же возложенное на меня поручение ограничено первыми тридцатью тысячами иен – это тоже облегчение. Мало того, поскольку и положение самой женщины резко изменилось… значит, я обязан продолжать розыски оставшиеся пять дней, но… совсем не исключено, что она прямо сейчас заявит о расторжении контракта, пожелав, чтобы я с сегодняшнего дня прекратил розыски, – я не застрахован от того, что она этого не сделает. Мне немного жаль бросать эту работу, остался какой-то неприятный осадок. Но с точки зрения дела баланс, в общем, в нашу пользу. И шеф будет мной доволен, да и ругать перестанет.
