Владимир Орлов - Солёный арбуз
— Знаешь, когда бывает трудно, — сказал Эдик, — вспоминаю о Михалыче, ну об этом изыскателе, о Кошурникове, чьим именем станция названа. Это был коммунист... Вспомню о нем, и как-то стыдно становится... Вот и в те дни...
— Ага, — кивнул Букварь, — я тоже часто о нем вспоминаю. Помогает...
— Те буханки носили осторожно. Как снаряды, — улыбнулся Эдик.
Эдик улыбался редко, а улыбка у него была детская.
— Ты не спал ночью?
— Много тут поспишь! — проворчал Эдик. Букварь вдруг захотел спросить Эдика, видел ли он
Зойку и как там она, но не успел. Трактор вздрогнул и остановился. Впереди была Канзыба.
Эдик вышел из кабины и под дождем, засунув руки в карманы потрепанного комбинезона, походил по травянистому берегу, соображая что-то рассеянно, всем своим видом показывая полное пренебрежение к Канзыбе и ее бешенству, потом сплюнул непочтительно в ржавую воду и вернулся.
— Ладно. Будем считать, что ям здесь нет.
— Раньше тут был приличный брод.
Трактор тронулся мягко и не спеша, накренился вперед, и Канзыба лизнула его. Букварь напрягся, ухватился руками за сиденье, приготовился, стиснув зубы, драться с Канзыбой, тупой и неутомимой, которую он победил вчера и которая не забыла об этом поражении. Ее день, единственный день в году, продолжался, и в этот день она не прощала обид.
Но трактор шел, не обращая никакого внимания на Канзыбу, упрямый и спокойный. Канзыба злилась, била по гусеницам, брызгалась и грязными холодными каплями залетала в кабину. А трактор шел и шел, относясь к ней с пренебрежением, которому он научился у своего хозяина.
Букварь приготовился к тому, что Канзыба будет выкидывать штучки, зло шутить, крутить трактор, волочить его по течению. Но трактор двигался уверенно, упираясь стальными лапами в землю, и река его беспокоила мало. И, когда Канзыба поняла, что с трактором ей ничего не сделать, она принялась за людей.
Она поползла по полу кабины ржавыми струйками, огибавшими сапоги. Потом трактор чуть-чуть вздрогнул и опустился, и Канзыба ворвалась в кабину, била по ногам, шумела, устроила в кабине свою протоку. Букварь подтянул ноги и держал их на весу, а потом скосил глаза в сторону Эдика. Эдик сидел неподвижно, с напряженным, металлическим лицом, приросший к рулю. Ноги его стояли в воде. И Букварь опустил ноги.
Вода медленно и равномерно подымалась, мутная, быстрая, дошла до колен, леденила тело. «Ну и черт с ней!» — успокоил себя Букварь. А вода поднималась неотвратимо, как гангрена, и Букварю на секунду стало страшно. Вода обожгла живот, поднялась до груди Краешком своим щекотала кожу под карманом рубашки...
Букварь посмотрел на Эдика. От него остались только плечи, руки на руле и голова. Как в фокусах Кио. Букварю стало смешно. Он захохотал.
— Надо мной? — серьезно спросил Эдик.
— Над Канзыбой! Чувствуешь, испугалась!
— Чудной ты, — сказал Эдик.
Вода отступала, опускалась, убегала из кабины. Теплее от этого не становилось, но стало веселее. Трактор подбирался к берегу, к серой галечной плеши в ржавых острых камнях. Эдик уже не был таким серьезным и собранным и начал ворчать:
— А теперь еще плестись в Кошурниково и там плавать...
Он ворчал, ругался и вспоминал, в каком симпатичном доме жил в Кунцеве, с палисадником и телевизором, и как удобно было ездить на работу в Москву в утренней переполненной электричке.
Трактор вылез из Канзыбы и, усталый, поработавший, замер на гальке. Букварь высунулся из кабины и сказал Канзыбе:
— Ну привет!
Слева, сбоку, по откосу бежал шофер. Он тащил сапоги и сухой ватник. Он, наверное, бежал так все время, потому что вчера, когда Букваря утягивала Канзыба, он тоже видел бежавшего шофера.
— Все в порядке! — закричал Букварь. Он боялся, что лицо шофера снова станет несчастным и унылым, и кричал поэтому бодро.
— Я тебя все ждал и ждал, — виновато начал шофер, — я уж тут поставил машину у съезда и все ждал... Я уж не спал... За тебя испугался...
— А Кустов твой — сволочь, — сказал Букварь.
— ...Я тебя сейчас с ветерком доставлю...
— Да? — спросил Эдик. — С ветерком? Вдоль Канзыбы? Возвращайся-ка ты домой и ложись на лежанку! Я его отвезу. Там теперь только трелевочный пройдет.
Теперь, когда спало напряжение, Букварь снова почувствовал температуру, и снова его стало знобить, и он обмяк, и прислонился к стенке, и рассеянно слушал далекий разговор.
— А может, — расстроено сказал шофер, — я смогу по насыпи...
22
По насыпи шагали слоны.
Слоны были разноцветные: голубые, зеленые, красные и оранжевые, как жарки. Слоны шагали, и после каждого их шага на насыпи оставались шпалы. Букварь попытался пересчитать слонов. Но у него ничего не получилось. Он не хотел, чтобы слонов оказалось семь. Семь слонов стояли на комоде его суздальских соседей Мышлаковых и обозначали счастье.
Синий слон сплюнул, выругался, сказал: «Хорошенького помаленьку!» — и сошел с насыпи. Букварь крикнул ему: «Погоди!» Слон обернулся, и тогда Букварь увидел, что у него нет хобота, а лицо — Бульдозерово. Только уши болтались, слоновьи и синие.
Букварь бежал за слоном, за синими ушами, бежал долго, и, когда догнал, на Бульдозеровом лице вырос синий хобот и отбросил Букваря назад.
Слон хохотал, стоя на задних ногах, подперев передними круглые бока, хохотал и орал на всю тайгу: «Все вы такие! И Николай такой!»
И тогда Букварь вспомнил, куда он шел. Он побежал. Замелькали перед его глазами ветви, коричневые стволы, мокрые мелкие листья. Букварь спешил, топал сапогами, несся, сжав кулаки. И тут встала на его пути Канзыба.
Противоположного берега не было видно. Вода, переваливаясь через камни, стирала траву и цветы, мчалась на Букваря, готовая схватить его и бросить на дно. Букварь пятился, стукался о камни, и, когда ржавая вода была уже в двух метрах, он споткнулся еще раз и упал, опрокинувшись на спину
Он увидел: рядом на камне сидел худой Дьяконов в жестяном плаще с удочкой в руках и ловил в Канзыбе рыбу. «Я ловлю не рыбу, — обиделся Дьяконов, — у меня на леске магнитофон. Я записываю рыбьи разговоры. Утром мне повезло. Утром рыбы пели. Я прокручу пленки в концертном зале. Мы живем, заткнув уши ватой. Видишь, у тебя торчит вата?»
Дьяконов нагнулся и стал вытаскивать вату из ушей Букваря. Он вытаскивал долго и красиво, как фокусник. Потом он начал тащить вату у Букваря изо рта. И тут Букварь увидел, что это никакой не Дьяконов, а самый настоящий Зименко, да еще в чем-то белом. «Ничего себе горлышко, — сказал Зименко. — У него ангина. Просто ангина. Она пройдет».
Вата вытягивалась и вытягивалась вверх и где-то высоко-высоко превращалась в жарки. Цветы собирались вместе в оранжевую кучу и висели над землей круглым теплым шаром.
Шар покачивался, словно танцевал, и пел шепотом: «Ты хотел говорить с Николаем, ты хотел...»
Букварь вскочил и побежал снова. Он увидел Николая. Николай сидел на скале, на самой ее вершине, на каменной тарелке, в шинели, свесив ноги в начищенных сапогах. Букварь подбежал к скале и начал карабкаться по камню. «Три точки. Не забудь про три точки». Сверху говорил репродуктор. Букварь лез вверх, иногда помогал себе зубами. Над ним висели сапоги. «Все такие!» — заорал где-то сзади Бульдозер. Букварь обернулся и вдруг понял, что сорвался и летит вниз. Он летел со свистом и кричал, знал, что сейчас врежется в землю, в деревья, в камни. Но земля не приближалась к нему. Наоборот, она уплывала от него, становилась все меньше и меньше, превращалась в голубой шар размером с арбуз.
«А как же Ольга? — закричал Букварь. — Как же теперь Ольга? — Он почувствовал, что на лбу его выступил холодный пот, и подумал: — При чем тут Ольга? При чем тут Ольга?..»
23
— Ты лежи, — сказала Ольга. — Ты лежи. У тебя ангина. Просто ангина. Она пройдет.
Брезентовый потолок над головой поднимался вверх под наклоном, резкий, натянутый, как доска, и по нему что-то стучало, глухо и шурша скатывалось вниз.
— Дождь. Все еще дождь.
— Ага, дождь, — кивнула Ольга.
Она сидела рядом, у его кровати, на высокой табуретке, держа в руках остроносого Буратино. Потрескивали в железной печке березовые дрова, их там, наверное, было много, и печка трудилась и гудела, добродушная и довольная.
— Мы уж испугались, — улыбнулась Ольга, — ты все бредил и стонал. Но утром был врач, и он успокоил. Врача вызвал Дьяконов, и добирался он на трелевочном. Врач хотел посидеть с тобой, но уж я вызвалась, потому что у него дел много в Кошурникове. Он оставил тебе таблетки. Аспирин и еще что-то...
— У меня, наверное, была высокая температура. Я очень плохо переношу высокую температуру Бред начинается и всякая такая ерунда... Потом вспоминать стыдно...
— У тебя было тридцать девять и пять...
— Ну вот, — расстроился Букварь, — конечно, я нес бред! Всегда так... Просто я такой неудачный!
