Чарльз Диккенс - Барнеби Радж
— И сказать вам не могу, как я рад, что не ошибся в вас! — отозвался мистер Честер с самой изысканной любезностью. — Вы сами видите, что нам полезно было увидеться. Мы поняли друг друга и во всем согласны. Мы обо всем договорились и знаем, как нам действовать… Ну, почему вы не хотите попробовать вино вашего арендатора? Право, отличное вино.
— А кто помогал Эмме и вашему сыну? — спросил мистер Хардейл. — Вы не знаете, кто был посредником между ними?
— Ах, мало ли добрых людей на свете! Им помогали, мне думается, все, решительно все вокруг! — ответил ми стер Честер с улыбкой. — А больше всех — тот, кого я сегодня посылал к вам…
— Этот полоумный? Барнеби?
— Ага, и вы удивлены? Мне тоже очень трудно было этому поверить. Но я выпытал правду у его матери, очень славной женщины. Главным образом из ее-то слов я и понял, как далеко зашло у них дело, и тогда решил съездить сюда для переговоров с вами на нейтральной почве… А вы пополнели, Хардейл, но выглядите прекрасно.
— Ну-с, я полагаю, мы обо всем переговорили, — прервал его мистер Хардейл с нескрываемым раздражением. — Могу вас заверить, мистер Честер, что моя племянница впредь будет вести себя иначе. Я обращусь к ее женскому сердцу, — добавил он тише, — постараюсь затронуть в ней гордость, честь, чувство долга…
— Таким же образом я намерен воздействовать на Нэда, — сказал мистер Честер, носком сапога поправляя высунувшиеся сквозь каминную решетку головешки. Если в жизни и есть что-либо существенное, так разве только те священные чувства и естественные обязательства, какие должны связывать отца с сыном. Я напомню Нэду о требованиях религии и нравственности. Разъясню ему, что брак этот для нас совершенно неприемлем, ибо я рассчитывал, что он сделает хорошую партию и сможет прилично обеспечить меня на склоне лет. Он узнает, что целая свора наглых кредиторов предъявляет совершенна справедливые и законные требования, а уплатить им мы сможем только из приданого его жены. Словом, я ему докажу, что самые возвышенные и благородные человеческие чувства — сыновний долг, сыновняя любовь и все такое — решительно требуют от него, чтобы он похитил какую-нибудь богатую наследницу.
— И как можно скорее разбил ей сердце? — бросил мистер Хардейл, натягивая перчатки.
— Ну, это уж как ему будет угодно, — ответил мистер Честер, отхлебнув из стакана. — Это его дело! Ни за что на свете, Хардейл, я не стану вмешиваться в жизнь моего сына. Конечно, до известной границы, ибо узы, связывающие отца и сына, как известно, священны… Неужели же мне так и не удастся угостить вас стаканом вина? Ну что ж, воля ваша, воля ваша! — добавил он, снова доливая свой собственный стакан.
— Послушайте, Честер, — начал мистер Хардейл после недолгого молчания, во время которого он несколько раз пристально взглядывал на улыбающегося собеседника, — там, где нужна ложь и хитрость, вы превзойдете самого дьявола…
— Ваше здоровье! — сказал с легким поклоном мистер Честер. — Ах, простите, я перебил вас…
— Так вот, — продолжал мистер Хардейл, — если трудно будет разлучить влюбленных, помешать их встречам, переписке, если, например, вы ничего не добьетесь от сына, что вы тогда думаете предпринять?
— Ничего нет проще, мой друг, ничего легче. — Мистер Честер пожал плечами и удобнее расположился в кресле. — Тогда я пущу в ход те способности, которые вы мне приписываете, — хотя вы мне сильно льстите, честное слово, я далеко не заслуживаю ваших комплиментов, — и прибегну к обычным в таких случаях уловкам, чтобы вызвать в Нэде ревность и негодование. Вы меня поняли?
— Короче говоря, так как цель оправдывает средства, то мы, чтобы разлучить Эмму и вашего сына, должны будем в крайнем случае прибегнуть к лжи и коварству, — сказал мистер Хардейл.
— Что вы, что вы! Боже упаси! — Мистер Честер с наслаждением понюхал табаку. — Это будет не ложь, а так… немного дипломатии, немного ловкости… небольшая интрига — вот подходящее слово!
— Очень жаль, что я всего этого не мог предвидеть и предупредить, — сказал мистер Хардейл, в волнении шагая по комнате. Он то останавливался, то снова принимался ходить, как человек, у которого на душе очень тревожно. — Но дело зашло так далеко, что сожаления и колебания бесполезны, — надо действовать. Хорошо, я по мере сил буду вам помогать. Во всей обширной сфере человеческих чувств и мыслей мы с вами сходимся только в этом одном. Да, цель у нас будет одна, но действовать мы будем порознь. Надеюсь, нам не понадобится больше встречаться?
— Вы уже уходите? — сказал мистер Честер, вставая с учтивой грацией. — Я провожу вас и посвечу на лестнице.
— Нет, пожалуйста, не трудитесь, — сухо возразил мистер Хардейл. — Я знаю дорогу. — Он слегка поклонился, надел шляпу, вышел, звеня шпорами, и, закрыв за собой дверь, стал сходить по ступеням, скрипевшим под его тяжелыми шагами.
— Уф! Какое грубое животное! — промолвил мистер Честер, снова удобно располагаясь в кресле. — Чурбан неотесанный! Настоящий медведь!
Джон Уиллет и его приятели, которые, сидя в большой комнате, настороженно прислушивались в ожидании, что сверху донесется звон шпаг или выстрелы, и уже заранее установили, в каком порядке им ринуться на зов (причем старый Джон предусмотрительно объявил, что он будет замыкать шествие), были крайне поражены, когда мистер Хардейл сошел вниз живой и невредимый, без единой царапины, велел привести лошадь и, сев на нее, с задумчивым видом медленно поехал прочь. Обсудив вопрос, друзья решили, что он оставил наверху своего противника умирающим, и спокойствие его — просто военная хитрость, чтобы отвлечь подозрения и избежать преследования.
Предположив это, следовало немедленно идти наверх, и они уже готовились выступить в таком порядке, как было условленно заранее, но вдруг сверху донесся громкий звонок — видимо, гость энергично дернул колокольчик, и этот звон сразу опрокинул все их умозаключения, вызвав общее замешательство и недоумение. Наконец мистер Уиллет решился идти наверх в сопровождении Хью и Барнеби, как самых сильных и отважных из всех присутствующих. Они могли войти в комнату якобы затем, чтобы убрать стаканы.
Под такой надежной охраной храбрый Джон смело вошел в комнату первым, на полшага впереди остальных, и бестрепетно выслушал приказ мистера Честера подать ему машинку для снимания сапог. Она была принесена, и Джон, подставив гостю могучее плечо, с жадным интересом заглянул в его сапоги, когда помог снять их; у него даже глаза на лоб полезли от удивления и разочарования, когда сапоги оказались совершенно пустыми, а он-то ожидал, что они полны крови. Джон не премину л внимательно осмотреть и самого мистера Честера в уверенности, что увидит в его теле изрядные дыры, проверченные шпагой противника. Не обнаружив таковых и убедившись в конце концов, что гость по-прежнему безмятежно спокоен и никакого беспорядка в его костюме и мыслях не заметно, старый Джон с тяжелым вздохом сказал себе, что дуэль в этот вечер, по-видимому, не состоялась.
— А теперь, Уиллет, — промолвил мистер Честер, если спальня хорошо проветрена, я испробую вашу знаменитую кровать.
— Комната проветрена, сэр, и теплее, чем только что поджаренные гренки, — ответил Джон, беря свечу с камина, и подтолкнул локтем сначала Барнеби, потом Хью, дав им таким образом понять, чтобы они шли с ним на случай, если джентльмен по дороге вдруг упадет без чувств или умрет от какого-то внутреннего повреждения. — Возьми вторую свечу, Барнеби, и ступай вперед! А ты, Хью, неси за нами кресло.
В таком порядке (причем Джон продолжал вести тщательное наблюдение за гостем, поднося к нему свечу вплотную и то чуть не обжигая ему ноги, то рискуя спалить его парик, причем всякий раз сконфуженно извинялся) шествие вступило в лучшую спальню гостиницы, почти такую же просторную, как комната, из которой они пришли. Здесь, у камина, где потеплее, стояла большая старинная кровать с истертым парчовым пологом и резными колонками по углам, увенчанными каждая султаном из перьев, которые некогда были белыми, а теперь от пыли и времени приняли траурный вид и напоминали султаны погребальной колесницы.
— Спокойной ночи, друзья, — сказал мистер Честер с приветливой улыбкой и, осмотрев комнату, уселся в кресло, придвинутое к огню его провожатыми. — Спокойной ночи! Барнеби, голубчик, ты надеюсь, молишься перед сном?
Барнеби утвердительно кивнул головой.
— Он бормочет какую-то бессмыслицу, сэр, и это называет молитвой, — угодливо пояснил Джон. — От такой молитвы толку мало.
— А Хью? — спросил мистер Честер, оглянувшись на конюха.
— А я и вовсе не молюсь, — отозвался Хью. — Но его молитвы, — он указал на Барнеби, — я слыхал. Хорошие молитвы! Он иногда лежит у меня в конюшне на соломе и поет их. А я слушаю.
— Не человек, а сущее животное, сэр, — с достоинством шепнул Джон на ухо мистеру Честеру, — уж не взыщите, сэр. Если у него и есть душа, ее наверно так мало, что не стоит обращать внимание на его слова и поступки. Покойной ночи, сэр!
