Френсис Фицджеральд - Последний магнат
Идея «покататься по городу» казалась Стару настолько безрассудной, что начни он подбирать слова для отказа — он бы неминуемо их произнес, однако ему не хотелось походить на гусеницу. Внезапно схлынули все мысли, осталась лишь одна: по меньшей мере день прожит. Впереди вечер — начало, середина, конец.
Он постучал в дверь, услышал из дома отклик Кэтлин и в ожидании задержался у края участка. Снизу по склону доносилось гудение газонокосилки: сосед Кэтлин посреди ночи косил траву на своей лужайке. Луна светила ярко, Стар четко различал соседа даже в сотне футов: тот, опершись на ручку, остановился передохнуть перед следующим заходом. Повсюду царила летняя суматоха — наступил август, пора любовных безрассудств и преступных порывов. Ничего другого лето уже не сулило, оставалось жадно жить настоящим или, если его нет, придумывать себе замену.
Наконец Кэтлин вышла — изменившаяся, радостная. Идя к машине, она то и дело поправляла пояс костюма бестрепетным, задорным, подбадривающим жестом, словно говоря: «Пристегнем ремни — и вперед». Стар на этот раз взял лимузин с водителем; закрытый салон отгородил их от целого мира, и новый поворот ночной дороги прогнал всякую отчужденность. Редко когда Стар бывал так счастлив, как в ту короткую поездку; его не покидала странная уверенность, что если ему суждено умереть, то уж точно не сегодня.
Кэтлин рассказывала о своей жизни. Безмятежная и сияющая, она воодушевлялась все больше, говоря о дальних странах и встреченных ею людях. Рассказ поначалу был сбивчив; «прежним» она называла того, кого любила и с кем жила, «американцем» — того, кто спас ее из трясины.
— Кто он, этот американец?
О, что пользы в именах? Он не такая важная персона, как Стар, и не богач. Раньше жил в Лондоне, теперь они обоснуются здесь. Она будет ему хорошей женой, все по-настоящему. Он сейчас разводится — не только из-за нее, — и оттого все отложилось.
— А прежний, первый? — спросил Стар. — Как ты угодила в такую нелепую историю?
Да нет, сначала казалось, что повезло. С шестнадцати лет до двадцати одного была одна забота — не умереть с голоду. В день, когда мачеха представила ее ко двору, они потратили на еду шиллинг — чтобы не стало дурно от слабости. Еду разделили поровну, и все равно мачеха следила за каждым проглоченным куском. Через несколько месяцев мачеха умерла, и Кэтлин впору было продаваться за тот же шиллинг, но не оставалось сил выйти на улицу. Лондон бывает жесток — немилосердно жесток.
И никто не помогал?
Друзья из Ирландии присылали сливочное масло. Перепадал бесплатный суп для бедных. Однажды накормил родной дядя, который тут же принялся с ней заигрывать — она отказала и вдобавок выудила из него пятьдесят фунтов за обещание не говорить жене.
— А работать было нельзя? — спросил Стар.
— Я работала. Продавала машины. Однажды продала.
— А получить постоянное место?
— Это сложно, там все по-другому. Считалось, что люди вроде меня отбирают хлеб утех, кто уже работает. Одна женщина меня даже ударила, когда я пыталась устроиться в отель горничной.
— И все-таки ты была представлена ко двору?
— Да, мачеха надеялась, что поможет. Сама-то я никто. Отца убили в двадцать втором как участника ирландского восстания, я была совсем маленькой. Он когда-то написал книгу — «Последнее благословение». Не приходилось читать?
— Я не читаю книг.
— Может, стоит сделать по ней кино. Хорошая книжка. Я даже получаю отчисления с тиражей — десять шиллингов в год.
Потом она встретила «того, прежнего», они объехали весь мир. Кэтлин побывала во всех странах, о которых Стар снимал фильмы, и жила в городах, названий которых он даже не слышал. Со временем «прежний» обрюзг, начал пить, не брезговал горничными, пытался сбыть Кэтлин друзьям. Друзья как один хотели, чтобы Кэтлин с ним осталась: мол, она его однажды спасла и теперь не должна бросать — никогда, до самого конца. Эти рассуждения о долге едва ее не сломили, но она встретила «американца» — ив конце концов сбежала.
— Надо было сбежать раньше.
— Все не так просто. — Она помолчала и наконец решилась: — Понимаешь, я сбежала от короля.
Мировосприятие Стара враз пошатнулось: она умудрилась его превзойти. Из возникшего в голове сумбура всплыло лишь давнее смутное убеждение, что короли бывают только больные.
— Нет, он не король Англии, — продолжала Кэтлин. — Безработный монарх, он сам так говорил. В Лондоне королей предостаточно. — Она засмеялась и добавила чуть ли не с вызовом: — Он был очень красив, пока не начал пить и скандалить.
— Король какой страны?
Кэтлин сказала — и Стар припомнил лицо из старых кадров кинохроники.
— Он много знал, — добавила Кэтлин. — Мог научить всему на свете. И не так уж походил на короля. В тебе королевского гораздо больше. Больше, чем во всех остальных.
На этот раз Стар засмеялся.
— Ты сам понимаешь, о чем я. Их время ушло. Большинство из кожи вон лезли, чтобы приспособиться, как им советовали. Один, например, был синдикалистом. А другой вечно таскал с собой газетные заметки про теннисный турнир, где он вышел в полуфинал. Показывал мне раз десять.
Они проехали насквозь Гриффит-парк, миновали неосвещенные студии Бербанка и аэропорты и теперь направлялись к Пасадене, оставив позади неоновые вывески придорожных кабаре. Его к ней влекло, но время было позднее, да и простая автомобильная прогулка казалась редким счастьем. Они держались за руки; в какой-то миг она прильнула к Стару, он ее обнял.
— Ты замечательный. С тобой так хорошо!
Но Кэтлин витала мыслями где-то еще — сегодняшний вечер, в отличие от воскресного дня, не принадлежал полностью Стару. Она была погружена в себя, взвинчена после рассказа о былом; Стар не мог отделаться от мысли, что ему преподносят историю, которую приберегали для «американца».
— А с «американцем» ты знакома давно?
— Несколько месяцев. Мы часто встречались, понимаем друг друга. Он то и дело повторяет «похоже, это теперь навсегда».
— Тогда зачем ты мне звонила?
Кэтлин помедлила.
— Хотелось увидеть тебя снова. И еще — он должен был сегодня приехать, но вчера дал телеграмму, что на неделю задержится. И меня тянуло поговорить с кем-то близким — ты ведь мне близок…
Он желал ее все сильнее, однако разум неотступно твердил: Кэтлин нужно знать, влюблен ли я, женюсь ли — тогда она решит, отказать ли «американцу». Сначала она ждет, чтобы я открылся.
— «Американца» ты любишь?
— Да, уже все решено. Он спас и меня, и мой рассудок. Ради меня переезжает на другой конец света. Я настояла.
— Ты не сказала, любишь ли.
— Конечно, люблю. Конечно.
Это «конечно» говорило, что никакой любви нет: она ждет признания Стара — и все решит позже. Он обнял ее, поцеловал в губы и долго не отпускал.
— Не сегодня, — шепнула она.
— Хорошо.
Они ехали по «мосту самоубийц», недавно забранному высоким ограждением.
— Я знаю, что это такое, — сказала Кэтлин. — Все равно глупо. В Англии не так — если не можешь получить желаемого, никому не придет в голову прыгать с моста.
Лимузин, развернувшись у отеля, двинулся обратно. Порыв страсти схлынул, оба замолчали. После рассказов Кэтлин о королях перед глазами Стара почему-то замелькали воспоминания юности: пятнадцатилетним мальчишкой, незадолго до переезда в Нью-Йорк, он жил в пенсильванском городе Эри. Там, в перламутровом освещении главной улицы, был ресторан с выставленными в витрине омарами, с зелеными водорослями и яркими бликами на ракушечной стене грота; позади, за алым занавесом, творилось неспешное завораживающее таинство — двигались люди, пели скрипки. Кэтлин напомнила ему о тех омарах и свежих рыбах во льду: она была «красавица куколка» — и тем отличалась от Минны.
Они посмотрели друг на друга. Ее глаза спросили: выходить мне замуж за «американца»?
Стар не ответил.
— Давай поедем куда-нибудь на выходные, — предложил он чуть погодя.
— То есть завтра? — подумав, уточнила Кэтлин.
— Да.
— Тогда я скажу завтра.
— Ответь сегодня. А то вдруг…
— …вдруг обнаружится письмо в машине? — засмеялась она. — Нет, обойдемся без писем. Ты знаешь почти все.
— Почти?
— Да, почти. Остались мелочи.
Оставшееся он тоже выяснит, она расскажет завтра. Он не верил — не хотел верить — в многочисленность романов: все-таки связь с «прежним», с королем, была долгой и прочной. Три года жить в немыслимо противоречивом статусе — одной ногой во дворце, другой на задворках. «Приходилось смеяться, — сказала она тогда. — Я научилась смеяться чаще».
— Что ему мешало — женился бы на тебе, как Эдуард Восьмой на миссис Симпсон, — возразил Стар.
— У него была жена. И он не был таким романтиком… — Кэтлин осеклась.
