Симадзаки Тосон - Нарушенный завет
— Так это и есть тот самый бык? — тихо спросил Рэнтаро.
Рабочие стали готовиться к убою скота; они были в белых куртках, босиком, с подоткнутыми за пояс подолами кимоно. Взгляды присутствующих устремились на быка. Рабочие стали его отвязывать. Обе коровы, до той поры понуро стоявшие в своих ячейках, вдруг встрепенулись, замотали головами. Один из рабочих, крепко ухватив за рога рыжую корову, громко понукал её и бранился. Корова инстинктивно учуяла готовящуюся беду и пыталась вырваться. Чёрная корова беспокойно кружила вокруг столба, к которому была привязана. А бык, которого первым повели на убой, шёл смирно, даже как-то равнодушно, не вырывался и даже не мычал. Выпуская из ноздрей струйки белого пара, он подошёл к ветеринару. Скосил свои большие и влажные лиловатые глаза на стоявших в стороне зрителей. И это то самое свирепое животное, которое, бешено носясь по пастбищам Нисиноири, забодало насмерть отца Усимацу! Его спокойствие и выдержка в эти последние минуты жизни невольно вызывали жалость. У Усимацу и у дяди тревожно забилось сердце. Ветеринар обошёл вокруг быка, пощупал кожу, надавил шею, постучал по рогам, чуть приподнял хвост, — осмотр окончился. Рабочие всей гурьбой окружили животное и с криками погнали его в помещение, где забивали скот. Старший рабочий, улучив момент, набросил на шею быка верёвку, остальные дружно навалились на него, и в следующую минуту бык со связанными рогами уже лежал на дощатом помосте. Хозяин его стоял с оторопелым видом. У Усимацу тоже было удручённое выражение лица. Один из рабочих, целясь в переносицу, взмахнул топором со специальным приспособлением, и бык тут же испустил дух.
Косые лучи солнца, проникнув в помещение, освещали могучее безжизненное тело животного и белые куртки хлопотавших вокруг людей. Ловко орудуя большим острым ножом, старший мастер вспорол горло. Остальные рабочие, взобравшись на тушу, изо всех сил топтали и мяли её, где и как попало. Кровь алым ручьём стекала через отверстие в горле. Потом мастер постепенно снял кожу. Потом настала очередь коров.
Всё это зрелище произвело на Усимацу тягостное впечатление; его неотступно преследовала картина гибели отца. Когда Усимацу наконец пришёл в себя и огляделся вокруг, он увидел, что туша быка уже освежёвана и от неё поднимается лёгкий пар.
Душой Усимацу опять завладели воспоминания: «Не забывай!» О, как громко отзывались в нём предсмертные слова отца. Покойный отец точно оживал в его душе. И чей-то голос внутри его шептал: «Неужели ты можешь забыть отца, Усимацу?»
«Неужели ты можешь забыть отца?» — повторял сам себе Усимацу.
Нет, нет! Это вовсе не значит забыть отца. Ведь он больше не ребёнок, чтобы слепо подчиняться отцу, механически следовать его завету. Он счастлив, что вышел из-под суровой власти своего старого родителя, от одного сознания этого ему хотелось порой то плакать, то смеяться. Какая огромная разница между учителем, который не приемлет жестокости современного общества, и отцом, который учил его подчиняться этому обществу. Но чем больше Усимацу думал об этом, тем меньше сознавал, как ему следует себя вести.
Когда Усимацу удалось наконец стряхнуть с себя владевшее им оцепенение, он увидел стоявшего рядом Рэнтаро. К зрителям, наблюдавшим за разделкой туш, прибавился полицейский. Туша быка уже была разделена на части. Старший мастер поставил на каждой части клеймо, а мальчик из мясной лавки тем временем установил на тележке, устланной циновкой, ящик и, громыхая по настилу, резво подкатил её к большим весам в углу помещения.
— Двенадцать с половиной кан![27] — донеслось оттуда.
— Одиннадцать и три четверти кан! — снова послышался тот же голос.
Владелец мясной лавки, лизнув карандаш, аккуратно записывал цифры в свою книжку. Всё было кончено. Усимацу и его спутники попрощались с хозяином быка и направились к выходу.
Глава XI
— Вот и отлично! — сказал дядя, похлопав Усимацу по плечу, когда они выходили из ворот скотобойни, — Самое трудное уже позади.
— Ах, дядя, тише! — остановил его Усимацу и показал глазами на идущих впереди Рэнтаро и адвоката.
— Тише? — засмеялся дядя. — Вряд ли кто расслышит мой хриплый голос. Право, Усимацу, теперь молено не волноваться. Раз с этим покончили, значит, всё пойдёт хорошо. А я-то тревожился! С сегодняшнего дня мы все трое можем спать спокойно.
Мимо них провезли тележку, доверху нагруженную мясом. По тутовым садам гулко разнеслось её дребезжание, и как-то весело звучал звонкий лай бежавших за ней собак. Дядя, всегда добродушный, сейчас так и сиял, даже оспины на его лбу как будто сгладились от радости. О чём думает, чем терзается нынешняя молодёжь, ему было невдомёк. Его, человека старой закалки, заботило только одно: лишь бы всё было хорошо в семье — и ладно. Он стал торопить по-прежнему задумчивого Усимацу, — им надо успеть пообедать.
После обеда Усимацу простился с дядей и направился в контору адвоката, где его ждали Рэнтаро с женой. Они уезжали из Уэды четырёхчасовым поездом, жена Рэнтаро — в Токио, а сам Рэнтаро с адвокатом — в Коморо. До отхода поезда оставалось всего три часа, которые можно было провести в приятной беседе. Жена Рэнтаро очень тревожилась о здоровье мужа и предлагала ему вернуться вместе с ней в Токио, но тот и слышать об этом не хотел. Друзья, работа, ученики всегда были у него на первом плане, семья же на втором, таков уж был его принцип. И на этот раз он задерживался в Синано только потому, что хотел оказаться полезным адвокату. Жена давно примирилась с его характером. Однако она тревожилась, как бы здесь, в горах, не обострилась его болезнь.
— Не беспокойтесь, всё будет хорошо. Ведь Иноко-кун на моём попечении! — успокаивал её Итимура. А Усимацу размышлял: «Если мне дорог учитель, то мне должна быть дорога и его жена». При первом знакомстве, в поезде, она показалась ему светской дамой, но, когда он с ней разговорился и познакомился ближе, оказалось, что она очень милая, простая в обхождении женщина, не считающаяся со многими условностями. Вот и теперь она, нисколько не заботясь о своей наружности, в дорожном платье, с наспех причёсанными волосами, при мужчинах, деловито укладывала вещи. Усимацу вспомнил, как тепло Рэнтаро говорил о ней в «Исповеди», и представил себе историю их брака — девушки, выросшей в добропорядочной семье, с человеком другой касты.
Три часа, оставшиеся до отхода поезда, промелькнули незаметно. Пора было отправляться на станцию. Но, едва они собрались, как к Итимуре, что вполне естественно при его профессии адвоката, неожиданно явился какой-то клиент. И вот, рискуя опоздать на поезд, ежеминутно поглядывая на часы, он продолжал беседовать с посетителем. Рэнтаро с женой пошли немного вперёд. За ними следовал Усимацу: он решил проводить их до станции. «Когда же я опять увижусь с учителем?» — думал он. Желая быть хоть чем-нибудь полезным, Усимацу нёс чемодан Рэнтаро. От этого на сердце у него было как-то особенно и приятно, и грустно. Небо, очистившееся от облаков, сверкало холодным, уже зимним блеском, слепя глаза. Дойдя до развалин замка Уэды, они свернули на безлюдную улицу, круто спускавшуюся вниз. До слуха Усимацу, шедшего позади, вдруг донёсся обрывок разговора Рэнтаро с женой.
— Тебе нечего беспокоиться, всё обойдётся благополучно! — полусердито говорил Рэнтаро.
— Ох, не верю я в это ваше «благополучие»… Чувствую, что будет совсем не так уж благополучно! — вздохнула жена. — Вы совершенно не заботитесь о своём здоровье. Не знаю, что бы вы с собою натворили, если бы только я за вами не следила… Ведь лучи здешнего горного солнца так губительны для вас — подумать страшно!
— Нет, нет, здесь совсем не то, что на берегу моря, — засмеялся Рэнтаро. — К тому же в этом году стоят на редкость тёплые дни. Для Синано это совершенно не свойственно. Зато какой чистый воздух! Ты можешь быть абсолютно спокойна! Смотри, вот доказательство: ведь с тех пор, как мы в Синано, я ни разу не простудился.
— Вы так хорошо поправились! С таким трудом всё это далось вам. Надо быть очень осторожным, вдруг опять начнётся прежнее?..
— Если всего бояться, тогда никаким делом заниматься нельзя.
— Делом заниматься? Когда вы будете совершенно здоровы, тогда можете сколько угодно заниматься вашим делом… Всё-таки поедемте со мной в Токио!
— Опять всё сначала! Ну как же ты не можешь понять, что мне необходимо ехать в Коморо. И отчего эти женщины такие непонятливые? Ты, видно, забыла, как я обязан Итимуре-сану. И ещё говоришь мне при нём: «возвращайся», «не надо ехать»… Будь ты хоть немного сообразительнее, ты, наверное, не говорила бы таких вещей. Уехать сейчас отсюда — это значит свести к нулю всё, над чем я так много думал. Я должен осуществить свои замыслы, а для этого необходимо одному побродить по горам, понаблюдать сельскую жизнь. Ведь я хочу снова приняться за работу. Лучший случай вряд ли представится… — Он заговорил совсем о другом. — А погода-то как хороша! Мягкая, ясная — прямо золотая осень. Поездка с Итимурой-саном обещает быть очень интересной… Поезжай спокойно домой и жди меня. Я привезу тебе хороший подарок из Синано!
