Андре Моруа - Семейный круг
— Я сомневаюсь потому, что я один, Дениза… Вы не представляете себе, как я одинок… Я не верю в свои силы… Иной раз мне кажется, что я не глупее остальных сотрудников отца, я не нахожу в них ничего замечательного, но они уверенно рассуждают, у них твердые мнения, а я постоянно сомневаюсь… Если бы около меня был кто-то, кто согласился разделить со мной эту пору ожидания так же разумно, как вы ее сейчас истолковали, все обернулось бы по-иному.
Она резко переменила тему:
— Посмотрите, Эдмон, как интересно растут елки на склонах горы… Они выходят из земли в наклонном положении, потом выпрямляются и тянутся к небу, словно родились на равнине.
— Да, тут сказывается влияние света и роста.
— Конечно, но, по-моему, в этом есть и нечто утешительное.
Они вернулись домой голодные и счастливые. Днем Эдмон стал расхваливать лыжи, и они решили попробовать. Дениза оказалась очень ловкой и быстро научилась спускаться с пологих горок. Менее ловкий Эдмон падал, терял лыжи в снегу, но свои неудачи принимал очень весело. Вечер был посвящен чтению вслух. В сочельник они собрались на полуночную мессу в Верьерскую церквушку. Деревня находилась в долине, ниже гостиницы, и большинство крестьян отправилось в церковь на лыжах. Дениза и Эдмон, еще недостаточно опытные, удовольствовались толстыми башмаками на шипах, а добрый хозяин-швейцарец одолжил им на этот случай фонарь. Выйдя из гостиницы, они увидели на противоположных склонах вереницы огоньков, которые, как и они, спускались к еще невидимой цели.
— Какая красота! — воскликнула Дениза в восторге. — В сущности, то же представляет собою и любая человеческая душа… Зыбкий огонек, бредущий к неведомой божественной обители, которую она предчувствует, ищет и не видит.
Эдмон держал ее под руку. Они шли по крутой тропинке, покрытой настом; Эдмон не раз терял равновесие и тогда цеплялся за нее. Служба в сельской церкви растрогала их. Дениза присоединила свой голос к голосам крестьян, исполнявших рождественские песнопения. Эдмон смотрел на ее профиль; он любовался ее красотой и особенно той непосредственностью, с какой она отдавалась своим чувствам.
— Благодарю вас, Эдмон, — сказала она, когда они снова вышли на лунный свет.
— За что? Я ничего не сделал… Я только что подумал о том, что, наоборот, даже не привез вам подарка к Рождеству.
— Вы привезли мне лучший из подарков: верную дружбу… Кроме того, вы подарили мне этот вечер. Вы не представляете себе, как благотворно для меня это настоящее Рождество среди бедняков.
Потом они долго молчали. Около гостиницы Эдмон сказал:
— Дениза, я приехал, чтобы спросить у вас… Не согласитесь ли вы стать моей женой?
Она предчувствовала этот вопрос с самого его приезда. Она боялась его.
— Благодарю также и за это, — ответила она. — Но это невозможно…
— Дениза, я отлично знаю, что вы не любите меня. Я не прошу вас меня любить. Но со слов Менико я знаю, что в вашей жизни произошла перемена. Почему же не…
— Вы очень добры, Ольман, но повторяю — это невозможно… Я была не только невестой Жака Пельто. Я три года была с ним в близких отношениях.
— Я знал это, Дениза. Я не ревную вас к прошлому, я говорю о будущем.
Они подошли к крыльцу.
— Послушайте, — проговорила она очень быстро, — позвольте мне сейчас уйти… Завтра мы поговорим.
И она скрылась.
VIII
Лестницу в гостинице обрамляли крашеные еловые перила, чуть смолистые и липкие, и каждый раз, когда Дениза бралась за них, ей вспоминалась «Вилла Колибри» в Безевале. Поэтому не раз, пока она поднималась или спускалась по этой лестнице, в ней вновь звучала мелодия, связанная с той порой, а именно «Предсуществование» Дюпарка:
Моей обителью был царственный затвор.Как грот базальтовый толпился лес великий Столпов…
Но когда в сочельник ночью она рассталась с Эдмоном Ольманом и побежала в свою комнату, в душе ее звучала другая мелодия, и Дениза даже напевала ее вслух, — то был дружественный, доверчивый и ласковый мотив из «Неоконченной симфонии».
Вернувшись к себе, она села на кровать и подумала: «Почему же, однако, я так счастлива?» Она повторила про себя слова Эдмона: «Дениза, я приехал, чтобы спросить у вас…» Она вновь увидела его усталые глаза, его приветливую и тревожную улыбку. «Почему я так счастлива? — опять подумала она. — Я его не люблю… И могу ли я его полюбить?» Она сняла с себя платье. Из соседней комнаты до нее донесся стук башмаков Эдмона, подбитых железом. Их разделяла тонкая еловая перегородка. Она слышала, как он дышит, как наливает воду. «Надо стараться быть искренней, — говорила она себе. — Я счастлива, потому что это реванш. Я страдала оттого, что мной пожертвовали ради посредственной карьеры. А этот готов пожертвовать ради меня семьей. Какой это, однако, смелый поступок для юноши, который робок от природы да еще находится под властью отца…»
Она завязывала шнурки пижамы и рисовала себе план жизни: сделать из Эдмона великого дельца. Она представляла себе, что станет скромной, неведомой сотрудницей мужа, будет привлекать на его сторону безразлично или враждебно настроенных людей, предпримет вместе с ним большие исследования, целью которых будет познание мира, а наградою — власть. Она легла, взяла в руки книгу, но не раскрыла ее. Почему она строит планы семейной жизни так, словно уже решилась принять предложение? Имеет ли она право выходить замуж без любви? Может быть, и имеет — при условии, что вообще откажется от любви и, главное, если честно объяснит Эдмону свои чувства. Имеет ли она право выйти за богатого человека? Да, если она воспользуется богатством только как средством. «Ловкие софизмы, внушенные желанием получить реванш», — сказал бы ей Менико. Но он был далеко, а Эдмон, предприняв эту поездку, обеспечил себе преимущества, связанные с неожиданностью и с тем, что она выбита из колеи.
«Что ж, — подумала она, укладываясь, — завтра мы обсудим все эти вопросы, а теперь надо спать». Но ей не удавалось прервать вереницу образов, теснившихся вокруг нее. Как только голова ее опускалась на подушку, ей слышались звуки минувшего: «Венецианский карнавал» и паровозные гудки на улице Карно, колокольчики на калитке бабушкиного дома; скрип ключа, которым Жак отпирал дверь на улице д’Асса… Жак… Воскресные дни — праздные, бесконечные; папироски, выкуренные в бесчисленных кафе… Пон-де-Лэр… Семейная жизнь отца, вечера, проведенные им в ожидании, его печальный взгляд… Она поклялась себе, что если выйдет за Ольмана, то будет верна ему до гроба. «Я имею право не выходить замуж, но не имею права калечить жизнь человека, который меня любит».
Часа в три, страшась бессонной ночи перед столь серьезным разговором, она приняла таблетку снотворного, которое лежало у нее на ночном столике, и наконец заснула. Ей приснился сон, часто повторявшийся с тех пор, как она жила в Верьере, особенно в те ночи, когда ей с трудом удавалось задремать. Ей представилась зима, лес, черные стволы деревьев и кусты на опушке. Сама она — лань, и за ней гонятся собаки. Одна из них, самая страшная, делает огромные прыжки и вот-вот настигнет ее, но в тот самый миг, когда Дениза уже считает себя погибшей, собака, прыгнув, без сил валится на траву. Дениза продолжает бежать, но уже спокойнее.
Проснулась она рано, услышала за стеной шаги Эдмона и встала. Иней разукрасил окно узором из папоротников. Дениза крикнула через перегородку:
— С добрым утром! Хорошо спали?
— Не сомкнул глаз всю ночь. Вы уже спускаетесь?
— Минут через двадцать.
Немного погодя они встретились в маленькой столовой, на стенах которой висели фотографии гимнастов и музыкантов-любителей. Они сидели друг против друга за стаканом кофе, к которому был подан мед, и вполголоса дружески разговаривали. Она сказала заготовленные фразы: что она не влюблена в него, что у нее только чувство большой дружбы, что она не без удовольствия представляет себе жизнь, заполненную совместным трудом, однако сомневается, будет ли это честно по отношению к нему… Он прервал ее:
— Дениза, я и не надеялся на большее. Вы предлагаете именно то, о чем я приехал вас просить. Я вполне доверяю вам. Минувшие два года мы с вами не раз говорили о браке, и я отлично знаю, как вы к этому относитесь. Если вы примете мое предложение — вы не такая женщина, чтобы не выполнить свою роль до конца, от чистого сердца. А мне хочется верить, что совместная жизнь, моя любовь…
Она смотрела на него в волнении, в тревоге.
«Могу ли я его полюбить?» — снова задавала она себе вопрос.
Потом она спросила: не воспротивятся ли его отец, родственники?
— Нет, не думаю, — ответил он. — Отец не будет препятствовать… Для него приданое не имеет никакого значения… Он и сам женился по любви… Нет, ему хочется, чтобы у меня была именно такая жена, которая заставила бы меня работать и согласилась на тот суровый образ жизни, который ему по душе… Думаю, что он будет очень рад… Тетушки, и особенно тетя Фанни, слегка запротестуют из снобизма; им хотелось бы, чтобы я женился по меньшей мере на дочери какого-нибудь герцога… Но что они могут сделать, если мы с вами придем к соглашению и отец одобрит нас?
