Марк Твен - Собрание сочинений в 12 томах. Том 10
— В дарственной.
— В этой дарственной?
— Да, в этой самой дарственной, — ответил отец и бросил дарственную запись на стол. — В этом неприглядном на вид документе скрыто больше поэзии, романтики, возвышенных чувств и красочных образов, чем в легендах всех индейских племен, вместе взятых.
— Вы так считаете, сэр? А не взяться ли мне за это? Что если я напишу такую поэму?
— Ты?
Мой энтузиазм погас.
Взгляд отца мало-помалу смягчился.
— Что ж, попробуй. Но помни — без глупостей. Никаких поэтических вольностей. Держись строгих фактов.
Пообещав держаться фактов, я откланялся и поднялся наверх.
В ушах у меня звучали ритмы Лонгфелло, а вместе с ними советы отца не забывать о возвышенности избранного сюжета, но в то же время остерегаться поэтических вольностей. Тут я заметил, что машинально прихватил с собой дарственный документ. Во мгновение ока мной овладел один из тех редких приступов безрассудства, о которых я говорил. Я, разумеется, знал, что отец поручил мне воспеть в романтическом духе благородный поступок моего сводного брата и полученную награду. Тем не менее я решил, — не раздумывая о неизбежных последствиях, — что выполню только лишь букву его приказания. Я взял идиотский текст дарственной записи и, ничего не выбрасывая и даже почти не меняя, разрубил ее на куски, пользуясь стихом «Гайаваты» как меркой.
Мне потребовалась вся моя храбрость, чтобы спуститься по лестнице со своей поэмой в руках. Три или четыре раза я давал себе передышку. Наконец, я поклялся, что сойду вниз к отцу и прочту ему что написал, а потом — будь что будет, пусть хоть через колокольню меня перебросит. Я уже раскрыл рот, но отец приказал подойти поближе к нему. Я придвинулся ближе, но не более чем на полшага: мне нужно было сохранить между нами нейтральную зону. Я начал читать. Тщетно было бы пытаться сейчас передать, как сперва во взгляде отца отразилось недоумение, как оно постепенно сменилось более сильными чувствами, как лицо его потемнело от гнева и он, задыхаясь и глотая нервически воздух, стал судорожно сжимать и разжимать кулаки; как я, словно падая в пропасть, читал строку за строкой и чувствовал, что колени мои дрожат и силы покидают меня.
БЛАГОРОДНЫЙ ПОСТУПОКНастоящим подтверждаю,Что в контракте, заключенномВ день десятый ноября, в годОт рождения ХристоваОдна тысяча и восемьсот пятьдесят третий, в коемСторонами выступают:Первая — Джоанна Э. ГрэйИ супруг ее Филипп ГрэйИз Салема, что в Техасе,И вторая — О. Б.ДжонсонИз Остина в том же штате.И в означенном контрактеПредусмотрено бесспорно,Что указанная вышеСторона — Джоанна Э. ГрэйИ супруг ее Филипп ГрэйС надлежащею распискойНа означенную суммуУступили безусловно,Отчуждили, подарилиИ оформили законно,В предусмотренном порядке,И тем самым передалиВ надлежащее владенье,Иль — что то же — даровали,Иль — что то же — отказалисьОт своих досель законныхПрав владетеля на землю,Расположенную в городеДюнкерке, штат Нью-Джерси,Протяженную на север,И на юг и юго-запад,Сто двадцать четыре футаК юго-западу и к югу,К западу от Муллиген-стрит,К северу от Бренниген-стрит.А еще пройти на западДвести футов к Бренниген-стрит,А потом на юго-запад,И на юго-юго-западИ еще на двести футов…
Я быстро нагнулся, и колодка для снимания сапог угодила прямехонько в зеркало. Я мог бы еще обождать и посмотреть, что получится дальше, но моя любознательность не простиралась так далеко.
ИСТОРИЯ ПОВТОРЯЕТСЯ
Цитируемую ниже заметку я обнаружил в газете, которую один приятель прислал мне с далеких Сандвичевых островов. Запечатленный в ней жизненный опыт покойного мистера Бентона столь разительно совпадает с моим, что я просто не могу не перепечатать эти строки, сопроводив их своими замечаниями. Заметка гласит:
«А как трогательна эта верность покойного достопочтенного Т. X. Бентона материнским заветам: «Моя мать попросила меня никогда не употреблять табак. С тех пор и по сей день я ни разу не прикасался к нему. Она просила меня не играть в азартные игры, и я никогда не играл. Глядя, как играют в карты, я даже не могу сказать, кто проигрывает, а кто выигрывает. Она предостерегала меня также против употребления спиртных напитков, и если я обладаю ныне некоторой выносливостью и стойкостью в жизненных испытаниях, если мне удалось совершить нечто полезное — все это лишь потому, что я всю жизнь неуклонно следовал ее благочестивым и глубоко верным сонетам. Когда мне было семь лет, она попросила меня не пить, и я тогда же дал обет трезвенности. И тем, что я всю свою жизнь оставался верен этому обету, я обязан своей матери».
В жизни не встречал столь забавного совпадения! Ведь это же почти совершенно точное описание моей нравственной карьеры, — если только заменить мать бабушкой. Никогда не забуду, как она уговаривала меня отказаться от табака, добрая душа! Она сказала: «Ты опять принялся за это, щенок? Если я еще раз увижу, что ты жуешь табак — до завтрака, то ты у меня мигом пожалеешь, что на свет родился!» И с тех пор по сей день я ни разу не прикасался к табаку по утрам.
Она не велела мне играть в карты. Она сказала шепотом: «Немедленно бросай эти дрянные карты! Две пары и валет, — олух ты этакий! У него-то ведь масть на руках!»
И ни разу с того дня по нынешний, ни разу я не играл, если у меня в кармане не было крапленой колоды. И я тоже не могу сказать, кто проиграет, а кто выиграет, — если только не я сдавал.
Когда мне было два года, она попросила меня не пить, и я тогда же дал обет трезвенности. И тем, что я остался верен этому обету и всю свою жизнь наслаждался его благотворными последствиями, я обязан своей бабушке, — да послужат эти слезы подтверждением моей признательности. С тех пор и по сей день я ни разу не выпил ни капли воды.
ОКАМЕНЕЛЫЙ ЧЕЛОВЕК
Чтобы показать, как трудно с помощью шутки преподнести ничего не подозревающей публике какую-либо истину или мораль, не потерпев самого полнотой нелепого поражения, я приведу два случая из моей собственной жизни. Осенью 1862 года жители Невады и Калифорнии буквально бредили необычайными окаменелостями и другими чудесами природы. Трудно было найти газету, где не упоминалось бы об одном-двух великих открытиях такого рода. Увлечение это начинало становиться просто смехотворным. И вот я, новоиспеченный редактор отдела местных новостей в газете города Вирджиния-Сити, почувствовал, что призван положить конец этому растущему злу; все мы, я полагаю, испытываем по временам великодушные, отеческие чувства к ближнему. Чтобы положить конец этому увлечению, я решил чрезвычайно тонко высмеять его. Но, по-видимому, я сделал это уж слишком тонко, ибо никто и не заметил, что это сатира. Я облек свой замысел в своеобразную форму: открыл необыкновенного окаменелого человека.
В то время я был в ссоре с мистером ***, новым следователем и мировым судьей Гумбольдта, и я подумал, что мог бы попутно слегка поддеть его и выставить в смешном свете, совместив, таким образом, приятное с полезным. Итак, я сообщил со всеми мельчайшими и убедительнейшими подробностями, что в Грейвли-Форд (ровно в ста двадцати милях от дома мистера ***, и добраться туда можно лишь по крутой горной тропе) обнаружен окаменелый человек и что в Грейвли-Форд, для освидетельствования находки, прибыли все живущие поблизости ученые (известно, что в пределах пятидесяти миль там нет ни одной живой души, кроме горстки умирающих с голода индейцев, нескольких убогих кузнечиков да четырех или пяти сарычей, настолько ослабевших без мяса, что они не могли даже улететь); и как все эти ученые мужи сошлись на том, что этот человек находился в состоянии полного окаменения уже свыше трехсот лет; и затем с серьезностью, которой мне следовало бы стыдиться, я утверждал, что как только мистер *** услышал эту новость, он созвал присяжных, взобрался на мула и, побуждаемый благородным чувством долга, пустился в ужасное пятидневное путешествие по солончакам, через заросли полыни, обрекая себя на лишения и голод, — и все для того, чтобы провести следствие по делу человека, который умер и превратился в вечный камень свыше трехсот лет назад! И уж, как говорится, «заварив кашу», я далее с той же невозмутимой серьезностью утверждал, что присяжные вынесли вердикт, согласно которому смерть наступила в результате длительного нахождения под воздействием сил природы. Тут фантазия моя вовсе разыгралась, и я написал, что присяжные со свойственным пионерам милосердием выкопали могилу и уже собирались похоронить окаменелого человека по христианскому обычаю, когда обнаружили, что известняк, осыпавшийся в течение веков на поверхность камня, где он сидел, попал под него и накрепко приковал его к грунту; присяжные (все они были рудокопами на серебряных рудниках) с минуту обсуждали это затруднение, а затем достали порох и запал и принялись сверлить отверстие под окаменелым человеком, чтобы при помощи взрыва оторвать его от камня, но тут мистер *** с деликатностью, столь характерной для него, запретил им это, заметив, что подобные действия граничат со святотатством.
