Роберт Вальзер - Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры
Это письмо, которое, конечно же, изобиловало орфографическими ошибками, да и умом не блистало, повергло получательницу в неистовое возмущение, ибо упомянутая там привязанность слуги к прежним хозяевам была беспардонной выдумкой, равно как и дурные слухи насчет поведения г-жи Тоблер. Последняя дала Йозефу прочитать письмо — в обеденный час, когда они сидели в беседке, а г-н Тоблер отсутствовал, — и попросила помочь ей составить решительную отповедь, каковую она просто обязана дать наглой лгунье.
— Почему бы и нет? Охотно! — ответил Йозеф возбужденной, негодующей женщине. Сказал он это довольно сухим тоном, потому что пыл, с каким она ринулась в эту вирзиховскую аферу, едва ли не обидел его; а г-жа Тоблер вообразила, что ему не хочется оказывать ей эту услугу, и сказала: если-де он не хочет, то она и сама справится. Принуждать его она отнюдь не намерена. Видимо, оказать ей такую услугу для него вовсе не удовольствие, и вообще, он сегодня ведет себя по отношению к ней невежливо.
— Отчего же не удовольствие? — чуть не со злостью возразил Йозеф. — Только отдайте точный приказ! Скажите мне, как вы хотите составить ответ, и я пойду в контору, а через несколько минут все будет готово. Особого удовольствия тут и не требуется.
Бестактное заявление. Г-жа Тоблер это почувствовала и, смерив помощника удивленным взглядом, повернулась к нему спиной. Йозеф молча возвратился в контору, к своей работе.
Немного погодя в конторе появилась и г-жа Тоблер, еще весьма разгоряченная, попросила у Йозефа ручку и лист бумаги, села за мужнино бюро, подумала минуту-другую и начала писать. Занятие было для нее непривычным, поэтому она то и дело откладывала перо, громко вздыхала и сетовала на низость простонародья. Наконец она закончила и, не в силах устоять, все же показала результат своих трудов письмоводителю, желая услышать его мнение. Письмо было адресовано матери коварной служанки и гласило вот что.
Уважаемая!
Я получила письмо от Вашей дочери, бывшей моей прислуги и сразу же должна сказать, что письмо это бесстыдное и вульгарное. Под видом преданности и любви к хозяевам в нем скрываются грубейшие оскорбления по адресу женщины, которая была добра и снисходительна, и теперь наказана за то, что не умела быть жесткой и бессердечной. Знайте же, уважаемая, что Ваша срамница дочь, служа в моем доме, обкрадывала меня и что при желании я могла бы отдать ее под суд, но такие люди, как я, стремятся избегать подобных мер. Коротко говоря, уважаемая, позаботьтесь, чтобы этот негодный человек не распускал язык. Мне известно, кто он и от кого исходят возмутительные и бесстыдные слухи обо мне. Это не кто иной, как та же нахальная особа, которая в моем доме запятнала себя выходками, противными добронравию и благопристойному образу жизни, притом совершала она их — и я могу это доказать — с тем же человеком, с каким теперь эта лживая сплетница приписывает грязную связь мне, своей бывшей хозяйке. Знайте же, что полученное письмо повергло меня в крайнее возмущение! Извольте присмотреть за этой злюкой, советую Вам по-дружески и по-сестрински, потому что Вы, как мне хотелось бы думать, женщина достойная и нисколько не виноваты в том, что Ваша бесстыдная дочь воровка и сплетница. Иначе вместо столь долгих и благожелательных увещеваний я, как Вы понимаете, буду вынуждена прибегнуть к уголовно-правовым мерам. Почтение, которое окружающие выказывают даме, не помешает ей в случае необходимости обратиться к общественной справедливости, дабы увидеть, как клеветница, пытавшаяся очернить ее, понесет заслуженное наказание.
С приветом
уважающая Вас
г-жа Тоблер.
Пробежав глазами это послание, Йозеф сказал, что написано неплохо, но, на его вкус, чересчур высокомерно. Слог, каким воспользовалась г-жа Тоблер, под стать скорее средневековью, а не нашему времени, которое стремится мало-помалу, хотя бы и только внешне, стереть и уничтожить сословные различия. В столь резком тоне урожденная бюргерша другой урожденной бюргерше писать не вправе, это лишь вызовет озлобление, и тем самым письмо никоим образом не достигнет своей цели. Состоятельности вообще полезно не слишком заноситься перед бедностью, поэтому он считает вполне справедливым не просто обратиться к матери служанки на «Вы», но и назвать ее «сударыня», тогда тон письма станет немного сердечнее и учтивее, а это, по его мнению, будет ничуть не во вред. Видимо, у г-жи Тоблер нет большого навыка в составлении писем, что заметно уже по изрядному количеству описок, которые бросились ему в глаза при чтении, и, если она позволит, он охотно внесет поправки в это прелестное сочинение.
Йозеф засмеялся и добавил, что вычеркнул бы из письма упоминания о том, что девица воровка, хотя он со своей стороны ни секунды не сомневается в правдивости слов г-жи Тоблер, однако же это могло бы дать пищу всяким глупым историям, которые принесут больше неприятностей, чем удовлетворения. Есть ли у нее доказательства?
Г-жа Тоблер слегка задумалась, а потом сказала, что напишет другое письмо. Возбуждение ее несколько улеглось, и она надеется изложить свои соображения спокойнее и мягче. Но в целом письмо должно быть все-таки выдержано в решительном тоне, иначе оно не имеет смысла. Иначе писать вовсе не стоит.
Пока она писала, Йозеф украдкой за нею наблюдал, рассматривая ее спину и шею. Мелкие, легкие колечки красивых, каких-то очень женственных волос пушились на гибкой шейке. И вообще она такая гибкая, ладная, эта г-жа Тоблер! Сидит вон и старается в меру здравого смысла и рассудка согласно правилам орфографии и надлежащей методе написать женщине, которая, вероятно, едва умеет читать. Теперь, глядя на нее, Йозеф невольно пожалел, что выговаривал ей за бюргерски — добропорядочное высокомерие, которое, в сущности, считал очаровательным. Что-то его трогало в этой женщине, при каждом движении которой спинка платья покрывалась уютной рябью морщинок. Была ли она красива? В общепринятом смысле слова нет, даже наоборот. Но и это «наоборот» не соответствовало общепринятым понятиям. Йозеф продолжил бы свои неторопливые наблюдения и выводы, если б пишущая не обернулась. Их взгляды встретились. Помощник тотчас отвел глаза от хозяйки, так ведь ему и полагалось. Йозеф чувствовал, не мог не чувствовать, что было бы просто наглостью смотреть хозяйке в глаза, вновь полные того самого удивления, в каком столь ярко отражалась гордыня, которая — этого нельзя отрицать — была ей очень к лицу. На что вообще годны глаза помощника, как не на то, чтобы избегать чужих взглядов и потупляться, и есть ли выражение более естественное для этих чужих взглядов, чем выражение удивления и недоумения? Посему Йозеф вновь склонился над своей работой, хотя сейчас ему было вовсе не до нее.
Полчаса спустя в беседке за кофе произошел довольно неловкий инцидент.
Г-жа Тоблер, которая, видимо, опять совершенно успокоилась, вдруг начала оживленно расхваливать Вирзиха: что, мол, этот, к сожалению, порочный человек во всем остальном был дельным, ловким и умелым, как он тотчас же без лишних слов вникал в любую, даже мелкую, обязанность, в любую задачу и прочая и прочая; при этом она нет-нет да и взглядывала на Йозефа с насмешкой, как ему невольно чудилось, и он обиделся. А потому воскликнул:
— Вечно этот Вирзих! Можно подумать, второго такого гения на свете нет! Отчего же он тогда не здесь, коли тут без конца твердят о его чуть ли не божественных дарованиях? Оттого что он пьянствовал? Да разве есть такое право — требовать от работника полнейшей безупречности и выгонять его на все четыре стороны, в суровый мир, потому только, что одно из его качеств, одно-единственное, бросило тень на прочие замечательные свойства его натуры? Ей-богу, это немного слишком. Преданность и ум, знания и исполнительность, умение поддержать разговор и покорность — все эти качества плюс некоторые другие, столь же положительные, мы спокойно и радостно используем, ведь так и должно быть, ведь взамен мы даем обладателю этого вороха достоинств жалованье, пищу и кров. Но вот однажды мы вдруг замечаем на прекрасном теле темное пятно — и все, конец уютному довольству, мы велим этому человеку собрать пожитки и катиться куда подальше, но после еще чуть не целый год пространно распинаемся о нем и его «положительных качествах». Надо признать, это не слишком корректно, в особенности когда всеми этими изумительными чудесами тычут в нос преемнику, вероятно, чтобы уязвить его, как это делаете вы, уважаемая госпожа Тоблер, со мною, преемником вашего разлюбезного Вирзиха.
Йозеф громко рассмеялся, нарочно, чтобы смягчить и рассеять крамольное впечатление от своей длинноватой речи. Он немного струхнул, сейчас, когда опомнился, и, чтобы скрасить весельем обидность своей тирады, засмеялся, но смех был принужденный, извиняющийся.
Йозефу — сказала после паузы г-жа Тоблер, незачем так разговаривать с нею, она подобного тона не потерпит, и ее удивляет, что он мог позволить себе такие манеры. Если он такой гордый и обидчивый, что не в силах слушать похвалы по адресу своего предшественника, то пусть строит уединенную хижину в горном лесу и живет там вместе с дикими кошками да лисами, среди людей ему делать нечего. Нельзя ко всему на свете подходить с такими непомерными претензиями. Кстати, она просто обязана довести до сведения мужа Йозефовы речи — Тоблер должен знать, каков у него помощник.
