Уильям Теккерей - Книга снобов, написанная одним из них
Я, например, составил себе вот какое весьма полезное правило. Когда я приглашаю на обед двух-трех герцогов и маркиза, то угощаю их куском говядины или бараньим окороком с гарниром. Вельможи благодарят за такую простоту и очень ее ценят. Любезный мой Джонс, спросите кого угодно из ваших высокородных знакомых, так ли обстоит дело.
Я вовсе не желаю, чтобы их милости угощали меня таким же манером. Их сану подобает великолепие, так же как нашему с вами (будем надеяться) скромный достаток. Некоторым судьба предназначила кушать на золоте, другим же — довольствоваться фарфором с китайским рисунком. И, будучи вполне довольны полотном (даже смиренно благодарны, ибо оглянись, о Джонс, и воззри на мириады обездоленных) в то время, как светские гранды украшают себя батистом и кружевами, мы, конечно, должны считать несчастными, завистливыми глупцами тех жалких "красавцев Тиббсов", что выставляют напоказ кружевную манишку — под которой нет ничего. Несчастные и глупые вороны, влачащие за собой павлинье перо в подражание великолепным птицам, которым от природы предназначено выступать по дворцовым террасам, развернув веером пышный, сверкающий на солнце хвост.
Вороны в павлиньих перьях — это снобы нашего общества, и нигде и никогда со времен Эзопа не было такого множества снобов, как теперь, в нашей свободной стране.
Какое отношение может иметь этот баснописец седой древности к нашей теме — к дающим обеды снобам? Подражание знати распространено во всем городе, от дворцов Кенсингтона и Белгрэвии до самых отдаленных уголков Брунсвик-сквер. Павлиньи перья воткнуты в хвосты большинства семейств. Вряд ли сыщется среди нашей домашней птицы хоть одна, которая не подражала бы походке голенастого павлина, его резкому, но благородному крику. О вы, заблудшие снобы-амфитрионы, подумайте, сколько радости вы теряете и сколько бед доставляете себе нелепой пышностью и лицемерием! Вы пичкаете друг друга немыслимой мешаниной на погибель дружбе (не говоря уже о здоровье), во вред гостеприимству и общительности — вы, которые могли бы болтать в свое удовольствие и быть такими веселыми и счастливыми, если бы не перья из павлиньего хвоста!
Когда человек попадает в большое общество снобов-амфитрионов и снобов-гостей, то, имея философский склад ума, он сделает вывод, что вся эта затея — колоссальное надувательство: кушанья и напитки, слуги и посуда, хозяин и хозяйка, беседа и общество — включая и самого философа.
Хозяин улыбается, чокается и разговаривает со всем застольем, однако им владеет тайный страх и тревога, как бы вина из его погреба не оказались плохи, как бы закупоренная бутылка не подвела его или наш приятель-зеленщик, допустив какой-либо промах, не обнаружил бы своего истинного звания и не показал, что он отнюдь не мажордом в этом семействе.
Хозяйка терпеливо улыбается в продолжение всего обеда, улыбается вопреки своим терзаниям, хотя душой она в кухне и с ужасом помышляет о том, как бы там не случилось какой-нибудь беды. Если осядет суфле, а Виггинс не пришлет вовремя мороженое, то ей впору покончить жизнь самоубийством — этой прелестной, улыбающейся женщине!
Дети наверху вопят: нянька завивает их жалкие кудряшки горячими щипцами, рвет с корнями волосы мисс Эмили, трет короткий носик мисс Полли мраморным мылом до тех пор, пока бедняжка не доплачется до истерики. Юные наследники-сыновья, как уже говорилось выше, заняты пиратскими набегами на лестничной площадке.
Слуги здесь вовсе не слуги, а разносчики-зеленщики, о чем мы уже говорили. Приборы не серебряные, а полированного бирмингемского металла подделка, такая же, как и гостеприимство, как и все прочее.
Разговор тоже бирмингемского металла. Остряк одного кружка с озлоблением в душе после пререканий с уборщицей, которая назойливо требовала платы, сыплет анекдотами, один лучше другого, а остряк-оппонент бесится, из-за того что ему не удается вставить свое слово. Джокинс, великий говорун, презрительно хмурится и возмущен обоими, потому что ему не уделяют внимания. Молодой Мюскаде, грошовый франт, начитавшись "Морнинг пост", толкует о высшем свете и о балах у Олмэка, досаждая этим своей соседке миссис Фоке, которая там никогда не бывала. Вдова раздражена до крайности, потому что ее дочь Мария сидит рядом с молодым Кембриком, бедным священником, а не с полковником Голдмором, богатым вдовцом из Индии. Докторша дуется, потому что ее повели к столу после супруги адвоката; старый доктор Корк ворчит на вино, а Гатлтон издевается над стряпней.
И подумать только, что все эти люди могли бы быть так счастливы, так дружески непринужденны, если б собрались попросту, без всяких претензий, и если бы не эта несчастная страсть к павлиньим перьям у нас в Англии. Кроткие тени Марата и Робеспьера! Когда я вижу, насколько все честное в обществе испорчено у нас жалким поклонением моде, я сержусь так же, как упомянутая нами миссис Фоке, и готов дать приказ о поголовном избиении павлинов.
Глава XXVIII
Континентальные снобы
Теперь, когда наступил сентябрь и закопчены наши парламентские дела, быть может, никаким снобам не живется так отлично, как континентальным снобам. Я ежедневно наблюдаю, как они покидают Фолкстонский порт. Я вижу, как они уплывают целыми косяками (и сам, возможно, втайне мечтаю покинуть наш остров вместе с этими счастливцами снобами). Прощайте, милые друзья, говорю я им, ведь вы не знаете, что человек, который смотрит с берега вам вслед, — ваш друг, историограф и брат.
Сегодня я побывал на борту "Королевы Франции", провожая нашего любезного друга Снукса — там, на этом прекрасном корабле, были десятки снобов, разгуливающих по палубе во всей славе своей. Через четыре часа они будут в Остенде, спустя неделю — наводнят весь континент и донесут до самых дальних стран славный образ британского сноба. Я не увижу их там, но душой я с ними; и в самом деле, вряд ли найдется страна в известном нам цивилизованном мире, где мои глаза не созерцали бы их.
Я видел снобов в красных фраках л охотничьих сапогах, скачущими верхом по римской Кампанье, слышал их брань и известный всем жаргон в галереях Ватикана и под мрачными арками Колизея. Одного сноба я встретил на верблюде среди пустыни н на пикнике у пирамиды Хеопса. Мне приятно думать, сколько английских снобов в эту самую минуту высовывают голову из окна отеля "Мерис" на Рю-де-Риволи, или выкрикивают: "Garsong, du pang", "Garsong, du vang" [33], или расхаживают по улице Толедо в Неаполе и даже сколько их будет встречать Снукса на пристани в Остенде, — Снукса и всех прочих снобов, плывущих на "Королеве Франции".
Воззрите на маркиза Карабаса и две его кареты. Госпожа маркиза поднимается на борт, озирается по сторонам с тем интересным выражением наглости и страха, которое свойственно ее милости, и бросается к своему экипажу, ибо для нее немыслимо общаться с прочими снобами на палубе. Там она и восседает, там и будет страдать морской болезнью в уединении. Земляничные листья на дверцах ее кареты напечатлены в самом сердце ее светлости. Если б она отправлялась в рай, а не в Остенде, то и там, сдается мне, она ожидала бы найти des places reservees [34] и заказала бы наперед самые лучшие комнаты. Курьер с денежной сумкой через плечо, дюжий хмурый лакей в ливрее цвета перца с солью и с геральдическими знаками Карабасов, крикливо одетая наглая горничная-француженка (только дамское перо может воздать должное кричащему туалету путешествующей горничной) — и жалкая dame de compagnie [35] услужают ее светлости и ее собачке кинг-чарльзу. Они носятся взад и вперед с одеколоном, носовыми платками, состоящими сплошь из кружев и монограмм, и засовывают таинственные подушечки и сзади, и спереди, и во все углы кареты.
Коротенький маркиз, ее супруг, с растерянным видом прогуливается по палубе, держа под руки двух тощих дочек; надежда семьи с рыжим хохлом уже курит на фордеке в дорожном клетчатом костюме, в сапожках с лаковыми носками и в рубашке, вышитой розовыми боа-констрикторами. Откуда у путешествующих снобов эта удивительная страсть рядиться в маскарадные костюмы? Почему человек не может путешествовать просто в сюртуке, и т. д., но считает нужным одеваться наподобие арлекина в трауре? Взгляните, даже молодой Олдерменбери, торговец салом, только что поднявшийся на борт, надел дорожный костюм, весь зияющий карманами, а маленький Том Солитер, клерк адвоката из Сити, у которого всего три недели отпуска, напялил гетры и с иголочки новую охотничью куртку, да еще пытается отрастить усы на своей коротенькой, запачканной табаком верхней губе!
Помпеи Хикс дает самые подробные указания своему слуге и громко спрашивает.
— Дэвис, где мой несессер? — И потом: — Дэвис, лучше возьмите ящик с пистолетами в каюту!
Маленький Помпеи путешествует с несессером, но брить ему нечего; и бог его знает, кого это он собирается застрелить из своих пистолетов? И никак не догадаешься, что ему делать со своим слугой, разве только обслуживать его.