Виктор Гюго - Отверженные (Перевод под редакцией А. К. Виноградова )
Жан Вальжан поднял глаза и поглядел на епископа с выражением, которого не может передать ни один человеческий язык.
— Так этот человек говорил правду, ваше преосвященство? — сказал жандармский бригадир. — Мы встретили его… Он имел вид беглеца. Мы задержали его, обыскали и нашли серебро…
— И он сказал вам, — проговорил епископ, улыбаясь, — что это подарил ему старик-священник, пустивший его на ночлег? Не так ли? А вы привели его сюда? Тут недоразумение.
— Следовательно, мы можем отпустить его? — спросил бригадир.
— Без сомнения, — отвечал епископ.
Жандармы выпустили Жана Вальжана, который попятился.
— Правда ли, что меня освобождают? — проговорил он беззвучно, как говорят люди во сне.
— Да, тебя отпускают, разве ты не слышал? — сказал один из жандармов.
— Мой друг, — обратился к нему епископ, — прежде чем вы уйдете, возьмите же ваши подсвечники. Вот они.
Он подошел к камину, взял серебряные подсвечники и принес их Жану Вальжану. Женщины глядели на него и ни словом, ни жестом не мешали ему.
Жан Вальжан трясся всем телом. Он машинально взял подсвечники с растерянным видом.
— Идите с миром, — сказал ему епископ. — Кстати, мой друг, если вы еще придете, то лишнее ходить через сад. Вы можете всегда приходить и уходить в дверь с улицы. Она запирается днем и ночью на щеколду.
Затем, обращаясь к жандармам, он прибавил:
— Господа, можете идти.
Жандармы удалились.
Жан Вальжан чувствовал, что он близок к обмороку.
Епископ подошел к нему и сказал шепотом:
— Не забывайте, не забывайте никогда вашего обещания; вы дали слово употребить эти деньги на то, чтобы сделаться честным человеком.
Жан Вальжан, не помнивший никаких обещаний, смутился. Епископ произнес эти слова с особенным ударением. Он продолжал торжественно:
— Жан Вальжан, брат мой, отныне вы перестаете принадлежать злу и поступаете во власть добра. Я купил вашу душу. Изгоняю из нее мрачные мысли и дух тьмы и вручаю ее Богу.
XIII.
Малыш Жервэ
Жан Вальжан вышел из города, не чувствуя под собой ног. Он торопливо шел полями, не разбирая дорог и тропинок, попадавшихся по пути, и не замечая, что кружит на одном месте. Он проблуждал таким манером целый день, без еды и не чувствуя голода. Его осаждал сонм новых ощущений. Он испытывал гнев, не зная против кого. Он не мог бы определить сам, растроган он или оскорблен. Минутами на него находило странное умиление, с которым он боролся всей очерствелостью последних двадцати лет. Это состояние тяготило его. Он видел с тревогой, что в нем поколебалось безобразное равнодушие, почерпнутое им в страданиях. Он спрашивал себя, чем заменить его. Иногда ему казалось, что он предпочел бы тюрьму с жандармами, лишь бы всего этого не случилось. Арест меньше взволновал бы его. Хотя была уже довольно поздняя осень, но на изгородях тут и там попадались цветы, напоминавшие ему своим ароматом его детство. Эти воспоминания были ему почти невыносимы, так он от них отвык. Целый день на него налетали самые необъяснимые мысли. Когда солнце склонилось к закату и каждый самый незначительный камушек бросал удлиненную тень на землю, Жан Вальжан сидел за кустом в широкой долине, совершенно один. На горизонте видны были только Альпы. Нигде не виднелось даже шпиля деревенской колокольни. Жан Вальжан отошел от Диня не далее трех лье. В нескольких шагах от куста пролегала тропинка, перерезывавшая долину.
Погруженный в раздумья, придававшие еще более странный вид его лохмотьям, которые наверняка испугали бы всякого, кто бы встретил его тут, он услышал веселый голос.
Повернув голову, он увидел на тропинке маленького савояра, лет десяти, с волынкой через плечо и с сурком в котомке за спиной.
Это был один из тех кротких и веселых мальчуганов, которые странствуют из деревни в деревню, в оборванной одежде, сквозь которую просвечивает голое тело.
Мальчуган шел распевая песни и временами останавливался поиграть несколькими монетами, зажатыми в руке, по всей вероятности, составлявшими все его состояние, в числе которых находилась одна монета в сорок су.
Ребенок остановился возле куста, не замечая Жана Вальжана, и подбросил свою пригоршню денежек, которую он до сих пор ловко подхватывал тыльной поверхностью руки.
Но в этот раз монетка в сорок су сорвалась и покатилась по траве по направлению к Жану Вальжану.
Жан Вальжан наступил на нее ногой.
Ребенок следил глазами за монеткой и увидел человека.
Он не опешил и смело направился к нему.
Место было очень пустынное. Насколько мог окинуть глаз, никого не было видно ни в долине, ни на тропинке. Слышен был слабый крик стаи перелетных птиц, летевших по небу на недосягаемой высоте. Мальчик стоял спиной к солнцу, золотившему его волосы и заливавшему кровавым багрянцем дикое лицо Жана Вальжана.
— Милостивый государь, — сказал маленький савояр с детским доверием, состоящим из смеси незнания и невинности, — отдайте мою монетку.
— Как тебя зовут? — спросил Жан Вальжан.
— Малыш Жервэ, сударь.
— Убирайся прочь, — сказал Жан Вальжан.
— Отдайте мою монетку.
Жан Вальжан опустил голову и не отвечал. Ребенок приставал:
— Отдайте мою монетку, сударь.
Жан Вальжан не отрывал глаз от земли.
— Подайте мою монетку! — кричал ребенок. — Отдайте мою серебряную белую монетку!
Жан Вальжан точно оглох. Мальчик схватил его за ворот блузы и принялся трясти.
В то же время он силился сдвинуть толстый башмак, подкованный гвоздями, наступивший на его монету.
— Я хочу мою монетку! Мою монетку в сорок су!
Ребенок заплакал. Жан Вальжан поднял голову. Он продолжал сидеть. Глаза его были мутны. Он поглядел на ребенка с удивлением, протянул руку к своей палке и крикнул страшным голосом:
— Это кто тут?
— Это я, сударь, я, малыш Жервэ! Отдайте мне мою монетку, прошу вас! Отодвиньте вашу ногу, пожалуйста!
Затем, рассердившись и принимая угрожающий вид, несмотря на то, что был совсем маленький, он крикнул:
— Слушайте, отодвиньте ногу. Говорят вам, отодвиньте ногу!
— А! Ты все еще тут! — сказал Жан Вальжан и внезапно встал во весь рост и, не сдвигая ноги с монетки, прибавил: — Да уберешься ли ты наконец?
Мальчик растерянно взглянул на него, затрясся с ног до головы и после нескольких минут оцепенения бросился бежать со всех ног, не смея ни обернуться, ни крикнуть. Однако на некотором расстоянии ему пришлось остановиться перевести дух и Жан Вальжан сквозь свои думы слышал его рыдания.
Через несколько мгновений мальчик скрылся из виду.
Солнце село.
Вокруг Жана Вальжана все стемнело. Он целый день не ел ничего, и, по всей вероятности, его била лихорадка.
Он продолжал стоять и не переменял положения с ухода мальчика. Он дышал редко и неровно. Его взгляд, устремленный на десять или двенадцать шагов вперед, словно изучал с глубоким вниманием синий фаянсовый черепок, валявшийся в траве. Вдруг он вздрогнул, он почувствовал вечернюю прохладу.
Он крепче нахлобучил шапку, машинально старался запахнуть и застегнуть плотнее блузу, сделал шаг вперед и нагнулся за палкой.
В это мгновение он заметил монетку в сорок су, вдавленную в землю его подошвой и блестевшую в песке. Он почувствовал сотрясение, как от прикосновения гальванического тока.
— Это что такое? — процедил он сквозь зубы.
Он отступил на три шага, остановился, не имея сил отвести глаз с точки, которую за минуту до того прикрывала его нога, словно этот предмет, блестевший на земле, был живым глазом, смотревшим на него.
Через несколько минут он судорожно нагнулся к серебряной монетке, схватил ее, распрямился и принялся озираться во все стороны, дрожа, как испуганный зверь, ищущий убежища.
Ничего не было видно. Потемки сгущались, в долине было холодно и сумрачно, свинцовая мгла поднималась все выше в полусвете.
Он произнес:
— Ага!
И скорыми шагами пошел по направлению, в котором исчез мальчик. Сделав шагов тридцать, он остановился, поглядел, — ничего не было видно. Тогда он закричал изо всех сил:
— Малыш Жервэ! Малыш Жервэ!
После чего замолчал и ждал. Ответа не было.
На унылой равнине не было ни души. Его окружало одно пустое пространство. Кругом была мгла, где тонул его взор, и безмолвие, в котором терялся голос.
Дул холодный пронизывающий ветер, придавая окружающим предметам зловещий вид. Низенькие кусты потрясали тощими ветвями с невыразимой яростью. Они словно преследовали угрозами кого-то.
Жан Вальжан опять пошел, потом побежал, временами останавливаясь и крича в этой пустыне самым страшным и отчаянным голосом, какой можно только вообразить; он звал:
