Трагикомические новеллы - Поль Скаррон
Итак, моя мать стала свободной. Она занялась стиркой белья и настолько преуспела в ней, что вскоре не стало в Мадриде ни одного придворного, который считал бы свое белье хорошо выстиранным, если оно не было выстирано руками мавританки. Тогда-то она снова применила на деле уроки, преподанные некогда ее матерью, которая научила ее общаться с обитателями того света. Она оставила в свое время эту щекотливую деятельность — больше из скромности, чем из боязни правосудия, и к тому же ей надоели похвалы, расточаемые ее искусству. Наконец-то она вновь предалась ему всецело, единственно из желания доставить удовольствие своим друзьям, и вскоре приобрела в нем столь замечательные познания и вошла в такую силу при дворе преисподней, что демоны с самой громкой славой не считали бы себя хорошими дьяволами, если бы они не вели с ней дружбы. Я не тщеславна и никогда не лгу, — прибавила Елена, — и я не стала бы приписывать моей матери хорошие качества, которых у нее не было; но я обязана хотя бы засвидетельствовать эту ее добродетель. Знание тайн, которыми она торговала и которые разоблачала, и ее прорицания, заставлявшие показывать на нее пальцем на улицах, были талантами заурядными среди людей ее племени, по сравнению с ее познаниями по части девственности. Иной цветок невинности оказывался, после того как она приложила к нему руку, более нетронутым, чем до увядания, и продавался во второй раз дороже, чем в первый.
Матери было лет сорок, когда она вышла замуж за моего отца, славного Родриго. В их квартале удивлялись, что человек, питавший такое пристрастие к вину, вступает в брак с женщиной, которая не пьет его вовсе в качестве последовательницы Магомета и, будучи прачкой, всегда держит руки в воде, но мой отец говорил на это, что любовь все облегчает. Мать забеременела спустя некоторое время и благополучно разрешилась мною. Радость недолго царила в доме. Мне минуло шесть лет, когда некий вельможа по случаю боя быков нарядил в свои ливреи сто слуг; отец оказался в числе избранных, изрядно выпил в тот день и кинулся навстречу разъяренному быку, который растерзал его. Мне помнится, по этому поводу сочинили песни и говорили насчет смерти моего отца, что каждый ненавидит другого, носящего то же звание. Только много времени спустя я поняла, что этим намеком его хотели упрекнуть в том, будто он носил рога, подобно быку; но невозможно ни заставить умолкнуть злые языки, ни запретить людям их злые шутки. Моя мать скорбела о смерти отца, я тоже скорбела о нем; она утешилась, утешилась и я.
Моя красота некоторое время спустя стала привлекать ко мне общее внимание. В Мадриде все наперебой домогались возить меня на корсо и в театр и задавать в мою честь пиршества на берегу Мансанареса. Мать стерегла меня, как Аргус, так усиленно, что я роптала на нее, но вскоре убедилась, что это служит к моей выгоде. Ее строгость и высокая цена, какую она за меня положила, выставили товар в надлежащем свете и вызвали соревнование среди тех, кто умильно посматривал в мою сторону. Я продавалась с публичного торга, каждый думал, что отбил меня у своего соперника, и каждый считал, что нашел то, чего уже не было. Некий богатый женевец, не желавший выступать наравне с прочими соискателями, выложил столько золота перед взором моей благоразумной матери и столь откровенно договорился с нею, что она пошла навстречу его добрым намерениям. Он первый познал мою благосклонность, но это первенство обошлось ему очень дорого. Мы соблюдали верность до тех пор, пока думали, что он сомневается в ней; но как только нам показалось, что он убежден в нашей верности, мы перестали ее хранить. Мать была слишком чувствительна к чужим горестям, чтобы слушать равнодушно беспрестанные жалобы моих поклонников, все первых при дворе лиц и все очень богатых. Правда, они не сорили деньгами, подобно женевцу, но мать, умевшая ценить большие прибыли, не пренебрегала малыми; к тому же ее услужливость проистекала скорее из милосердия, нежели из корыстолюбия. Женевец разорился, — не знаю, были ли мы тому причиной. Возникли распри из-за любви ко мне, королевская полиция побывала у нас, больше из вежливости, чем по какому иному поводу, но моя мать питала врожденное отвращение к судейским и столь же ненавидела храбрецов и самовлюбленных щеголей, которые начали осаждать нас. Поэтому она сочла уместным уехать в Севилью, распродала весь свой домашний скарб и села вместе со мной в обратную карету. Кучер нас предал, у нас похитили все, что мы имели, а мою мать, защищавшую свое добро, насколько было в ее силах, избили столь жестоко, что, прежде чем мы успели добраться до какой-нибудь захудалой гостиницы, она умерла у подножья скалы. Как я ни была молода, я набралась решимости и обыскала все складки одежды моей матери, но там ничего уже не оказалось, после того как их тщательно обшарили грабители. Я оставила мать на полное усмотрение прохожих, рассудив, что на такой большой дороге, как из Мадрида в Севилью, милосердные люди набредут на ее тело, покинутое мной и похоронят его. Я вернулась в Мадрид, мои влюбленные узнали о моем несчастье и помогли мне, и вскоре я обзавелась новыми платьями и обстановкой. В это время я встретила тебя у одной из моих приятельниц и пленилась твоими достоинствами. Мне нечего тебе больше рассказывать о моей жизни, ибо с тех пор
