Джон Пассос - Большие деньги
Веблен, раскаявшись, поехал следом за женой в Айдахо, чтобы уговорить Эллен вернуться к нему и поехать с ним в Калифорнию, где ему удалось получить работу в Лиленд-Стэнфорде, с гораздо более высоким жалованьем. Но и там все пошло по-прежнему, как и в Чикаго. Он и сам страдал и от неприятностей с женщинами, и от своей физической неспособности сказать «да», и от своей склонности вращаться в среде рабочих, а не в обществе жадных бизнесменов, стремящихся к максимальной прибыли. Начались все те же жалобы, что, мол, курс его лекций малоконструктивен, малопривлекателен и не отвечает требованиям, предъявляемым получающему большие деньги; что он не даст возможности студентам в будущем зарабатывать себе не только на хлеб, но еще и на масло, стать членами престижного общества «Фи Бета Каппа», стать сливками академических иерархий. Жена снова покинула его, теперь уже на самом деле навсегда. Он писал своему другу: «Президент университета не одобряет моих домашних дел. Я тоже».
Разговаривая как-то на эту тему, он простодушно сказал: «Ну что я могу поделать, если женщина пристает?»
Он вновь уехал жить в развалюхе в лесах Айдахо.
Друзья пытались найти ему работу – то в исследовательской экспедиции на остров Крит, то кафедру в Пекинском университете, – но это всегда был тот же самый жупел, та же рутина, все те же лакейские занятия бизнесмена, только в университетских зданиях… и это предлагалось человеку, всю жизнь пьющему по капле горькую отраву.
Его друг Девенпорт выкроил для него место в университете штата Миссури. В Колумбийском он жил затворником в подвале, сам смастерил себе стол и стулья, помогал другу в домашней работе, ковырялся в земле на его участке. Он уже был пожилым человеком, с едким, землистым лицом, покрытым сеточкой тонких морщин, у него была маленькая, как у Ван Дейка, бородка и пожелтевшие зубы. Очень немногие из студентов понимали суть его лекций. Его коллеги по университету порой с завистью удивлялись, что приезжавшие к ним из Европы ученые всегда прежде всего выражают желание встретиться с Вебленом.
В эти годы он осуществил свои главные труды. Он писал медленно, по ночам, писал фиолетовыми чернилами, пером собственного изобретения. Пытался опробовать свои идеи на студенческой аудитории. Когда он собирался публиковать свою книгу, то требовал гарантийное письмо от издателей.
В его «Теории предприятия», «Инстинкте рабочего мастерства», «Проценте на вкладываемый капитал и простом человеке»,
он разработал новую диаграмму общества, в котором доминирует
монополистический капитал,
рассказал с едкой иронией
о саботаже производства со стороны бизнеса,
о саботаже самой жизни из-за слепой жажды денег и прибылей, указал на возможные альтернативы: воинственно настроенное общество, удушаемое бюрократией монополий, к чему тех побуждает закон сокращения прибылей, стремится выжать все больше и больше из простого человека,
о новом, деловом, здравомыслящем обществе, с доминирующими потребностями людей, мужчин и женщин, открывающем невероятно широкие перспективы для создания гармоничного социального мира и всеобщего процветания, гарантированного технологическим прогрессом.
Это были годы, когда звучали пылкие речи Дебса,[16] расширялись тред-юнионы, крепла профсоюзная организация «Индустриальные рабочие мира», это были годы, когда Веблен еще не терял надежды на то, что рабочий класс сумеет захватить в свои руки рычаги машины производства, до того как монополии снова погрузят западные нации в темную бездну.
Война опрокинула все: под маской борьбы с революционными фразами Вудро Вильсона,[17] их неприятия, монополии всей своей мощью обрушились на всех. Американская демократия была раздавлена.
По крайней мере, развязанная война дала возможность Веблену вырваться из душной теплицы академической жизни. Ему предложили работу в администрации по продовольствию. Он послал в департамент военно-морского флота чертежи устройства, позволяющего пленять подводные лодки противника тралами – прочной, раскручивающейся на бобине сетью из проволоки. (Тем не менее правительство считало его труды вводящими в заблуждение читателей. Почтовой службе было запрещено рассылать его книгу «Империалистическая Германия и индустриальная революция», но тем не менее различные агентства по пропаганде это делали, чтобы усилить ненависть американцев к «немецким варварам». Работники образования клеймили его «Природу мира», а эксперты в Вашингтоне выписывали фразы из нее, чтобы сделать еще плотнее дымовую завесу поклонников Вильсона.)
Для администрации по продовольствию Торстейн Веблен составил два доклада: в одном он требовал удовлетворить требования «Индустриальных рабочих мира» в качестве временной меры, вызванной войной, примириться с рабочим классом, а не избивать и не бросать в тюрьму их честных лидеров; в другом он указывал, что администрация по продовольствию вовсе не нацелена на организацию в стране эффективной производственной машины – это всего лишь рэкет бизнесменов. Он предложил государству в интересах более эффективного ведения войны выступить в роли посредника и обеспечивать всем необходимым фермеров в обмен на поставки продовольствия;
сокращение бизнеса по инициативе администрации – не та идея, которая могла бы сделать мир более безопасным и демократичным,
что, конечно, не понравилось руководству, и Веблен был вынужден подать в отставку.
Он подписывал протесты против суда над сто одним из членов профсоюзной организации «Индустриальные рабочие мира» в Чикаго.
После заключения перемирия он поехал в Нью-Йорк. Несмотря на гнетущую атмосферу военных лет в стране, там воздух становился все свежее. Из России революционный штормовой напор ширился, сметая границы, и теперь ветер перемен стремительно перемещался на Запад. Под воздействием мощных порывов, долетавших сюда с Востока, вновь заявили о себе воинственно настроенные толпы. В Версале союзники и противники, магнаты, генералы, продажные политики захлопывали ставни перед надвигавшейся бурей, перед всем новым, не пускали на порог домов людей надежду. Вдруг, пусть хоть на мгновение, в этой предгрозовой ярости стало ясно, что такое война и что такое мир.
В Америке, в Европе выиграли старые тенденции, прежние люди. Банкиры в своих офисах с облегчением вздохнули, увешанные бриллиантами пожилые леди из праздного класса вернулись к своему любимому занятию – стричь купоны в изысканной тиши подвалов с депозитными вкладами
последние озоновые разряды восстания прогоркли
под шепоток легко усваиваемых ресторанных аргументов.
Веблен писал для «Дейли», читал лекции в Новой школе социальных исследований.
Он все еще не расставался с надеждой, что инженеры, техники, образованные люди, чьи руки лежат на пульте управления, которые не ищут повсюду выгод и прибылей для себя, могут возобновить борьбу, которая не удалась рабочему классу. Он оказывал свое содействие при создании Технического альянса. Свою последнюю надежду он связывал с Британской всеобщей стачкой.
Разве нельзя найти группу смелых, решительных людей, способных взять на себя управление великолепной машиной производства, отняв рычаги у спекулянтов со свинячьими глазками и этих лизоблюдов соглашателей, сидящих в своих конторах за письменными столами? Ведь это они ее разрушили и вместе с ней убили надежду, питающую всех трудящихся на протяжении четырех веков.
На его лекции в Новой школе никто не ходил. С каждой его статьей в «Дейли» тираж еженедельника падал.
Нормальное положение вещей по Хардингу. Начиналась новая эра. Даже сам Веблен немного поиграл на бирже.
Он был старым, очень одиноким человеком.
Его вторая жена почти постоянно находилась в санатории Для душевнобольных, так как страдала манией преследования.
Казалось, нигде нет места для непокорного человека.
Веблен вернулся в Пало-Альто
где жил в своей развалюхе на городских холмах, наблюдая со стороны за последними судорожными позывами системы получения прибылей, за этой, как выразился он, манией преждевременного сумасшествия (dementia praekox).
Там он завершил свой перевод «Caxdaelasage».
Он уже был старым человеком. Он позволял крысам уносить из своей кладовки все, что им хотелось. Один скунс, который постоянно слонялся поблизости от его хибары, стал до того ручным, что, как кошка, безбоязненно терся о ногу Веблена.
Он рассказывал своему другу, что иногда слышит в тишине голоса своего детства, фразы на норвежском языке, да так отчетливо, как когда-то разговоры на ферме в Миннесоте, где он вырос. Друзья его говорили, что с ним все труднее общаться, что его все труднее чем-то заинтересовать. Жизнь постепенно, по капле покидала его. Он допивал последние глоточки горького напитка из чаши своего бытия.
Он умер 3 августа 1929 года.
