Дзюнъитиро Танидзаки - Дневник безумного старика

Наконец мне удалось удовлетворительно наложить тушь на обе подошвы. Приподняв ее правую ногу, я приложил снизу к ней цветную бумагу и попросил Сацуко немного надавить на нее. Но сколько я ни пытался, мне не удавалось достичь желаемого результата. Я без толку израсходовал все двадцать листов бумаги. Позвонив в Тикусуйкэн, я попросил привезти немедленно еще сорок. Я решил действовать по-другому. Я тщательно вымыл ноги Сацуко от туши, вытер каждый пальчик, попросил ее подняться с циновки и сесть на стул, а сам лег на спину возле и в этой неудобной позе накладывал подушечкой тушь на ее подошвы, а потом попросил наступить на бумагу…

Я предполагал окончить все до возвращения Ицуко и Сасаки, отдать коридорному испачканные простыни, листы бумаги с отпечатками отправить в Тикусуйкэн, комнату убрать и с невинным выражением лица ждать их, но не вышло. Они возвратились в девять часов, раньше, чем я думал. Я услышал стук в дверь и не успел ответить, как она открылась. Ицуко с Сасаки вошли в номер. Сацуко мигом скрылась в ванной. Маленькая комната в японском стиле была в страшном беспорядке, белые простыни в огромных красных пятнах. Ошеломленные Ицуко и Сасаки молча переглянулись. Сасаки, не говоря ни слова, измерила давление.

– 232, – сказала она с каменным лицом.

17-го утром в одиннадцать часов я узнал, что Сацуко, никого не предупредив, своевольно улетела в Токио. Она не вышла к завтраку, но поскольку она любит утром поспать, я думал, что она нежится в постели. А она, вызвав такси, тем временем направлялась в аэропорт Итами. Приблизительно в одиннадцать часов ко мне вошла Ицуко и сообщила об этом.

– Вот так штука! – сказала она.

– Когда ты об этом узнала?

– Только что. Я пришла, думая, куда бы нам вместе пойти сегодня, и вдруг мне говорят, что госпожа Уцуги, одна, некоторое время назад уехала в Итами.

– Ты лжешь. Ты знала раньше.

– Как я могла знать?

– Хитрая лиса! Вы сговорились заранее!

– Совсем нет. Уверяю вас, я только что здесь об этом узнала. Я сама изумилась, когда мне сообщили: «Госпожа сказала, что втайне от отца вылетает в Токио; до тех пор, пока она не уедет, она не хочет, чтобы кто-нибудь об этом знал».

– Ты лжешь! Ты хотела рассердить Сацуко и заставить ее уехать! И ты, и Кугако – вы давно уже только тем и занимаетесь, что подстрекаете и обманываете всех. К сожалению, я забыл об этом.

– Это несправедливо! Как вы можете говорить такое!

– Госпожа Сасаки!

– Слушаю вас.

– Мне не нужны ваши «слушаю вас»! Вы, конечно, все знали от Ицуко. Вы решили вместе обмануть старика и избавиться от Сацуко.

– Своими словами вы огорчаете госпожу Сасаки. Сасаки-сан, выйдите, пожалуйста, на некоторое время. Я хочу что-то сказать отцу. Если я лгунья, то могу ничего не скрывать.

– Пожалуйста, осторожнее, – давление у господина и так высокое.

– Да-да, знаю.

Вот что она мне сказала.

– Все это чистая выдумка, что я вынудила Саттян уехать. Я предполагаю, что у Саттян были причины срочно возвратиться в Токио. Я этих причин не знаю, но разве вы сами ничего не замечали? – спросила она язвительно.

– Не только мне одному известно, что она в хороших отношениях с Харухиса, – ответил я, – она сама открыто говорит об этом, и Дзёкити об этом знает. Можно сказать, что об этом знают все. Но ничего не доказывает, что между ними тайная связь, и никто этому не верит.

– Неужели никто? – странно засмеялась Ицуко. – Может быть, мне не следует вмешиваться, но меня удивляет поведение Дзёкити. Если между Саттян и Харухиса что-то есть, разве Дзёкити не смотрит на это сквозь пальцы и не позволяет этого? Я-то думаю, что у самого Дзёкити кто-то есть, кроме Сацуко. Конечно, и Сацуко и Харухиса молча – да нет, совсем не молча – разве все они не сговорились между собой?

В этот момент, когда Ицуко это сказала, у меня в груди закипели невыразимое негодование и ненависть к ней. Еще немного, и я бы закричал, но, к счастью, удержался, испугавшись, что от крика могут лопнуть кровеносные сосуды. У меня потемнело в глазах, и несмотря на то, что я сидел на стуле, мне показалось, что я вот-вот упаду. Видя, как я изменился в лице, Ицуко побледнела.

– Хватит. Замолчи и уходи, – сказал я очень тихо, весь дрожа. Из-за чего я так рассердился? Разве она неожиданно раскрыла мне тайну, о которой я не подозревал? Или эта хитрюга выдала мне то, что я сам давно замечал, но все время старался закрыть глаза?

Ицуко исчезла. Шея, поясница, бедра страшно болели: я расплачивался за свою неразумную деятельность в течение всего вчерашнего дня, – ночью я не мог спокойно спать и принял еще раз три таблетки адалина и три атраксина, попросил Сасаки налепить мне на спину, плечи и поясницу пластырь Салонпас и лег в постель. Однако заснуть не мог и подумал, не сделать ли укол люминала, но мне нельзя было долго спать. Я решил ехать вслед за Сацуко немедленно, дневным поездом и с большим трудом купил билет, обратившись к другу, работающему в киотском отделении газеты «Майнити». (Самолетом я еще никогда не летал.) Сасакн возражала изо всех сил. Чуть не плача она пыталась уговорить меня:

– При таком давлении и думать нельзя о поездке, надо подождать три-четыре дня, пока давление не снизится.

Ицуко пришла с извинениями и сказала, что поедет с нами в Токио.

– Я не могу тебя видеть. Если поедешь, садись в другой вагон, – сказал я…

18 ноября.

Вчера выехали в Токио поездом «Эхо» № 2 в 3 часа 2 минуты. Я с Сасаки в первом классе, Ицуко – во втором. В девять часов прибыли в Токио. На перроне нас встречали жена, Кугако, Дзёкити и Сацуко. Они, наверное, подумали, что я не смогу идти, или решили, что мне этого нельзя, – меня ждало кресло на колесах. Это, конечно, дура Ицуко рассказала им обо всем по телефону.

– Это еще для чего? Я еще не господин Хатояма[92]!

Я раздражился, никто не знал, как быть, и вдруг чья-то мягкая ладонь коснулась моей правой руки, – это была Сацуко.

– Папа, пожалуйста, послушайте меня…

Я замолчал, сел в кресло, и мы сразу же двинулись. На лифте спустились в подземный переход, кресло со стуком быстро покатилось по длинному темному коридору. Все с трудом за мной поспевали. Жена моя в конце концов потерялась, и Дзёкити пошел искать ее. Я удивился, какой огромный и с какими ответвлениями подземный переход на Токийском вокзале. По особому коридору мы вышли на стоянку машин, недалеко от центрального входа со стороны Маруноути. Нас ждали две машины. В первую сели трое: я, с обеих сторон от меня Сацуко и Сасаки; во вторую четверо: жена, Ицуко, Кугако и Дзёкити.

– Папа, извините меня, я уехала, ничего не сказав.

– У тебя было назначено свидание?

– Нет. Если говорить откровенно, я страшно устала, пробыв с вами вчера весь день. С утра до вечера вы возились с моими подошвами, – это было невыносимо. Я совершенно выбилась из сил и уехала. Извините.

Ее голос был странным, в нем чувствовалось что-то нарочитое.

– Вы, наверное, устали. Я вылетела из Итами в 12.20, а в 2 уже приземлилась в Ханэда. Самолетом быстро…

…Возвратившись в Токио вечером 17-го ноября, пациент 18-го и 19-го большей частью спал; наверное, сказалась усталость от пребывания в Киото. Иногда поднимался к себе в кабинет и записывал в дневник то, что произошло за это время. Но 29-го числа в 10 часов 55минут утра произошел приступ.

Госпожа Сацуко приехала из Ханэда домой на Мамиана 17 ноября около трех часов дня. Она сразу же позвонила по телефону господину Дзёкити и сказала, что психическое состояние старого господина становится все более и более странным, что она не могла выдержать более ни одного дня в его обществе и возвратилась одна. Посоветовавшись между собой, они, ничего не говоря матери, отправились вдвоем к знакомому психиатру, профессору Иноуэ, и спросили, какие можно предпринять меры. По мнению профессора, болезнь старого господина заключается в патологической сексуальности, но в нынешнем состоянии нельзя говорить об отклонении от нормы в ментальном смысле; ему необходимо постоянно чувствовать сексуальные желания, это поддерживает его жизнь, и они должны соответствующим образом обходиться с ним; госпожа Сацуко должна быть особенно осторожна, она не должна ни слишком возбуждать пациента, ни перечить ему, но обращаться с ним как можно мягче, – это единственное средство. Поэтому по возвращении пациента из Киото господин Дзёкити с супругой насколько только возможно следовали советам профессора в обращении с отцом.

20 ноября. Вторник. Ясно.

В 8 часов утра температура у пациента была 35,5, пульс 78, число дыханий 15, давление 132 на 80. В общем состоянии никаких изменений не наблюдалось. Но, судя по словам и поступкам, было видно, что он не в духе.

После завтрака пациент ушел в кабинет. По-видимому, он вел дневник.