Анри де Ренье - Провинциальное развлечение

Эти прогулки доставляют мне большое успокоение. Когда-нибудь я дойду до самого Виллуана…

Г-н де ла Ривельри должен прийти завтра к завтраку и привести с собой фотографа, который сделает снимок с портрета президента д'Артэна.

Я облокотился на подоконник. Мне виден весь двор, и я замечаю, как старая Мариэта направляется к курятнику. Ее появление производит там большой переполох. Я слышу испуганное хлопанье крыльев, отчаянное кудахтанье. Мариэта выходит, держа за лапки пару цыплят. В своем белом чепчике и белом переднике она усаживается на закраине колодца. У нее типично французское старое лицо: настоящая ключница Шардена. Связав ноги одному из цыплят и бросив его на землю, она зажимает другого между колен. Вдруг она схватывает его за крылья, берет висящие у передника ножницы и засовывает их в открытый клюв птицы, которая отчаянно отбивается; но ее судорожные подергивания мало-помалу замирают; тогда Мариэта опускает ее головой вниз, и из клюва начинает струиться кровь. Мариэта невозмутимо ожидает. Когда бывает нужно убить утку, Мариэта перерезывает ей шею большим кухонным ножом. Изуродованное таким образом животное беспомощно мечется и иногда даже пускается бежать на своих перепончатых лапках.

Итак, г-н де ла Ривельри приехал к завтраку. Фотографирование портрета прошло очень удачно. Когда мы вышли из-за стола, все было уже кончено и портрет повешен на место. Почтенный г-н де ла Ривельри рассказывает нам об этом увлекающем его старинном процессе. Он любит его героев, как убийцу, так и жертву. Оба они ему одинаково симпатичны. Оба выигрывают в его глазах от уходящей вглубь перспективы времени. То, что один из этих господ убил и изрезал на куски другого, кажется г-ну де ла Ривельри чисто живописною потребностью. Для него эта кровавая трагедия, эта гнусная бойня утратила всю свою патетическую реальность. Она стала простою историческою диковинкою, доставляющею большое удовольствие г-ну де ла Ривельри. Этот почтенный судебный чиновник оживляется, только изучая процессы прошлого. "Современные" преступления оставляют его равнодушным. Я уверен, что, будь он свободен, он не стал бы беспокоиться из-за этих глупостей.

Вчера я возвращался домой через общественный сад. Передо мною шел г-н Реквизада. Я рассматривал его. На своих маленьких и кривых ножках, поддерживающих его коренастое туловище, он подвигался вперед, размахивая длинными руками и покачивая большою желтою головою, покрытою седою шевелюрою. В таком виде он был похож на какого-нибудь карлика Веласкеса или уродливого карапузика Гойи, совещающегося с колдуньями из "Каприччио" или добивающего раненых в "Бедствиях войны". Идя все время на близком расстоянии за Реквизадой, я слышал, как он бормочет и мямлит вполголоса какие-то испанские слова. Вдруг он остановился, приложил свою палку к щеке, как ружье, и залился громким смехом. Ему, несомненно, вспомнился какой-нибудь эпизод из карлистской войны; привиделась казнь шпиона или расстрел пленных или заложников. Воспоминания этого рода, очевидно, не лишены приятности для г-на Реквизада. Они чередуются у него с его религиозными упражнениями. Это образует довольно богатый фон для его теперешней жизни. Г-н Реквизада не скучает. У него есть о чем мечтать.

Вот уже несколько дней, как не слышно сирены красного автомобиля. Не уехали ли обитатели Виллуана? Мне не хватает этого крика, похожего на голос моей тоски и моей скуки; он разрывает мне нервы, когда рассекает и пробивает воздух своими пронзительными нотами. Впрочем, я ужасно нервен в это последнее время, и мне следует хорошенько посоветоваться с врачом, вернее, следует попросить у него средства покончить с жалкою жизнью, которую я веду, попросить быстродействующего яда, который освободил бы меня от меня самого. Разве нет благодетельных снадобий, которые облегчают расставание с жизнью, делают его верным и безболезненным? Да, но, чтобы принять их, нужно своего рода мужество, которого у меня, может быть, и недостанет. Смерть! Хватит ли у меня силы умертвить самого себя, хватит ли у меня силы умертвить другого? Обладаю ли я тою холодною, взвешивающею и рассудительною энергию, которая необходима для самоубийства? Способен ли я на те приступы гнева, припадки ярости, которые обращают людей в убийц? Посягательство на жизнь кажется мне вещью в достаточной степени страшною и почти отвратительною. Уничтожение жизни, даже своей собственной, всегда представлялось мне значительным актом. Чтобы совершить этот акт, нужно быть сильною натурою, а я натура слабая. Я нерешителен, переменчив. Вид крови тягостен для меня. Когда я вижу, как старуха Мариэта режет птицу, я чувствую, что у меня подступает к сердцу. Я никогда не любил охоты. Что же нужно для того, чтобы сделать из меня то, чем я являюсь в такой малой степени? Какое чувство, какое событие могло бы зажечь в душе моей огни гнева, ярости, могло бы заставить меня ринуться на самого себя или на другого?

Чтение процесса Сориньи, а также рассказы г-на де ла Ривельри подействовали на воображение моей тетушки. Ей только и снятся, что грабежи, взломы, убийства и тому подобные вещи. Она ведет счет и комментирует преступления, о которых печатается в газете. Словом, она в страхе. Она велела приделать запор у двери в ее комнату. Она боится не только живых. Ей внушают страх также призраки. Однажды я застал ее в тот момент, как она окропляла святою водою портрет несчастного президента д'Артэна. О провинция, ты превосходишь все, чего можно ожидать от тебя!

Я положил его у себя на столе раскрытым в том виде, как я нашел его… Какая тишина вокруг него, вокруг меня, повсюду; над всем уснувшим городом, надо всей окружающей местностью! Какая тишина во мне, так что я слышу биения моего сердца!… Мариэта забыла оправить лампу, и мне пришлось зажечь свечу. Свет ее падает на длинный острый клинок, изогнутый и заостренный. Он прочно вделан в роговую рукоятку, снабженную кольцом и очень удобно сидящую в руке. Этот клинок вместе с рукояткою образует мощное и опасное оружие для нападения. Зажатое в сильный кулак, оно должно быть страшным. Я воображаю его ударяющим в грудь, проникающим в тело, разрывающим легкое, прободающим сердце. Я воображаю его разрезывающим горло, вспарывающим нежную кожу живота. И брызнувшую кровь, и крик пораженного человека! Повторяю, это страшное оружие. Таким оружием советник Сориньи изрубил на куски президента д'Артэна. Тяжелое и мощное, оно похоже на испанскую наваху и на нож апаша. Даже когда оно сложено, у него какой-то вызывающий и недобрый вид, вид живого и злобного существа. Когда г-н де Блиньель говорил мне что-то своим тоскливым фальцетом, я чувствовал, как этот нож шевелится, содрогается, точно хочет раскрыться. Он как будто жил какою-то неприязненною и таинственною жизнью.

Эта таинственная жизнь продолжает наполнять необыкновенный нож и теперь, когда он лежит раскрытый на моем столе, освещенный слабым светом свечи. Клинок отливает кровавым блеском, хотя совершенно чист. Никакого пятнышка, никакого следа ржавчины, никакой пыли дороги, на которой я подобрал его… Было поздно, почти уже наступала ночь; я возвращался домой по берегу канала. Я шел в своей наиболее обычной позе, опустив голову, потому что скука – тяжелый груз, и для того, чтобы выдержать ее, нужны плечи более сильные, чем мои. Я заметил нож. Он лежал около камня, который слегка приподымал его. Клинок был обращен своим острием ко мне. Если бы я услышал, что он шипит, как змея, или увидел, что он ползет по земле, я бы не удивился. Но он лежал неподвижно. Я приблизился, немного наклонился, но не прикоснулся к нему. Клинок блестел. Исподтишка рукоятка притягивала мою руку. Кто мог уронить этот предмет? Однако я нагнулся, я подобрал его. Инстинктивно я размахнулся им с таким движением, точно я хотел поразить кого-то невидимого. Вдруг клинок сверкнул в пучке яркого света, и в то же время я быстро отпрянул назад… Стремительный, бесшумный, звероподобный, со своими ослепительными фонарями, большой красный автомобиль совсем почти налетел на меня, а я и не слышал приближения этой свирепой, массивной машины, мчащейся на меня и меня задевшей. Автомобиль проехал. У руля я различил огромные руки шофера, его глаза. Все это длилось одно лишь мгновенье. Автомобиль исчез во мраке… Возвращаясь обратно, я встретил г-на де Блиньеля. Совсем не помню, что он мне говорил и что я отвечал ему.

Я знаю, каково происхождение этого таинственного ножа, найденного мною на дороге в Виллуан, я знаю, что это тот самый нож, который был занесен надо мною в осенний вечер на дорожке, огибающей озеро в Булонском лесу. Рука, угрожавшая мне, – та самая рука, которую я увидел на руле красного автомобиля. Я узнал нож, узнал руку. Я узнал человека. О клинок, удастся ли тебе рассечь путы, которыми обвивает меня скука? Не непредвиденное ли послало тебя ко мне? Не…