Магда Сабо - Фреска
Интересно, какую проповедь произнесет сегодня у могилы Такаро Надь? По совести говоря, Такаро Надю следовало бы зайти к нему, посоветоваться с ним, но, похоже, Ласло Кун и это уладил через его голову, в его собственном доме с ним теперь совсем не считаются. Эдит полагалось бы выносить на кладбище не из часовни, а отсюда, из тарбайской церкви, но Ласло Куну этих тонкостей не понять, для него похоронный обряд – не более, чем пропаганда, пышная церемония, цель которой показать, что у нас никто не вмешивается в дела священнослужителей. Господи, да минует меня чаша сия! Господи, не попусти дурным страстям возобладать в сердце моем! Кем мог быть этот Кальман, что во время их венчания стоял рядом с Дечи? Пренеприятнейший тип в охотничьей шляпе, и перстень с печаткой на руке. Очевидно, этому Кальману было известно многое о странностях Эдит, которые сокрыли от него, жениха. Не будь сама мысль греховной, он утвердился бы во мнении, что Кальман – любовник тещи. Старик отогнал от себя подозрение. «Не судите, да не судимы будете». К тому же доказательств у него нет никаких.
Такаро Надь куда как слабый ритор – не в пример ему. А задача преинтереснейшая – оплакать лишенную разума. Рука его самопроизвольно потянулась к перу, но тотчас же он устыдился своего порыва. «Будь в сердце своем смиренна», – написал он Эдит в молитвенник, Эдит только взглянула на него и ничего не ответила. Теперь-то она воистину смиренна, а ведь как умела буйствовать! Когда священник приехал сюда, в этот город, Кати стояла у ворот и глазела, как молодая жена выходит из коляски; «Господи Иисусе, до чего ж она молоденькая да слабенькая! И кротка, будто агнец божий!» А была она что тигрица лютая. И плоть ее была греховною плотью хищницы. Единожды в жизни он зрел ее обнаженной – = в тот день, когда пришлось навсегда удалить ее из дома. В тот миг, когда он увидел ее обнаженной, у него дух захватило от стыда и срама. Но как же прекрасна она была, эта грешница! Доколе не отпускают человека мысли о блуде? Конечно, зреющую душу ее смутили бесчисленные картины с изображениями нагих людей, все эти порочные полотна в доме ее матери. А как светла была его радость, когда женился он на Эдит, когда ввел ее в дом свой и впервые затворил дверь спальни; он полагал в слепоте своей, что отныне ему не придется смирять плоть, что отныне и с божьей милостью… Он снова отхлебнул из стакана. Эдит оказалась строптивой, еженощно ему приходилось воевать с нею, всякий раз приходилось одолевать ее, и наутро все плечи его были сплошь в ссадинах и кровоподтеках. Как видно, Господь ниспослал испытание рабу своему.
«Сыну человеческому должно много пострадать. Если же согрешит против тебя брат твой, выговори ему, и если покается, прости ему». Так что же, по слову божьему, старухе этой, что в саду, отпустятся ее прегрешения? Получит отпущение грехов коварная Дечи, которая сплавила ему в жены умалишенную? А Эдит? И ее также осенив милость божия? Если бы Шобар был жив… Некогда он писал благочестивый труд о предопределении человеческом.
Янка уверяла, будто самый пышный венок стоит не дороже ста пятидесяти форинтов. Какую же роскошь закажет Арпад: венок за триста форинтов? Он хотел было купить к зиме ботинки, полгода откладывал деньги на покупку. Не будет у него новых башмаков, проносит старые, в крайнем случае можно не выходить, как выпадет снег. Просто диву даешься, какие заносы бывают тут, на Алфёльде! В прошлом году он за целую зиму ни разу не был у Эдит, потому что башмаки у него прохудились, а просить у Ласло Куна на починку не хотелось. Впрочем, неправда, так утверждать – значит кривить душою. Он избегал навещать Эдит, лицезреть ее было свыше его сил. Арпад навещал Эдит вместо него. Наведывался к ней каждые две недели. Но до чего невнимательны эти теперешние врачи! Керекеш, лечащий врач Эдит, посмел заявить вчера, будто бы за последние два года дай бог если раза четыре видел Арпада в больнице. Врачи, называется, а сами столь непамятливы и ненаблюдательны. Да ведь такого высоченного парня нельзя не заметить! Впрочем, можно ли от них ждать добра? Теперь все врачи – атеисты.
Чем там занимается этот ребенок на скамейке? Учится. Учится по коммунистическим учебникам. Безгранично терпение твое, Господи, и медленны твои жернова! Будь он епископом, он бы отстаивал дело церкви до последнего. И в темницу заключен, пел бы, как галерные невольники. «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе». Этот же Ласло Кун – богохульник, святотатец! Он догадывался об этом, еще когда отдавал за него Янку, но подавил в себе протест, радуясь, что хоть кто-то позарился на эту девицу. Как же, нужна была ему Янка: приход – вот чего добивался Ласло Кун. Тогда еще он был священником в Тарбе, и, проникнув в его дом, Ласло Кун с легкостью лишил его места. Верх безбожия – эта его проповедь в защиту мира! Как низверглись Содом и Гоморра, так пусть истребит Господь и этот город: пусть серное пламя поглотит его, ибо среди множества людского здесь нет ни единого праведника, кроме него! Если бы вместо Янки родился мальчик… А Янка умом не сильна и малосведуща. Безлика, что тень. Где закон, запрещающий человеку принять епископский сан, если жена его – душевнобольная? Теща, как видно, всегда вела предосудительный образ жизни, даже на похороны старуха приехала в тонких чулках, и брови у нее подведены, волосы завиты. Неспроста она десятки лет не решалась показаться ему на глаза. Неведомо, каким порокам она подвержена, какому греху предавалась, живя в Фехерваре или у себя в селе. Янка во всем подлаживается к мужу. Жужанна глупа. По сути, все женщины глупы. А Янку он никогда не любил.
Если сегодня на похоронах не будет пресвитеров, это вина Ласло Куна. Его, старого священника, все жалеют, и всяк разговаривает с ним участливо. Стоит ему шаг ступить за ворота, как сам куратор радушно раскрывает объятия: «Да, иные времена были прежде, ваше преподобие!» Даже Эдит – и ту жалеют; добрый народ в этих краях, легко забывает содеянное. Если бы Эдит не была ущербна духом. Если бы жена стала ему опорой… Если бы хоть одна живая душа протянула ему руку помощи… Но ему никто никогда не помогал, кроме Шобара – четыре года подряд ему было обеспечено бесплатное место в женевском интернате… А все-таки кем мог быть этот Кальман, которого он столь часто видел в доме будущей тещи?
Профессор не желал отпускать его домой. «Я возвещу слово Господне народу своему!» – возразил он тогда Шобару. Остаться бы ему тогда в Женеве… Опять эта Жужанна роется в пыли! Сотни раз внушал он девчонке, что подобные шалости пагубны для здоровья.
Положа руку на сердце можно сказать, что у него как бы и не было жены. Всю свою жизнь он прожил соломенным вдовцом. А рукоприкладство он перенял от Эдит. Францишка тому свидетель: он сроду пальцем не тронул ни ее, ни брата своего Яноша, хотя Янош часто гневил его: он был не прилежен в учении и приносил плохие отметки. Бедный Янош, прилипчивая хворь годами не отпускал» его. Он рад, что не усугубил страданий ближнего: не неволил брата учиться в университете. Надо бы съездить в Эмече, он не был на родной могиле с тех пор, как привез Арпада после смерти невестки. Тоже хороша была мать семейства: грудь вздымают греховные желания, уста плотоядны. Тьфу, непотребство!
Да, Эдит приучила его драться. Эдит панически боялась его, и стоило ему приблизиться к ней, как она пускала в ход кулаки. Не боялась Эдит только Михая Йоо, хотя тот сущий разбойник. Видел он как-то недавно этого Михая; судя по облику, скудно живет, в нужде. Бродяга неимущий. Дождется зимы, вот тогда удастся ему подзаработать немного на рождественских игрушках, если, конечно, будет на них спрос при теперешней безбожной жизни.
Рождество. Перед глазами видения прошлого. Он ясно видел маленькую Аннушку: она, стоя на четвереньках и набрав полные щеки воздуха, раздувает свечу, прикрепленную к игрушечным яселькам. Он никогда не разрешал ставить елку и не покупал рождественских подарков детям. Францишка никак не могла уразуметь причины, но, как известно, Францишку бог обделил умом. Сколько неприятностей, сколько ненужных волнений причинила она своими глупыми подарками! Чего стоило одно золотое колечко, подаренное ею крестнице Аннушке! А серебряная ложка! Зачем понадобилось приносить на крестины серебряную ложку? Все сие – мирская, суетная, бессмысленная роскошь. Доведись ему начать жизнь сначала, он и теперь не отошел бы от своего твердого принципа: не покупать никаких подарков. Жужанне ставят елку, Ласло Кун, видите ли, так желает; но лично он, священник, не выходит из своего затворничества в тот момент, когда зажигают елку, нет у него сил лицезреть богохульные кривляння. Откуда знать ничтожному Ласло Куну, каким было истинное рождество в Женеве, откуда ему проникнуться подлинной кальвинистской верой! Свечи, елочные леденцы, игрушки… Суета сует. Рождество – это праздник святого духа, а вовсе не карнавал.
