Марк Твен - Приключения Гекльберри Финна
В следующее воскресенье мы все поехали в церковь, мили за три, и все верхом. Мужчины взяли с собой ружья, – Бак тоже взял, – и держали их между коленями или ставили к стенке, чтобы были под рукой. И Шопердсоны тоже так делали. Проповедь была самая обыкновенная – насчёт братской любви и прочего тому подобного, такая всё скучища! Говорили, что проповедь хорошая, и когда ехали домой, все толковали про веру да про добрые дела, про благодать и предопределение и не знаю ещё про что, так что мне показалось, будто такого скучного воскресенья у меня ещё никогда в жизни не было.
Через час после обеда или около того все задремали, кто в кресле, кто у себя в комнате, и стало ещё скучней. Бак со своей собакой улёгся на траву и крепко уснул на солнышке. Я пошёл в нашу комнату и сам хотел было вздремнуть. Смотрю, тихая мисс София стоит на пороге своей комнаты, что рядом с нашей; она позвала меня к себе в комнату, тихонько затворила дверь и спрашивает, люблю ли я её, а я сказал, что люблю; а потом она спросила, могу ли я исполнить одну её просьбу и никому об этом не говорить, и я сказал, что могу. Тогда она сказала, что забыла своё Евангелие в церкви, оставила его на скамье между двумя другими книгами, так но схожу ли я потихоньку за этой книгой, и не принесу ли её сюда, только никому ничего не говоря. Я сказал, что принесу. И вот я потихоньку выбрался из дому и побежал по дороге; смотрю – в церкви никого уже нет, кроме одной или двух свиней: дверь никогда не запиралась, а свиньи летом любят валяться на тесовом полу, потому что он прохладный. Если вы заметили, большинство людей ходит в церковь только по необходимости, ну а свиньи – дело другое.
Ох, думаю, тут что-то неладно; не может быть, чтобы она так расстроилась из-за Евангелия. Я потряс книжку, смотрю – из неё выскочил маленький клочок бумаги, а на нём написано карандашом: «В половине третьего». Я стал ещё искать, но ничего больше не нашёл. Я так ничего и не понял, взял и положил бумажку обратно, а когда вернулся домой и поднялся наверх, мисс София стояла в дверях своей комнаты и ждала меня. Она втащила меня в комнату и закрыла дверь, потом стала перелистывать Евангелие, пока не нашла записку, а когда прочла её, то очень обрадовалась, и не успел я опомниться, как она схватила меня за плечи, обняла и сказала, что я самый лучший мальчик на свете и чтобы я никому ничего не говорил. И щёки у неё засветились, она вся покраснела и от этого стала очень хорошенькой. Меня сильно разбирало любопытство, и, переведя дух, я сейчас же спросил, о чём была записка; а она спросила, читал я её или нет, а я сказал, что не читал. Тогда она спросила, умею ли я читать по писаному, а я сказал, что не умею, разно только если написано печатными буквами, и она тогда сказала, что в записке ничего особенного не было, это просто закладка, и чтобы я шёл играть.
Я пошёл к реке, раздумывая обо всём этом, и вдруг заметил, что за мной идёт мой негр. Когда мы отошли от дома а настолько, что нас нельзя было увидеть из окна, он оглянулся по сторонам, а потом подбежал ко мне и говорит:
– Мистер Джордж, не хотите ли пойти со мной на болото? Я вам покажу целую кучу водяных змей.
Думаю, тут что-то дело нечисто, он и вчера то же говорил. Ну кому нужны водяные змеи, чтобы за ними бегать? Не знает он этого, что ли? Интересно, что у него на уме? Говорю ему:
– Ладно, ступай вперёд.
Я прошёл за ним около полумили, потом он пустился наперерез через болото и ещё полмили брёл по щиколотку в воде. Скоро мы подошли к небольшому островку сухой земли, густо заросшему деревьями, кустами и плющом, и тут негр сказал:
– Вы ступайте туда, это всего два шага – они там и есть. А я их и раньше видел, на что они мне!
Он повернул обратно, опять зашлёпал по болоту и скрылся за деревьями. А я пошёл напрямик и скоро наткнулся на маленькую полянку, с комнату величиной, всю увитую плющом; вдруг вижу – прямо на земле спит человек, и, честное слово, это был мой старик Джим!
Я его разбудил и думал, что он очень удивится, когда меня увидит, но не тут-то было. Он чуть не заплакал – до того мне обрадовался, но ни капли не удивился. Сказал, что в ту ночь он всё время плыл позади меня и слышал, как я кричал, только боялся откликаться: не хотел, чтобы его подобрали и опять продали в рабство.
– Я, – говорит, – немножко ушибся и не мог быстро плыть, так что здорово отстал от тебя под конец; а когда ты вылез на берег, я подумал, что на берегу сумею как-нибудь тебя догнать и без крика; а когда увидел тот дом, то перестал спешить и пошёл медленнее. Я был ещё далеко и не слыхал, что они тебе говорят, и собак тоже боялся; а когда всё успокоилось, я понял, что ты теперь в доме, и ушёл в лес дожидаться, пока рассветёт. Рано утром негры проходили мимо на работу в поле, взяли меня с собой и показали мне это место – тут вода, и собаки не могут меня учуять; и каждый вечер они приносят мне чего-нибудь поесть и рассказывают, как ты там живёшь.
– Почему же ты не сказал раньше моему Джеку, чтобы он привёл меня сюда?
– Зачем же было тебя беспокоить, Гек, пока мы ещё ничего не сделали? А теперь у нас всё готово. При случае я покупал кастрюльки и сковородки, а по ночам чинил плот…
– Какой плот, Джим?
– Наш старый плот.
– Да разве его не расшибло вдребезги?
– Нет, не расшибло. Его здорово потрепало, это верно, – один конец совсем оторвался. А всё-таки беда не так велика, только наши вещи почти все потонули. Если бы нам не пришлось нырять так глубоко и плыть так долго под водой, да ещё ночь не была бы такая тёмная, мы бы увидели плот; мы с тобой перепугались, да и голову потеряли, как говорится. Ну да это ничего, теперь он опять стал как новый, и вещей у нас много новых, вместо тех, которые потонули.
– А откуда же у тебя взялся плот, Джим? Ты его поймал, что ли?
– Как же я его поймаю тут, в лесу? Нет, негры его нашли – он тут недалеко зацепился за корягу в излучине, – и они его спрятали в речке под ивами, а потом подняли такой крик из-за того, кому он достанется, что и до меня скоро дошло, и я всё это сразу прекратил – сказал им, что плот никому из них не достанется, потому что он наш с тобой. Спрашиваю: неужто они хотят захватить имущество у белого джентльмена, чтоб им за это влетело? Потом дал им по десять центов на брата, и они были довольны-предовольны: думают, почаще бы плоты приплывали, чтобы им разбогатеть. Они все ко мне очень добры, и если мне что нужно, то два раза просить не приходится, сынок. Этот Джек – хороший негр, совсем не глупый.
– Да, не дурак. Он ведь мне не говорил, что ты здесь; просто позвал сюда, будто хочет мне показать водяных змей. Если что-нибудь случится, так он ни в чём не замешан: может сказать, что он нас вместе не видал, и это будет правда.
Мне не хочется много рассказывать про следующий день. Постараюсь покороче. Я проснулся на рассвете и хотел было перевернуться на другой бок и опять уснуть, как вдруг обратил внимание, что в доме очень тихо – никого не видно и не слышно. Этого никогда ещё не бывало. Потом я заметил, что и Бак уже встал и ушёл. Ну, я тоже встал, а сам не знаю, что и думать; иду вниз – никого нет, и везде тихо, как в мышиной норке. То же самое и на дворе. Думаю себе: что бы это могло значить? Около дров встречаю своего Джека и спрашиваю:
– Что такое случилось?
Он говорит:
– А вы разве не знаете, мистер Джордж?
– Нет, – говорю, – не знаю.
– Мисс София сбежала! Ей-богу, не вру. Сбежала среди ночи, и никто хорошенько не знает когда; сбежала, чтобы обвенчаться, знаете, с молодым Гарни Шепердсоном, – по крайней мере, все так думают. Родные-то узнали об этом всего полчаса назад, может, немножко больше, и, надо сказать, времени терять не стали. Сейчас же за ружья, да и на лошадей, – мы и оглянуться не успели. Женщины кинулись поднимать родню, а старый хозяин с сыновьями поскакали к реке, чтобы перехватить по дороге молодого человека и убить его, а то как бы он не переправился за реку с мисс Софией. Думаю, что передряга будет большая.
– Бак ушёл и не стал меня будить.
– Ну ещё бы! Они не хотели впутывать вас в это дело. Мистер Бак зарядил ружьё и говорит: хоть треснет, да застрелит кого-нибудь из Шепердсонов! Ну, я думаю, их там много будет, – уж одного-то наверняка застрелит, если подвернётся случай.
Я побежал к реке, не медля ни минуты. Скоро я услышал издалека ружейные выстрелы. Как только я завидел лавчонку у пароходной пристани и штабель дров, я стал пробираться под деревьями и кустами, пока не нашёл удобное место, а там залез на развилину виргинского тополя, куда не долетали пули, и стал смотреть. Перед тополем, совсем близко, был другой штабель дров, в четыре фута высотой, и я хотел сначала спрятаться за ним, но, пожалуй, лучше сделал, что не спрятался.
На открытом месте перед лавкой, с криком и руганью, гарцевали четверо или пятеро верховых, стараясь попасть в двух молодых Грэпджерфордов, сидевших за поленницей, рядом с пароходной пристанью, но им это не удавалось. Каждый раз, как кто-нибудь из верховых выезжал из-за штабеля дров к реке, в кого стреляли. Мальчики сидели за дровами спиной к спине, так что им видно было в обе стороны.
