Жюль Ромэн - Детская любовь
Маркиз де Сен-Папуль, со своей стороны, владел в Перигоре двумя имениями. Одно, площадью в сорок пять гектаров, состоявшее из двух ферм, досталось ему от матери; другое было гораздо больше — пятьсот двадцать гектаров и наполовину состояло из лесов, с четырьмя мызами, родовым замком на холме, небольшим виноградником при нем и парком. Впрочем, все эти земли давали очень мало дохода. Леса служили только для охоты. Почва в них была тощая, бедная соками, рубка деревьев производилась редко и приносила очень скромную прибыль. В них собирали несколько килограммов трюфелей. Что касается шести ферм и мыз, то арендаторы с трудом выжимали из них, кроме поставок натурой, пятнадцать тысяч франков наличными. Сен-Папули привыкли к тому взгляду, что доходы от их поместий всего лишь должны были покрывать издержки на жизнь семьи во время каникул, на ремонт замка и строений, содержание садовников и лесников, уход за виноградником, налоги, так что у них был перигорский бюджет, почти не зависевший от парижского.
Парижский же их бюджет покоился всецело на личном имуществе маркизы. Поступления не превышали семидесяти пяти тысяч франков — около пятидесяти от г-на де Монтеш, около двадцати пяти — от приданого. Среди расходов один только наем квартиры, включая три комнаты прислуги и конюшню, обходился в семь с половиной тысяч франков. Лакей Этьен, он же кучер, и жена его, кухарка, получали вдвоем две с половиной тысячи годового жалованья. Горничные: тысяча сто — первая и девятьсот — вторая. От двадцати двух до двадцати четырех тысяч франков уходило на стол и различные повседневные надобности всего дома, в том числе на содержание лошади; не меньше восьми тысяч на обучение трех детей (больше трети этой суммы предстояло получать одному только Жерфаньону). Таким образом, оставалось меньше двадцати пяти тысяч франков на одежду для шести членов семьи, выезды, железнодорожные поездки, налоги, подарки, благотворительность, гонорар врачу, карманные расходы и все прочие, которые называются непредвиденными, оттого что скучно думать о них заранее, хотя они неизбежны. М-ль Бернардина, отказавшаяся в пользу брата от всей своей доли в наследстве, не имела никаких собственных средств, так что обременяла собою бюджет. Правда, ела она мало, и ее издержки на туалет были невелики. Ей выдавали сто франков в месяц на булавки.
Отсюда видно, что упрек в скупости был не слишком основателен. Сен-Папулям трудно было бы часто принимать гостей. К тому же, насколько средства им позволяли, супруги предпочитали приберегать свои силы для нескольких довольно пышных летних праздников и осенних охот. Щеголять перед знатью и крестьянами своей округи было им гораздо приятнее, чем в парижском свете, таком пестром и забывчивом. Кроме того, на этих перигорских празднествах присутствовал обычно г-н де Монтеш, человек очень тщеславный и поклонник прекрасного пола, который с большим удовольствием пользовался такими поводами, чтобы покрасоваться в среде мужчин с громкими титулами и очаровательных дам. Он умел быть благодарным; и когда считал, что летние развлечения удались на славу, то случалось, округлял ренту следующего триместра.
* * *Г-жа де Сен-Папуль усадила графа де Мезан по правую, аббата Мьонне — по левую руку от себя. Маркиз сидел между м-ль Бернардиной и Жанной. Жерфаньон — справа от м-ль Бернардины, то есть почти прямо против аббата. Рядом с Жерфаньоном, на конце стола — Бернар, а на другом конце — старший сын. Маркиза, женщина немного тучная, одета была в светлолиловое шелковое платье с длинными рукавами, чуть-чуть декольтированное. Лиф был из лиловой кисеи на чехле того же оттенка. Декольте приоткрывало пышную и приятных очертаний грудь. Волосы с проседью; черты лица — несколько заплывшие, двойной подбородок, много морщинок на лбу, некоторая краснота на скулах и крыльях носа. Она немного напудрилась. М-ль Бернардина была в том же туалете, как и за чаем. Маркиз — в черном пиджаке, с едва открытым жилетом, из-под которого выступал пестрый пластрон, вдвинутый в двойной воротник. Его усы, средней длины, с острыми кончиками, были расчесаны. На Жанне было светлокоричневое платье с высоким кружевным воротником. Что же до г-на Мезан, то он ухитрился примирить свои элегантные привычки с приглашением пообедать запросто: черная визитка с оторочкой; полосатые брюки; бархатный жилет фантази цвета сливы, галстук оригинального рисунка из концентрических кругов, с воткнутой в их центре булавкой, для которой служила головкой золотая монета с профилем папы Климента XIII. Лицо у него было свежее и полное, волосы жидкие, но шелковистые и хорошо причесанные, усы длинные, каштанового цвета, кончавшиеся очень правильными спиралями.
Хотя у Сен-Папулей тон за обедом бывал обычно очень простой, еда всегда подавалась обильная, превосходного качества и несколько плотная. Так как повариха была родом из Тулузы (с Этьеном она познакомилась в этом доме, он был морвандец), и так как маркиза не изменила своим детским вкусам, то на столе появлялись часто тяжелые южные кушанья, сдобренные пряностями. Иной раз в пансионате св. Клотильды соседки Жанны находили, что от нее пахнет чесноком.
В этот вечер, помимо супа, сыра и фруктов, меню состояло из кассуле, картофеля суфле, прекрасно подрумяненного в духовке, заячьего рагу, ломтей гусиной печенки с ветчиной и салатом и шоколадного муса. Даже в отношении обедов в тесном кругу г-жа де Сен-Папуль придерживалась правила трех мясных блюд, которому, впрочем, строго следовали в ту пору провинциальная буржуазия и табльдоты.
Такая традиция не облегчала г-ну де Сен-Папулю соблюдение режима. Правда, для него готовили особые кушанья. Но он поддавался искушениям. Не будучи обжорой, он любил отведать всего. По счастью, гимнастика за последнее время как будто избавила его от необходимости блюсти режим.
* * *В начале обеда разговор не клеился. Маркиз говорил о своей недавней поездке в Перигор, о погоде в тех краях, о дичи. М-ль Бернардина, воспользовавшись этим, рассказала историю щенка Макэра, которого маркиз так безропотно дал себе навязать.
— Но, милая моя Бернардина, если тебе не нравится этот щенок, мы сможем от него избавиться в любое время. Вот и привратница нашего дома только что сказала мне, что он прелестен.
Однако м-ль Бернардина, несмотря на свою критику, начинала чувствовать симпатию к Макэру. Она была задета:
— О, по мне он достаточно хорош собой. Прежде всего, он умен, чистокровные же собаки, говорят, очень глупы. А затем, я не знаю, почему бы нам строже относиться к неравным бракам у собак, чем у людей.
Голос и выражение глаз придавали ее речам, по существу, пожалуй, безобидным, слащавый привкус сарказма. Граф де Мезан испугался: не оказаться бы свидетелем семейной пикировки. Он поспешил сказать, что лично, как и маркиз, интересуется только охотничьими собаками, комнатные же и ручные для него все одинаковы, но что забавно следить за эволюцией моды в этом отношении; что в данное время из комнатных собачонок особенно ценятся, по-видимому, японские и кинг-чарльзы.
Затем речь зашла об автомобилях. Графа удивляло, что такой передовой человек, как маркиз, еще не обзавелся автомобилем.
— Вы увидите, как это сокращает время на передвижение в Париже. Я на своей маленькой машине недавно в одиннадцать минут, по часам, проехал с Вандомской площади, от отеля Риц, куда я заезжал за приятелем, до ворот Дофина, по Елисейским Полям. Ваша лошадь, как она ни хороша, меньше чем в полчаса не пробежит такого расстояния.
По этому вопросу завязался спор. Юноша Бернар, мечтавший, правда, об автомобиле, но весьма чувствительный к чести отцовской лошади, позволил себе возразить графу и заявить, что Этьен взялся бы их доставить с Вандомской площади к воротам Дофина меньше, чем в двадцать минут.
Маркиза оборвала этот спор. Она признала, что когда ей случалось ездить в такси, впечатление у нее бывало такое, словно поездка кончалась, едва лишь начавшись; что единственный недостаток этих такси — непомерный тариф.
— Три франка набегает сразу, не считая денег на чай. А в старом фиакре гораздо больший конец обходится в тридцать пять су.
— За эти деньги можно даже проехать через весь Париж, от Пуэн-дю-Жур до Венсэнского леса.
— К несчастью, — заметила м-ль Бернардина, — фиакров старой системы осталось очень мало. Почти на всех фиакрах нынче тоже установили счетчики.
Начался разговор о таксометрах. Почти никто не помнил, когда они вошли в употребление: наемные ли автомобили подали пример, или на фиакрах испытаны были сперва эти приборы. Сошлись на том, что их не существовало во время выставки; что появились они, вероятно, в 1903 или 1904 году. Согласились, что они освобождают ездоков от объяснений с извозчиками — корпорацией, склонной к дерзостям и охотно злоупотребляющей страхом хорошо воспитанной женщины перед скандалом. Кроме того, счетчик имеет некоторое преимущество при очень небольших концах; но в современном Париже чаще всего приходится делать большие концы; следовательно, как и всегда, это нововведение направлено против публики, в пользу компаний.
