Артур Шницлер - Жена мудреца (Новеллы и повести)
Аспернский мост...[12] Сколько я еще буду мчаться? Если я не замедлю шаг, я к полуночи буду в Кагране...[13] Ха-ха-ха! Господи, уж как мы были рады, когда прошлой осенью, в сентябре, вступили туда! Еще два часа, и мы в Вене... Когда мы пришли в Вену, я валился с ног... От обеда до вечера спал как убитый, а вечером мы уже, были у Ронахера... Копецкий, Ладинзер и... Кто же еще был с нами? Верно, вольноопределяющийся, который в походе рассказывал нам еврейские анекдоты... Иногда эти вольноопределяющиеся славные ребята... Но их следовало бы производить только в сублейтенанты, иначе какой же во всем этом смысл? Нам приходится годами тянуть лямку, а такой хлыщ отслужит год и получает совершенно то же звание, что и мы... вопиющая несправедливость! Но какое мне дело до всего этого? Чего ради я беспокоюсь о таких вещах? Рядовой из провиантской части теперь ведь значит больше меня... я вообще уже не существую... Со мной все кончено... Нельзя сохранить жизнь, потеряв честь!.. Мне только и остается, что зарядить револьвер и... Густль, Густль, мне кажется, ты все еще не веришь этому всерьез? Опомнись... другого выхода нет... Сколько бы ты ни терзал свой мозг, другого выхода нет! Теперь нужно стремиться только к одному — в последнюю минуту вести себя прилично, как подобает мужчине, офицеру, так, чтобы полковник сказал: он был честный малый, он долго будет жить в нашей памяти!.. Сколько рот наряжают на похороны лейтенанта?.. Мне как будто полагалось бы это знать... Ха-ха-ха! Явится ли целый батальон или даже весь гарнизон и дадут двадцать залпов, все равно это меня не разбудит! Прошлым летом я как-то после офицерских скачек с препятствиями сидел с фон Энгелем перед кафе... Странно, с того дня я ни разу уже не видал этого человека... Почему он на левом глазу носил повязку? Мне всегда хотелось спросить его, но это было бы неприлично... Вот два артиллериста... они, наверно, думают, что я иду следом за той особой... Впрочем, не мешает на нее взглянуть... О, ужас! Хотел бы я знать, как такая уродина может заработать себе на хлеб... Я бы скорее... Хотя на безрыбье и рак рыба... Тогда, в Пшемысле... мне потом было так противно, казалось, я никогда больше не прикоснусь к женщине... Ужасное это было время, там, в глуши... в Галиции... В сущности, нам чертовски повезло, что нас перевели в Вену... Бокорни — тот все еще сидит в Самборе и может проторчать в этой дыре еще лет десять, там и состарится... Но, останься я там, со мной не случилось бы того, что случилось сегодня... и лучше дожить до седых волос в Галиции, нежели... Нежели что? Нежели что? Что именно? Что именно? Наверно, я сошел с ума — все время забываю об этой истории? Да, клянусь богом, поминутно забываю о ней... Слыхано ли это, чтобы человеку предстояло через каких-нибудь три-четыре часа пустить себе пулю в лоб, а он думает о всякой всячине, до которой ему уже никакого дела нет? Честное слово, я чувствую себя так, будто я пьян. Ха-ха-ха! Хорошенькое опьянение! Убийственное! Опьянение самоубийством! Эх! Отпускаю остроты — очень хорошо! Да, я в отличном настроении — это, должно быть, у меня врожденное... Право слово, расскажи я кому-нибудь эту историю, не поверили бы... Мне думается, будь эта штука при мне... я вот сейчас нажал бы курок — и в секунду все было бы кончено... Не всякому это так легко дается — многие мучаются месяцами... взять хотя бы мою несчастную кузину, она пролежала в постели целых два года, пальцем не могла шевельнуть, терпела жесточайшие муки — ужас, да и только!.. Разве не лучше самому с этим справиться? Нужно только действовать осмотрительно, метко нацелиться, чтобы не стряслось такой беды, как в прошлом году с этим желторотым юнцом. Бедняга, помереть-то он не помер, а ослеп... Что с ним сталось? Где-то он теперь? Это, наверно, ужасно, разгуливать в таком виде, то есть — разгуливать он ведь не может, его водят... такой молодой, ему и сейчас никак не больше двадцати... В свою любовницу он лучше попал — сразу убил ее... Прямо невероятно, из-за чего люди лишают себя жизни! И как это вообще можно ревновать?.. В жизни я не знал этого чувства... Стеффи сейчас преспокойно сидит в Обществе любителей садоводства, потом она с «ним» пойдет к себе домой... Меня это совершенно не трогает, ни капельки! Квартирка у нее обставлена прелестно — ванная с красным фонарем! Когда она на днях вошла туда в зеленом шелковом халатике... и зеленый халатик я никогда больше не увижу... и саму Стеффи тоже... и никогда уже не буду подыматься по красивой широкой лестнице в доме на Гусхаусштрассе... Фрейлейн Стеффи — та и дальше будет веселиться, словно ничего не случилось... даже никому рассказать не посмеет, что ее миленький Густль лишил себя жизни... Но плакать-то она будет, — да, да, поплачет... вообще плакать будут многие... Боже мой, а как же мама? Нет, нет, об этом мне нельзя думать... Нет, никак нельзя... О близких не смей думать, Густль, — понял? Их надо изгнать из своих мыслей...
Вот так штука — я вдруг очутился в Пратере... глубокой ночью. Вот уж не снилось мне нынче утром, что ночью буду гулять и Пратере... Что подумает дежурный полицейский, там, на углу?.. Ну, пойдем дальше... Здесь недурно... С ужином ничего не получилось, кафе тоже закрыты; воздух приятный, и вокруг спокойно... совсем спокойно... Впрочем, спокойствия у меня скоро будет предостаточно, — такого спокойствия, какого только можно желать. Ха-ха-ха! Но ведь я задыхаюсь... бежал, как бесноватый... Тише, тише, Густль, спешить некуда, тебе ведь решительно нечего больше делать — совсем нечего, нечего! Меня как будто знобит? Наверно, все-таки от волнения... и к тому же я давно не ел... Чем это так странно пахнет?.. Ведь сейчас ничто еще не цветет, не время... Какое у нас сегодня число? Четвертое апреля... Правда, в последние дни часто шел дождь... но деревья еще почти без листвы... и как темно, брр... даже испугаться можно... В сущности, я по-настоящему испугался один-единственный раз в жизни... тогда в лесу, маленьким мальчиком... нет, не таким уж маленьким... мне было лет четырнадцать — пятнадцать... Сколько же времени прошло с тех пор? Девять лет... ну да, в восемнадцать лет я был суб-лейтенантом, в двадцать был произведен в лейтенанты... а в будущем году стану... Чем я стану в будущем году? Что это вообще означает — «будущий год»? Что означает «на будущей неделе»? Что означает «послезавтра»? Это что еще такое? Зубы выбивают дробь? Ого-го! Ну и пусть их... Господин лейтенант, вы сейчас одни, форсить ни к чему... тяжко мне, ох, как тяжко... Посижу-ка на скамейке... Ф-фу! Куда же это меня занесло? Ну и темень! Павильон за мной, должно быть, тоже кафе... я там был как-то раз, прошлым летом, когда наш оркестр играл здесь... да, сидел с Копецким и с Ротнером... было еще несколько наших офицеров... Как я устал... словно после десятичасового перехода... Только не хватает здесь заснуть... Ха-ха! Бездомный лейтенант... В сущности, мне следовало бы пойти домой... а что мне делать дома? Ну, а в Пратере что мне делать? Ах, лучше всего было бы, если б мне совсем не пришлось встать: уснуть бы здесь — и никогда уже не проснуться... да, это было бы самое удобное! Ну нет, так удобно вам свое дельце не устроить, господин лейтенант... Но когда — и как? Вот сейчас я мог бы наконец хорошенько обдумать все, что произошло... все ведь нужно обдумывать... так уж устроена жизнь... Стало быть, обдумаем... Что именно?.. Какой чистый воздух!.. Надо бы почаще прогуливаться ночью в Пратере... Да, но это мне следовало сообразить пораньше; теперь покончено с Пратером, с чистым воздухом, с прогулками... Итак — поразмыслим, как и что. Ох, сниму фуражку: она словно давит мне на мозг... никак не могу сосредоточиться... Вот так! А теперь, Густль, разберись во всем по порядку, сделай последние распоряжения! Стало быть, завтра утром — конец... завтра в семь часов утра... семь часов — благоприятное время. Ха-ха-ха! Значит, в восемь, когда начнется ученье, все уже будет позади... Но Копецкий не сможет вести ученье, это слишком его взбудоражит... А возможно, он ничего еще не будет знать... ведь может не быть слышно... Макса Липпая они тоже нашли только днем... а он застрелился рано утром, и никто ничего не слышал... Но какое мне дело до того, будет ли Копецкий вести ученье или нет?.. Ха-ха! Стало быть, в семь часов? Так... ну, что же еще?.. А больше и не о чем размышлять. Я застрелюсь у себя в комнате, вот и все! Похороны в понедельник... Кто обрадуется, так это доктор прав...
Дуэль не может состояться по причине самоубийства одного из противников... Что скажут у Мангеймеров?.. Ну, он-то не очень огорчится... А вот жена, эта хорошенькая блондинка... с ней можно было завести интрижку... О да, мне кажется, у нее мне бы повезло, если б только я немножко поусердствовал... Было бы совсем по-другому, чем со Стеффи, этой потаскушкой... Но тут, разумеется, потребовалось бы приложить все старания: ухаживать, посылать цветы, говорить по-умному... тут не скажешь: приходи завтра днем ко мне в казарму!.. Да, порядочная женщина, это было бы так приятно... Жена моего ротного в Пшемысле ведь не была порядочной женщиной... я готов поклясться, что и Либицкий, и Вермутек, и тот тщедушный сублейтенант — все с нею жили... А вот уж фрау Мангеймер... да, это было бы совсем другое дело, она дама лучшего общества, такая связь может облагородить человека, придать ему светский лоск — внушить ему уважение к самому себе. А когда водишься только с этими тварями... И так рано я начал — совсем еще мальчишкой, когда получил первый отпуск и поехал к родителям в Грац... Ридль тоже был со мной, — она была чешка, наверно, вдвое старше меня, — я только под утро пришел домой... Как на меня взглянул отец... И Клара тоже... Перед Кларой мне было особенно стыдно... Тогда она была помолвлена... почему, собственно, из этого ничего не вышло? Правду сказать, я не очень этим интересовался... Бедняжка, ей тоже не повезло в жизни, а сейчас, в довершение всего, она потеряет единственного брата... Да, ты никогда уже меня не увидишь, Клара, — все кончено! Ведь не думала ты, сестренка, когда в Новый год провожала меня на вокзал, что больше меня не увидишь? А мама... О, боже, мама... нет, об этом мне нельзя думать... если я буду думать о ней, я способен пойти на подлость... А не съездить ли мне сначала домой... сказать, что взял отпуск на один день... еще раз увидать маму, папу, Клару, прежде чем покончу с собой... Да, первым утренним поездом, в семь часов, я могу поехать в Грац, в час я буду там... Добрый день, мама!.. Привет, Клара! Ну как вы живете-можете?.. Вот сюрприз, а?.. Но они могут что-нибудь почуять... если не все, то Клара... Клара уж наверно... Клара такая умница... Какое ласковое письмо я от нее получил на днях, а я ей так и не ответил, и какие дельные советы она мне всегда дает — она душа-человек... А не обернулось ли бы все совсем иначе, если б я остался дома?.. Я поступил бы на сельскохозяйственный факультет, потом служил бы у дяди... они ведь все этого хотели, когда я был совсем еще юнцом... Теперь я, пожалуй, уже был бы женат на славной, доброй девушке... возможно, на Анне, она меня так любила... Я и сейчас еще это приметил, когда последний раз был дома, хотя у нее муж и двое детей... Уловил, как она на меня смотрела украдкой... И она все еще называет меня «Густль», как прежде... Ее как громом поразит, когда она узнает, как оборвалась моя жизнь — а муж, тот скажет: «Это я знал наперед — такой шалопай!» Все подумают, что я это сделал потому, что у меня были долги... А это неправда, все уплачено... Кроме последних ста шестидесяти гульденов, но ведь они завтра будут присланы... Да, я должен еще позаботиться о том, чтобы Баллерт получил свои сто шестьдесят гульденов... непременно надо это записать, прежде чем застрелиться... Это ужасно, ужасно... а не лучше ли мне уехать в Америку, где меня ни одна душа не знает... В Америке никто понятия не имеет о том, что здесь случилось сегодня вечером... там никому нет дела до этого... Совсем недавно в газете писали о некоем графе Рунге, ему пришлось уехать из-за какой-то грязной истории, а теперь у него за океаном гостиница, и ему плевать на всю эту ерунду. И спустя несколько лет можно было бы вернуться... не в Вену, разумеется, и не в Грац... но в имение, к дяде, а мама, и папа, и Клара, те, разумеется, тысячу раз предпочли бы такой исход, только бы я остался жив... А какое мне дело до того, что подумают все остальные? Да и кто еще хорошо относится ко мне? Кроме Копецкого, никому до меня дела нет... Копецкий ведь единственный, кому... И надо же было, чтобы не кто иной, как он, дал мне билет на сегодня... и всему виной этот билет... не будь у меня билета, я не пошел бы на концерт и всего этого не случилось бы... Да что ж такое случилось?.. Кажется, целое столетие прошло с тех пор, а ведь еще и двух часов нет... Два часа назад кто-то назвал меня «глупым мальчишкой» и грозился разломать мою саблю... Господи, да я, никак, сейчас начну орать, темной ночью... Как же это все получилось? Неужели я не мог подождать, покуда толпа у вешалки схлынет? И зачем только я ему сказал: «Молчать»? Как у меня вырвалось это слово? Ведь обычно я вежлив... даже с денщиком не бываю так груб... ну конечно, у меня разгулялись нервы... как на грех, все одно к одному подобралось — карточный проигрыш, и нескончаемые отговорки Стеффи, и завтрашняя дуэль, и то, что последнее время я совсем не высыпаюсь, и нудная муштра в казарме, — в конце концов всего этого не выдерживаешь... Да, рано или поздно я свалился бы, и пришлось бы просить отпуск... Теперь это уже не нужно, теперь наступит долгосрочный отпуск — без сохранения содержания... Ха-ха-ха!..
