Никос Казандзакис - Последнее искушение Христа
— Я видел, как он беседует на дороге с римским прихвостнем. Они отлично поладили!
— Каким римским прихвостнем, ты, неверный? Говори яснее.
— Сыном плотника, тем самым, который сколачивает кресты в Назарете и распинает пророков… Похоже, ты опоздал, бедняга Зеведей: Иаков тоже пропал! У тебя было два сына. Одного забрал Господь, другого — дьявол!
Старый Зеведей раскрыл рот. Какая-то рыбка выскочила из корзины, перелетела через его голову и нырнула обратно в озеро.
— Дурной знак, дурной знак! — в ужасе забормотал старик. — Неужели мой сын, как эта рыбка, покинет меня и исчезнет в глубоких водах? Ты видел летающую рыбку? — повернулся он к Филиппу. — Все на свете имеет свой смысл. Можешь ты мне сказать, что означала эта рыбка? Вы, пастухи…
— Если б это был ягненок, я бы все тебе сказала, Зеведей, даже если бы увидел его только со спины. Рыбки — это не по моей части, — он сердился, потому что, в отличие от Иуды, не мог сказать все открыто. Он перекинул посох через плечо и, прыгая с камня на камень, пошел догонять Иуду.
— Подожди, брат. Я хотел поговорить с тобой.
— Иди к своим овцам, трус, — не оборачиваясь, ответил рыжебородый, — иди к своим овцам, не суйся в мужские дела. И не смей называть меня «брат». Я тебе не брат.
— Говорю тебе, постой. Мне надо тебе кое-что сказать. Не сердись.
Иуда остановился и с презрением взглянул на него.
— Почему ты не осмеливаешься раскрыть рот? Что ты его так боишься? Как можно так трусить, когда ты знаешь, кто грядет, к чему мы все идем? Или, может, ты еще ничего не понимаешь? Да, бедняга, время близится, царь Иудейский грядет во всей своей славе, и горе будет трусам тогда!
— Еще, Иуда, еще, — взмолился Филипп. — Жги меня угольями, возьми свою палку и вколоти в меня отвагу. Я уже больше не могу все время дрожать.
Иуда медленно приблизился и схватил его за руку.
— Ты говоришь от сердца, Филипп, или это лишь пустые слова?
— Говорю тебе, я сыт по горло. Я сам себе был противен сегодня. Иди впереди, Иуда, иди впереди и указывай мне путь. Я готов.
Рыжебородый оглянулся и понизил голос:
— Филипп, ты можешь убить?
— Человека?
— Естественно. А ты думал, овцу?
— Я никогда еще не убивал человека, но думаю, что смог бы, да, точно смог бы. В прошлом месяце я сам завалил и убил быка.
— Человека проще. Пойдем с нами.
Филипп вздрогнул — он понял.
— Ты — один из них, зелотов? — в ужасе спросил он. Он много слышал об этом страшном братстве «Святых убийц», как оно называлось в народе. От Гермона до Идумеи они вселяли ужас во всех и каждого. Вооруженные вагами, веревками и ножами, они появлялись то тут, то там, проповедуя: «Не платите дань неверным. У нас один Господь — Яхве. Убивайте всякого иудея, неповинующегося священному Закону, всякого, кто смеется, говорит или работает с врагами нашего Господа, римлянами. Боритесь, убивайте, расчищайте путь для Мессии! Очистите мир: Он грядет!»
При свете дня они появлялись в деревнях и городах, чтобы истребить предателя саддукея или кровожадного римлянина, не нуждаясь ни в чьем совете. Богачи, священники и первосвященники трепетали перед ними и призывали проклятия на их головы: зелоты провоцировали мятежи, вслед за которыми входили римские войска, начиналась резня и текли реки иудейской крови.
— Ты один из них, один из зелотов? — повторил Филипп приглушенным голосом.
— Испугался, храбрец? — пренебрежительно рассмеялся рыжебородый. — Не бойся, мы не убийцы. Мы боремся за свободу, Филипп, чтобы освободить нашу землю, чтобы освободить наши души. Поднимайся. Настал момент, когда ты сможешь доказать всему свету, что ты тоже мужчина. Присоединяйся к нам.
Но Филипп опустил глаза. Он уже пожалел, что так несдержанно пустился с Иудой в разговор. «Смелые слова — это здорово, — подумал он. — Посидеть с приятелем, закусить, выпить, поспорить, сказать „я сделаю“ или „я покажу“… Но ради твоего блага, Филипп, не суйся дальше, иначе тебе не сдобровать».
Иуда склонился над ним, гладя своей тяжелой лапой плечо Филиппа. Голос его изменился:
— Что есть жизнь человеческая? Чего она стоит? Ничего, если человек несвободен. Мы боремся за свободу. Присоединяйся к нам.
Филипп молчал. Если бы ему удалось улизнуть! Но Иуда крепко впился ему в плечо.
— Присоединяйся к нам! Ты же мужчина — решайся! У тебя есть нож?
— Да.
— Носи его всегда при себе, под туникой. Он может понадобиться тебе в любую минуту. Мы сейчас переживаем трудные времена, брат мой. Разве ты не слышишь приближающуюся поступь? Это Мессия, и он не должен увидеть, что путь закрыт. И нож в таких делах лучший помощник, чем хлеб. Вот, смотри! — Он распахнул хитон: на темной коже груди поблескивал короткий обоюдоострый бедуинский кинжал. — Если бы не этот оболтус, сын Зеведея Иаков, я бы уже сегодня всадил его в грудь предателя. Вчера, когда я уходил из Назарета, братство приговорило его к смерти…
— Кого?
— … и убить его выпало мне.
— Кого? — повторил Филипп. Он не на шутку испугался.
— Это мое дело, — коротко ответил рыжебородый. — Не суй нос в наши дела.
— Ты не доверяешь мне?
Иуда смерил его взглядом и снова схватил за руку.
— Слушай хорошенько, что я скажу тебе, Филипп, и ни звука никому об этом — иначе тебе конец! Я иду в пустыню, в обитель. Меня позвали выковать им кое-какие вещи. Через несколько дней — три-четыре — я буду идти снова мимо вас. Обдумай как следует то, о чем мы говорили. Не болтай. Реши сам. Если ты мужчина и придешь к правильному решению, я открою тебе, кого мы собираемся убить.
— Кого? Я его знаю?
— Не спеши. Пока ты еще не вступил в наше братство, — он протянул свою лапищу. — Прощай, Филипп. Ты был ничем до сегодняшнего дня, никому не было дела, жив ты или мертв. Так же и я был ничем до дня, пока не вступил в братство. Но с тех пор я стал другим человеком, я стал мужчиной. Нет больше рыжебородого Иуды, кузнеца, который пахал, как вол, с единственной целью набить свое брюхо. Теперь я тружусь во имя великой цели — понимаешь? — великой. А тот, кто трудится на благо великой цели, сам становится великим, даже если он последняя спица в колесе. Понял? Это все, что я хотел сказать тебе. Прощай! — Он пнул своего осла и повернул в пустыню.
Филипп остался один. Опершись подбородком о свой посох, он смотрел вслед Иуде, пока тот не исчез за камнями.
«Здорово рассуждает этот рыжебородый, — думал пастух, — прямо как святой. Может, чего и приврал, но какая разница! На словах у него получается все прекрасно, вот когда он перейдет к делу… Берегись, бедняга Филипп. Подумай о своих маленьких овечках. Это дело надо обмозговать. Лучше всего подождать и посмотреть, что из этого получится», — он закинул посох за плечо и, насвистывая, поспешил к своим овцам.
Тем временем работники Зеведея развели огонь и поставили воду для похлебки и, как только она закипела, побросали в нее моллюсков, овощи, рыбу и заросший зелеными водорослями камень, чтобы похлебка пахла морем. Голодные рыбаки расселись кружком вокруг котла, неторопливо беседуя И поджидая, когда приготовится уха. Старший из них наклонился к своему соседу:
— Приятно было посмотреть, как рыжебородый швырнул ему все это в морду. Главное — терпение. Наступит день, и бедные возвысятся, а богатые падут на самое дно. Это и есть справедливость.
— Ты думаешь, это когда-нибудь будет? — ответил другой, с детства не расстававшийся с голодом. — Будет на этом свете?
— Есть Господь или нет? — откликнулся старик. — Есть! Он справедлив или нет? Он должен быть справедливым, если Он Господь! Он справедлив. Значит, это будет. Нам нужно только потерпеть, сынок, только потерпеть.
Что это вы там бубните? — с подозрением поинтересовался Зеведей, до которого долетели отдельные слова. — Ваше дело работать, а не болтать о Боге. Ему лучше вашего известны Его намерения.
Мгновенно воцарилась тишина. Старый рыбак поднялся и, взяв деревянную ложку, помешал похлебку.
ГЛАВА 9
В час, когда утро пало на озеро, казавшееся столь девственным, словно оно только что вышло из рук Создателя, и рыбаки тянули свои сети, сын Марии шел по дороге со старшим сыном Зеведея Иаковом. Магдала осталась уже далеко позади. И теперь они то и дело останавливались, чтобы сказать слова утешения женщинам, оплакивавшим погибший урожай. Иакова ливень тоже застал в Магдале и, переночевав у приятеля, он поднялся до рассвета, чтобы продолжить свой путь.
Он шлепал по грязи в синих предрассветных сумерках, спеша добраться до Генисарета. Горечь виденного им в Назарете уже осела в его душе. Распятый зелот отодвинулся в далекие глубины памяти, оттесненный каждодневными заботами — отцовскими лодками и рыбаками. Он перепрыгивал через ямы, вымытые дождем. С деревьев капало — они не то смеялись, не то плакали; проснулись птицы — день обещал быть великолепным. Но по мере того как прибывал свет, становилось видно, какие потери принес ливень на тока. Собранные пшеница и ячмень неслись теперь с потоками воды по дороге. На поля уже высыпали первые крестьяне со своими женами, которые затягивали погребальную песнь. И тут он увидел сына Марии, склонившегося над двумя старухами у разоренного тока.
