Эмиль Золя - Собрание сочинений в двадцати шести томах. т.18. Рим
— О, ваше высокопреосвященство может сделать мне такое одолжение… такое одолжение!.. Если только ваше высокопреосвященство соблаговолит!.. — пылко твердил Сантобоно, умоляюще складывая огромные узловатые руки.
Потом, спохватившись, он спросил:
— А разве его высокопреосвященство, кардинал Сангвинетти, ни слова не сказал вашему высокопреосвященству о моем деле?
— Нет, кардинал только предупредил меня о вашем приходе и упомянул, что вы хотите о чем-то меня просить.
И Бокканера помрачнел, со все возрастающей суровостью ожидая продолжения. Ему было небезызвестно, что с тех пор, как Сангвинетти, получив епархию, по целым неделям жил во Фраскати, священник стал у него завсегдатаем. Любой кардинал, претендующий на папский престол, укрывает в тени своей сутаны таких приближенных, рангом пониже, которые ставят свои честолюбивые помыслы в зависимость от его избрания: если когда-нибудь он станет папой, если они помогут ему в этом, они и сами, вслед за ним, войдут в обширную семью понтификата. Поговаривали, будто Сангвинетти уже однажды вызволил Сантобоно из некрасивой истории; поймав какого-то малолетнего воришку, перелезавшего через забор его сада, священник вздумал его проучить, а тот возьми да и умри от последствий слишком сурового внушения. Но к чести Сантобоно следует добавить, что в его фанатической преданности кардиналу главную роль играла надежда обрести в лице Сангвинетти именно такого папу, о каком он мечтал, папу, которому суждено сделать Италию великой державной страною.
— Так у меня вот какое горе… Вы, ваше высокопреосвященство, знаете моего брата Агостино, он два года у вас на вилле садовничал. Он, конечно, славный малый, покладистый, никто еще на него не жаловался… Вот уж ума не приложу, как оно там вышло, только приключилась с ним беда: прогуливался он вечером по улице в Дженцано, да и пырнул человека ножом, насмерть зарезал… Уж так я этим расстроен, охотно дал бы два пальца на руке отрубить, только бы его из тюрьмы вызволить. Я и подумал — ваше высокопреосвященство, верно, не откажетесь выдать справку, что держали Агостино в услужении и всегда были довольны его добрым нравом.
Кардинал решительно возразил:
— Я вовсе не был доволен Агостино. Он до дикости необуздан, мне потому и пришлось его уволить, что он со всеми слугами перессорился.
— Ах, как вы меня огорчаете, ваше высокопреосвященство! Стало быть, характер у бедняги Агостино и впрямь испортился! Но ведь можно еще все уладить, не правда ли? Ваше высокопреосвященство может все-таки выдать мне справку, ну, скажем, составив ее в подходящих выражениях. Она бы так помогла в суде, справка от вашего высокопреосвященства!
— Понимаю, разумеется, так. Но справки я не дам.
— Как! Ваше высокопреосвященство, вы отказываете?!
— Наотрез!.. Я знаю вас как священника высокой нравственности, усердно выполняющего свой долг, и полагаю, что если бы не ваши политические убеждения, вы заслуживали бы всяческой похвалы. Однако любовь к брату ослепляет вас, я же не стану лгать только затем, чтобы сохранить ваше расположение.
Сантобоно озадаченно глядел на кардинала, не понимая, как это князя, всесильного служителя церкви, могут остановить соображения жалкой щепетильности, когда речь идет всего-навсего о какой-то поножовщине, столь обычной, столь распространенной в этих и поныне еще диких краях римских виноделов.
— Лгать, лгать, — пробормотал Сантобоно, — это не значит лгать, когда говоришь только одно хорошее, раз оно есть, а все-таки у Агостино есть и хорошее. Все дело в том, как написать.
Сантобоно упорствовал, настаивая на своей просьбе, у него не укладывалось в голове, что можно отказаться от попытки переубедить суд, ловко изложив факты. Потом, удостоверившись, что ничего не добьется, он отчаянно махнул рукой, на его землистом лице появилось злобное, мстительное выражение, а в черных глазах вспыхнула сдержанная ярость.
— Так, так! У всякого своя правда, что ж, вернусь, расскажу все его высокопреосвященству, кардиналу Сангвинетти. Прошу ваше высокопреосвященство не посетовать на меня, что напрасно вас побеспокоил… Фиги, может, и не дозрели, но я позволю себе принести корзинку в конце сезона, они будут тогда совсем спелые и сладкие… Мое почтение, всяческих благ вашему высокопреосвященству.
Сантобоно попятился к двери, отвешивая низкие поклоны, его высокая костлявая фигура, казалось, вот-вот переломится пополам. И Пьер, живо заинтересованный этой сценой, узнавал в священнике черты, свойственные низшему духовенству Рима и окрестностей; таким рисовали ему это духовенство перед его поездкой. Сантобоно не был каким-нибудь scagnozzo — жалким, изголодавшимся провинциальным священником, неудачником, заброшенным на римскую мостовую в поисках хлеба насущного; не принадлежал он и к числу тех горемык, что, надев сутану, подбирают крохи удачи на церковном столе и, жадно вырывая у соперника право отслужить обедню, якшаются с простонародьем в кабачках самого скверного пошиба. Это не был и деревенский священник из какого-нибудь захолустья, невежественный, до дикости суеверный, такой же крестьянин, как и все, священник, с которым его паства держится запанибрата, при всем своем благочестии никогда не путая его с господом богом, ибо она преклоняет колена перед святым своего прихода, но не перед человеком, живущим за счет этого святого. Доходы священника сельской церковки во Фраскати достигали девятисот франков, а тратиться ому приходилось только на хлеб и мясо: вино, фрукты, овощи давала ему земля. Сантобоно не был и круглым невеждой — он смыслил кое-что и в теологии, и в истории римского величия, которая воспламенила его патриотизм сумасбродной мечтой о грядущем мировом господстве возрожденного Рима, столицы Италии. Но какая все же непреодолимая дистанция между этим низшим римским духовенством, зачастую весьма достойным и умным, и высшим духовенством, высшими сановниками Ватикана! Всякий, кто не являлся хотя бы прелатом, был в их глазах ничтожеством.
— Тысячу раз благодарю ваше высокопреосвященство, да сбудется все, чего ваша душа пожелает!
Сантобоно наконец исчез, и кардинал повернулся к Пьеру, который откланялся, собираясь выйти вслед за священником.
— В общем, господин аббат, мне кажется, с книгой у вас неблагополучно. Повторяю, в точности мне ничего не известно, вашего дела я не видел. Но, зная, что племянница принимает в вас участие, я замолвил словечко кардиналу Сангвинетти, префекту конгрегации Индекса, он только что был у меня. Однако и он осведомлен немногим более, чем я, ибо ваши бумаги еще в руках секретаря. Во всяком случае, кардинал заверил меня, что донос исходит от лиц значительных, пользующихся влиянием, он занимает много страниц, приведены места, наиболее пагубные… как в отношении религии вообще, так и догматов.
Потрясенный мыслью о тайных недругах, которые преследуют его, оставаясь в тени, Пьер воскликнул:
— Донос, донос! Если бы вы знали, ваше высокопреосвященство, как сжимается у меня сердце при этом слове! Ведь если я и согрешил, то, уж конечно, без умысла, ибо единственное, чего я желал, и желал горячо, — это торжества церкви!.. Вот я и хочу припасть к стопам его святейшества и добиться оправдания.
Бокканера резко выпрямился. Суровая морщина пересекла его высокий лоб.
— Его святейшество может все — и принять вас, ежели на то будет его соизволение, и даже разрешить от греха… Но послушайтесь моего совета: лучше, если вы сами изымете свою книгу, попросту мужественно ее уничтожите, вместо того чтобы вступать на путь борьбы, которая принесет вам постыдное поражение… Итак, подумайте.
Пьер тотчас же пожалел, что обмолвился о своем намерении просить аудиенции у папы, ибо почувствовал, что кардинал был задет его намерением обратиться к верховному авторитету. Значит, сомнений не оставалось: этот человек будет его противником; правда, Пьер еще надеялся оказать на него давление с помощью окружающих, умолить его хотя бы о нейтралитете. Кардинал оказался человеком прямодушным, откровенным, он был выше закулисных интриг, которые, как начинал догадываться священник, плелись вокруг его книги, и поэтому молодой аббат почтительно откланялся.
— Я бесконечно благодарен вашему высокопреосвященству и обещаю подумать надо всем, что вы, по чрезвычайной доброте своей, мне высказали.
В приемной ждали человек пять-шесть, которые явились, пока Пьер беседовал с кардиналом. Тут были епископ, прелат, две старые дамы; перед уходом священник подошел к дону Виджилио, который беседовал с высоким молодым блондином; он оказался французом; увидев его, Пьер очень удивился, тот, также весьма удивленный, воскликнул:
— Как, господин аббат! Вы здесь, в Риме?
Пьер секунду колебался.
— А, господин Нарцисс Абер, прошу прощения, я не узнал вас! Вот уж, право, с моей стороны непростительно, мне ведь говорили, что с этого года вы атташе посольства.
