Пауло Коэльо - Вероника решает умереть
Один за другим вполне, казалось бы, нормальные люди описывали те самые фантазии, о которых он читал в книге о сексуальных меньшинствах – книге, в сущности отстаивавшей право каждого получать оргазм так, как ему нравится, лишь бы он не нарушал прав партнера.
Женщины, учившиеся в монастырских колледжах. втайне мечтали о том, чтобы при занятиях сексом их подвергали всяческим унижениям. Мужчины в костюмах и галстуках, высокие государственные чиновники признавались, что тратят целые состояния на румынских проституток лишь ради возможности полизать им ноги. Юноши, влюбленные в мальчиков; девушки, влюбленные в подруг по колледжу; мужья, желающие, чтобы их женами обладали посторонние; женщины, мастурбировавшие всякий раз, когда находили следы нарушения супружеской верности своих мужей; матери, которым приходилось сдерживать порыв отдаться первому же мужчине, позвонившему в дверь; отцы, рассказывавшие о тайных приключениях с трансвеститами.
И – оргии. Если верить книге, едва ли не каждому по крайней мере раз в жизни хотелось принять участие в групповом сексе.
Доктор Игорь ненадолго отложил ручку и задумался о самом себе: и он тоже? Да, и ему бы тоже хотелось. Оргия, в его представлении, должна была бы быть чем-то совершенно беспорядочным, радостным, где уже нет чувства обладания, а есть лишь наслаждение и хаос свободы.
Не в этом ли одна из главных причин столь внушительного количества людей, пораженных Горечью? Брачных союзов, на которые монотеизм наложил противоестественные ограничения, – союзов, в которых, согласно результатам исследований, бережно хранимым доктором Игорем в его архиве, половое влечение исчезает на третьем или четвертом году совместной жизни. В этих условиях женщина чувствует себя отверженной, мужчина – узником брака, и Купорос, или Горечь, начинает разрушать все и вся.
С психиатром люди говорят более откровенно, чем со священником, потому что врач не станет угрожать преисподней. На протяжении своей длительной карьеры психиатра доктор Игорь уже наслушался практически всего, что они могли рассказать.
Рассказать. Гораздо реже – сделать.
Даже проработав по своей специальности не один год, он то и дело задавался вопросом, почему люди так боятся своей индивидуальности.
Когда он пытался докопаться до причины, чаще всего ему отвечали: «Муж подумает, что я проститутка». Или же сидевший перед ним пациент почти непременно подчеркивал: «Жена ничего не должна знать».
На этом беседа обычно и заканчивалась. Стоит ли говорить, что у каждого был свой неповторимый сексуальный профиль, столь же характерный, как и отпечатки пальцев: однако никто не хотел этому верить. Было весьма рискованным сохранять в постели свободу, ведь другой мог оставаться рабом собственных предрассудков.
Мне не изменить мир, – пришел он наконец к выводу и, смирившись, велел медсестре впустить излечившуюся от депрессии пациентку – Зедку. – Но, по крайней мере, в диссертации я напишу все, что об этом думаю.
Эдуард увидел, что Вероника выходит из кабинета доктора Игоря и направляется в палату. Ему хотелось рассказать свои секреты, раскрыть перед ней душу так же честно и откровенно, как она прошлой ночью открыла ему свое тело.
Для него это было одним из тяжелейших испытаний с тех пор, как он попал в Виллете с диагнозом «шизофрения». Но он выдержал и был рад, хотя и боялся возникшего желания снова вернуться в этот мир.
«Все здесь знают, что эта молодая девушка не выдержит до конца недели. Это бесполезно».
А может быть, именно поэтому стоило поделиться с ней своей историей. Три года он разговаривал с одной лишь Мари, но даже при этом у него не было уверенности, что она полностью его понимает. Как мать, она, должно быть, считала, что его родители были правы, что они желали ему лишь добра, что райские видения – всего лишь глупая юношеская мечта, совершенно далекая от реального мира.
Райские видения. Именно они вели его в ад, к бесконечным ссорам с семьей, к чувству вины, настолько сильному, что он больше не способен был сопротивляться и ему пришлось искать убежища в ином мире. Если бы не Мари, он до сих пор жил бы в этой отдельной реальности.
И вот тут появилась Мари, заботилась о нем, заставила его почувствовать себя снова любимым. Благодаря ей Эдуард все еще в состоянии был осознавать, что происходит вокруг.
Несколько дней назад одна девушка, его ровесница, села за пианино и сыграла «Лунную сонату». Эдуард не знал, виновата ли музыка, или девушка, или луна, или время, проведенное в Виллете, но его вновь начали беспокоить райские видения.
Он шел за ней до самой женской палаты, но там его остановил санитар.
– Сюда нельзя, Эдуард. Возвращайтесь в сад. Уже рассветает, будет чудесный день.
Вероника оглянулась.
– Я немного посплю, – нежно сказала она ему. – Поговорим, когда я проснусь.
Вероника не понимала отчего, но этот молодой человек стал частью ее мира, или того немногого, что от него осталось. Она была уверена, что Эдуард в состоянии понять ее музыку, восхищаться ее талантом. И хотя ему не удавалось произнести ни слова, его глаза говорили все.
Так было и в этот миг, у двери палаты, когда они говорили о том, о чем ей не хотелось слышать.
О нежности. О любви.
От этой жизни с душевнобольными я быстро сама сошла с ума. Шизофреники не могут испытывать такие чувства к здоровым людям.
Вероника почувствовала порыв вернуться и поцеловать его, но сдержалась. Санитар мог это увидеть, рассказать доктору Игорю, и тогда уж точно врач не позволит, чтобы женщина, поцеловавшая шизофреника, выходила из Виллете.
Эдуард посмотрел в глаза санитару. Его привязанность к этой девушке была сильнее, чем он себе представлял, но нужно было сдержаться, пойти посоветоваться с Мари – единственной, с кем он делился своими тайнами. Безусловно, она сказала бы ему, что то, что он хочет почувствовать – любовь, – в данном случае опасно и бесполезно. Мари попросит Эдуарда забыть о глупостях и снова стать нормальным шизофреником (а потом от души рассмеется, поскольку эта фраза не имеет смысла).
Он присоединился к другим пациентам в столовой, съел все, что подали, и вышел на обязательную прогулку в сад. Во время «солнечных ванн» он пытался подойти к Мари. Но у нее было выражение человека, которому хочется побыть одному. Не нужно было ничего ей говорить, ведь одиночество Эдуарду было достаточно знакомо, чтобы научиться его уважать.
К Эдуарду приблизился новый пациент. Должно быть, он еще ни с кем не успел познакомиться.
– Бог наказал человечество, – сказал тот. – Наказал чумой. А я видел Его во снах. Он велел мне спасти Словению.
Эдуард пошел от него прочь, а этот мужчина кричал:
– По-вашему, я сумасшедший? Тогда почитайте Евангелие! Бог послал в мир Своего Сына, и Сын Божий возвращается снова!
Но Эдуард больше его не слышал. Он смотрел на горы за окном и спрашивал себя, что с ним происходит. Почему ему захотелось выйти отсюда, если он наконец обрел покой, которого так искал? К чему рисковать, снова позорить родителей, если все семейные проблемы уже решены? Он начал волноваться, ходить из стороны в сторону, ожидая, что Мари нарушит свое молчание и они смогут поговорить. Но она казалась далекой как никогда.
Он знал, как бежать из Виллете: какой неприступной ни казалась охрана, лазеек было немало. Просто у оказавшихся внутри не возникало особого желания отсюда выходить. С западной стороны была стена, взобраться на которую не составляло большого труда, поскольку в ней было множество трещин. Человек, решивший перебраться через нее, сразу оказался бы в поле, а через пять минут, идя в северном направлении, добрался бы до шоссе, ведущего в Хорватию. Война уже закончилась, братья снова стали братьями, границы уже охранялись не столь тщательно, как раньше. Немного везения – и через шесть часов можно оказаться уже в Белграде.
Эдуард уже несколько раз попадал на это шоссе, но всякий раз решал вернуться, поскольку еще не получил знака, чтобы двигаться дальше. Теперь все было по-другому: этот знак появился, им была зеленоглазая девушка с каштановыми волосами и взволнованным видом человека, который боится потерять свою решимость.
Эдуард решил дойти прямо до стены, перебраться через нее и больше никогда не возвращаться в Словению. Но девушка спала, он должен был хотя бы попрощаться с ней.
Когда после «солнечных ванн» члены Братства собрались в холле, Эдуард подошел к ним.
– Что здесь делает этот сумасшедший? – спросил самый старший.
– Перестаньте, – сказала Мари. – Мы тоже сумасшедшие.
Все рассмеялись и заговорили о вчерашней беседе. Вопрос был такой: действительно ли суфийская медитация в состоянии изменить мир? Прозвучали теории, предложения, поправки, противоположные мнения, критические высказывания в адрес лектора, способы усовершенствовать то, что было испытано веками.
