Владимир Дудинцев - Не хлебом единым
При этих словах лысина Максютенко еще сильнее порозовела, а Урюпин обескураженно сморщил нос. Дмитрий Алексеевич в первый раз увидел его таким.
— Я мог бы смягчить свой ответ, — сказал он. — Но я разговаривал с вами как живой справочник. Чувств нам лучше не касаться.
— Это верно! — Урюпин засмеялся, стреляя в Лопаткина глазами. — Ну, ладно. Спасибо за прямоту. До встречи!
На обратном пути Дмитрий Алексеевич зашел к Араховскому попрощаться. Кирилл Мефодьевич провел его в большую комнату, слабо освещенную лампой в широком абажуре из плотного, выцветшего оранжевого шелка. Они уселись за столом друг против друга. Дмитрий Алексеевич почувствовал на себе острый и веселый взгляд Араховского. Кирилл Мефодьевич, сидя в темноте, шевелил губами, собираясь поддеть гостя.
— Урюпин и Максютенко сделали машину для литья труб, — сказал Дмитрий Алексеевич.
— Что вы говорите! — Араховский налег на стол. — Ну-ка, ну-ка.
— Больше ничего. Рабочий орган — по схеме Пикара, питатель — мой, правда упрощенный. Только что со мной консультировались.
— Консультировались? Впрочем, на Урюпина это похоже. Смело действует! А что я говорил? Ваша идея, Дмитрий Алексеевич, будет до конца рожать подражателей. Да, чтоб не забыть: возьмите журнал «Металл» за январь март этого года и просмотрите. Там, по-моему, про вашу машину написал какой-то доцент — Волович или Котович, не помню точно. Я не уверен, но посмотрите. Помню, будто есть такая статья.
Они замолчали. Араховский отодвинулся назад, в тень, не сводя глаз с Дмитрия Алексеевича. А тот сидел все так же молча и думал: «Чем это мне может угрожать?»
— Будешь конструктором, — медленно, с удовольствием выговорил наконец Араховский. — Ты не первый. В конструкторских бюро ты найдешь немало бывших изобретателей, вроде меня, которые гасят свои идеи, изгоняют плод. Не верят вообще в возможность изобретательства. И ты — в школу ты учительствовать не вернешься, а конструктором — будешь Хорошая я сивилла?
— Посмотрим.
— Слушай теперь мои напутствия. Вот ты приехал в Гипролито, начинается обсуждение, — не кричи, когда увидишь несправедливость. Не возмущайся громко. Прежде всего знай проект у тебя на удовлетворительном уровне. Я просматривал все листы. Но — никаких саркастических улыбок со скрещенными на груди руками! Действовать только наверняка! — басом протрубил он, выставив палец. — Наверняка и молча. Входить в среду, как бурав. Если ты начнешь метаться, прыгать и кричать — ты будешь похож на традиционного изобретателя и с тобой будет легче бороться.
Он замолчал и опять принялся насмешливо шевелить губами.
— Учти, — сказал он, помолчав. — Учти, что в НИИЦентролите сидят многолетние спецы-могильщики. Это стоит записать. Вот тебе карандаш и бумага. Этот доцент, который писал про твою машину, — он тоже из НИИЦентролита. И машина эта будет разрабатываться у них. Запиши-ка про журнал. Приедешь в Москву — найдешь в библиотеке. Запиши еще: Авдиев в этом институте — князь. И вообще по ведомству он «всех давишь». Он же и в Орглимашпроме. Ты чувствуешь, чем пахнет? О тебе он хорошо знает, и тебя встретят. Избегай наших научно-исследовательских институтов — там и честные ребята будут тебя бить, потому что верят в своего бога, он им всем заправил мозги. Попробуй найти блокировку с заводской публикой. Понял? закричал вдруг Араховский, наваливаясь на стол. — Молодой человек, вы идете в бой с монополией Василия Захаровича Авдиева — запаситесь сухарями!
— А этот товарищ… — Араховский поднялся и ушел в полумрак. — Это будет ваш спутник. — Он вернулся и положил на стол книгу. — Это Лагранж. Первоклассный математик и механик. Настоятельно рекомендую поддерживать дружбу с этим великим человеком. Он вам будет заменять Кирилла Мефодьевича, кхе-кхе-кхе! Пишите мне письма почаще. Я что-то верю в вас.
Через два дня Дмитрий Алексеевич уехал в полупустом холодном вагоне в Музгу. Вагон скрипел, качался, останавливался и снова трогался. Сутки спустя Дмитрий Алексеевич вышел из него на мокрую от дождя музгинскую платформу. Прождав около станции несколько часов, он перевалился в кузов комбинатского грузовика на круги толстой проволоки. А когда стемнело, уже вытирал ноги у дверей домика Сьяновых.
С улыбкой, закусив губу, он открыл плотно замокшую дверь. Окунулся в приятное избяное тепло, пахнущее капустной кислотой и просыхающими в печурках шерстяными носками. Хором закричали ребятишки и, соскочив с печи, с кроватей, бросились на дядю Дмитрия. И не ошиблись: каждый получил по кустарной, ярко раскрашенной конфете.
Последним подошел здороваться дядя Петр. До этого они уже поздоровались радостными глазами — и главное было сказано.
— Как дела? — спросил Петр.
Дмитрий Алексеевич молча показал ему папку с проектом.
— Что же, теперь в Москву?
— Да. Теперь в Москву.
За ужином Дмитрий Алексеевич неторопливо рассказывал о том, как разрабатывали и переделывали несколько раз его проект. Поставив на стол сковородку с жареной картошкой, Агафья вдруг вспомнила что-то, вытерла руки и, взяв с подоконника сложенное треугольничком письмо, подала его Дмитрию Алексеевичу. Он развернул треугольник, положил на стол, рядом со сковородкой и, продолжая свой рассказ и запивая картошку мутным морковным чаем, стал читать.
«Дорогой Дмитрий Алексеевич, — читал он урывками, успевая при этом отвечать на вопросы Сьянова. — Пишу я вам, может быть, в последний раз, потому что мы уезжаем из Музги. Но я не могу не написать вам. Я теперь всегда буду чувствовать себя виноватой…»
«Нет спасенья, все кается!» — подумал Дмитрий Алексеевич и, прервав чтение, отхлебнув из стакана, пояснил Сьянову, что Урюпин был не только главным конструктором его группы, но и начальником отдела.
«Не знаю, — продолжал он читать, — поможет ли вам то, что я сообщаю. Я обязана сделать для вас все, что могу, хотя могу-то я очень мало. Но все-таки. Вы наверное знаете, что на нашем заводе делают машину Авдиева. На всякий случай описываю вам ее. Она разбирается на части — трубы, которые называются изложницами. В эти трубы рабочие вручную набивают формовочную землю. А потом изложница опять вставляется в машину и туда заливают металл. Рабочие ругают ее, говорят, что из-за нее цех лишится премий. Потому что, — как говорил у нас один специалист, Галицкий, — в этой машине плохо используется машинное время и много ручного труда. Муж считает, что Галицкий — правая рука Авдиева, он приезжал на завод от НИИЦентролита, и это как раз удивило у нас всех: он говорил, что это не машина, а приспособление для ручной отливки. Теперь самое главное: мой муж, чтобы не подводить Авдиева, решил не шуметь и приостановил официальное испытание. А делаются еще четыре штуки. На них Ганичев будет отливать трубы. И на него-то падают хлопоты о списании убытков. Убытки ожидаются не меньше как в миллион — на зарплате и на металле. В конце концов, будет колоссальная катастрофа. Я твердо теперь знаю, что машину Авдиева построили на те деньги, которые были ассигнованы для вас. Это сделал заместитель министра Шутиков, но он вряд ли вам скажет. Это так и есть, как я говорю».
«Ишь ты!» — подумал Дмитрий Алексеевич, нанизывая на вилку несколько кружков картошки. Прервав чтение, он подал Сьянову папку с проектом и стал рассказывать ему историю о чертеже, сделанном на цементной боковине крыльца.
«Дорогой Дмитрий Алексеевич, — косясь на письмо, прочитал он последние строчки. — Теперь, когда вы победили, я многое пересмотрела и поняла. Я глубоко уважаю Вас, я ни у кого не встречала еще такой стойкости и такого удивительного терпения, как у Вас…»
«Ну, ну, даже с большой буквы писать стала!» — улыбнулся Дмитрий Алексеевич.
«…я прошу Вас, не поминайте меня лихом. Я так наказана за свое легкомыслие. С меня хватит и того, что есть. Между прочим, я встретила Галицкого. Он интересуется Вами, ходил к Сьяновым. Желаю Вам полного счастья. Н.Дроздова».
— Так вот, — продолжал Дмитрий Алексеевич, складывая письмо. — Это случилось в последний день. Я забыл свой проект в загородке у этого Урюпина. Прихожу…
И он рассказал об этом последнем свидании с Урюпиным.
Утром по старой привычке Дмитрий Алексеевич, засучив рукава своей красноармейской нижней рубахи, колол у сарайчика дрова. Ставя поленья и так и этак, крепко ударяя по ним колуном, он думал о том, что ждет его в Москве. Дмитрий Алексеевич колол дрова мелко, чтобы удобнее было разжигать уголь. Час или два прошло — он не заметил. Но он вдруг почувствовал, что кто-то смотрит ему в спину. Он обернулся. На улице, у столбиков, опутанных колючей проволокой, стояла Валентина Павловна в своем серо-голубом пальто с воротником из фиолетового песца.
Бросив колун в кучу дров, разгоряченный, Дмитрий Алексеевич вышел к ней.
