Франц Кафка - Ангелы не летают
КАМЕРГЕР: Это обвинение?
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Пока лишь опасение.
КАМЕРГЕР: В этом случае я могу ответить. Я не заигрываю с партией врагов, потому что не признаю ее. Чутье указывает мне определенные течения, но я в них не вхожу. Я все еще принадлежу той открытой политике, которая практиковалась при герцоге Фридрихе. Тогда при дворе была одна-единственная политика: служить князю. То, что он был холост, облегчало ему задачу, но она и никогда не стала бы тяжела.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Весьма разумно. Но нельзя слишком долго рассчитывать только на собственный нос — даже когда он так надежен, — верную дорогу указывает только рассудок. А рассудок должен делать выбор. Предположим, князь пошел по ложному пути; чем вы послужите ему — тем ли, что станете сопровождать его на этом пути, или тем, что со всей силой вашей преданности погоните его назад? Несомненно, тем, что погоните назад.
КАМЕРГЕР: Вы прибыли с княгиней из другого придворного мира, вы здесь всего полгода, и вы в этих сложных придворных отношениях хотите сразу провести границу между добром и злом?
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Тот, кто жмурится, видит лишь сложности. Но тот, кто смотрит открытыми глазами, в первый же час видит тот же вечный свет, что и через сто лет. Здесь, правда, этот свет печален, но уже на днях мы, я надеюсь, приблизимся к благоприятному исходу.
КАМЕРГЕР: У меня нет уверенности, что тот исход, к которому вы стремитесь и о котором я знаю лишь то, что он возвещен, будет благоприятным. Я боюсь, вы не вполне понимаете нашего князя, двор и все здешнее.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Вполне или не вполне, но нынешнее положение нетерпимо.
КАМЕРГЕР: Может быть, оно и нетерпимо, но оно — следствие здешней природы вещей, и, я полагаю, мы будем терпеть его до конца.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Но княгиня — не будет, я — не буду и те, кто с нами, — не будут.
КАМЕРГЕР: Чем же оно для вас так нетерпимо?
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Поскольку мы уже накануне исхода, я буду говорить прямо. Наш князь некоторым образом соединяет в себе два существа. Одно занимается управлением, проявляя рассеянность, колебания перед лицом народа, пренебрежение к собственным правам. Другое ищет — пусть даже и весьма тонко — возможностей укрепления фундамента своего положения. Причем ищет их в прошлом, зарываясь все глубже. Какое непонимание реального положения дел! Это непонимание не лишено величия, однако его эффектность все же не так велика, как его ущербность. Разве вы можете этого не замечать?
КАМЕРГЕР: Я возражаю не против описаний, а против оценок.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Против оценок? Да ведь я, в видах достижения согласия, высказался даже мягче, чем мне того хотелось. И эту сдержанность в оценках я все еще проявляю, щадя вас. Скажу только одно: на самом деле князь не нуждается ни в каком укреплении своего фундамента. Стоит ему употребить все средства его теперешней власти, и он увидит, что их достаточно для осуществления всего, чего от него может потребовать самое высокое чувство ответственности перед Богом и людьми. Но он стесняется установить жизненное равновесие, он идет по пути, ведущему к тирании.
КАМЕРГЕР: Да он скромное существо!
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Скромно одно из его существ, но все свои силы он отдает другому, сооружающему фундамент, рассчитанный на новую вавилонскую башню. Нужно мешать этой работе — вот единственная политика, которую должен вести тот, кому небезразличны его личное положение, интересы государства, княгини, а возможно даже, и самого князя.
КАМЕРГЕР: «Возможно даже» — вы очень откровенны. Ваша откровенность, по правде говоря, заставляет меня трепетать перед возвещенным исходом. И я сожалею — в последнее время я вынужден сожалеть об этом все больше — о моей верности князю, делающей меня самого беззащитным.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Все стало ясно. Вы вовсе не заигрываете с партией наших врагов, вы ей просто подыгрываете одной рукой. Только одной — похвально для старого знатока придворных игр. Но единственная надежда, которая у вас остается, это надежда на часть нашего большого выигрыша.
КАМЕРГЕР: Я сделаю все, что в моих силах, чтобы его не случилось.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Меня это уже не беспокоит. (Указывает на сторожа.) А ты, умеющий так тихо притаиться, ты все понял, что сейчас было сказано?
КАМЕРГЕР: Сторож склепа?
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Сторож склепа. По-видимому, нужно было прийти издалека, чтобы разглядеть его. Не так ли, мой любезный старый филин? Видели бы вы, как он под вечер летит сквозь лес, никакими искусственными приспособлениями не поддерживаемый. Но при свете дня он съеживается от одного взгляда.
КАМЕРГЕР: Я не понимаю.
СТОРОЖ (чуть не плача). Я не знаю, господин, за что вы меня браните. Пожалуйста, отпустите меня домой. Я ведь не злодей какой, а сторож склепа.
КАМЕРГЕР: Вы опасаетесь его.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Опасаюсь? Нет, для этого он слишком ничтожен. Но я хочу, чтобы он был у меня под рукой. Потому что думаю — назовите это прихотью или суеверием, — что он не только орудие зла, но и самый что ни на есть почтенный, самодеятельный труженик на ниве зла.
КАМЕРГЕР: Он уже лет тридцать тихо служит при дворе и за это время, наверное, ни разу не был в замке.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: О, такие кроты роют длинные ходы, прежде чем вылезти на поверхность. (Неожиданно обернувшись к сторожу.) А теперь вон отсюда! (Слуге.) Отвести его во Фридрихспарк, оставаться с ним и больше не выпускать его оттуда без приказа.
СТОРОЖ (в сильном испуге). Я должен дождаться здесь Его Высочества князя.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Это ошибка. Убирайся.
КАМЕРГЕР: С ним надо обращаться бережно. Он старый, больной человек, и князь каким-то образом в нем заинтересован.
Сторож низко кланяется камергеру.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Вот как? (Слуге.) Обращайся с ним бережно, но убери его наконец отсюда. Живо!
Слуга бросается к сторожу.
КАМЕРГЕР (преграждая ему дорогу). Нет, нужна повозка.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: О, этот придворный воздух! Не чувствую в нем ни крупицы соли. Хорошо, пусть будет повозка. Ты будешь сопровождать эту драгоценность в повозке. Но теперь уже наконец вон отсюда оба. (Камергеру.) Ваше поведение говорит мне…
Сторож на пути к двери тихо вскрикивает и падает.
(Топает ногой.) От него что, нельзя избавиться? Так вынеси его на руках, если сам не идет. И пойми наконец, чего от тебя хотят.
КАМЕРГЕР: Князь!
Слуга открывает левую дверь.
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: А! (Бросает взгляд на сторожа.) Я должен был это знать, призраки нетранспортабельны.
Быстрыми шагами входит князь, за ним появляется княгиня, черноволосая молодая женщина; стиснув зубы, она останавливается в дверях.
КНЯЗЬ: Что здесь произошло?
ОБЕРГОФМЕЙСТЕР: Сторожу стало плохо, я собирался его вынести.
КНЯЗЬ: Следовало известить меня. Врача позвали?
КАМЕРГЕР: Я пошлю за ним. (Поспешно выходит в среднюю дверь и тут же возвращается.)
КНЯЗЬ (стоя на коленях над сторожем). Приготовьте для него постель! Носилки сюда! Где там врач? Сколько еще его ждать? Пульс совсем слабый. Сердце не прослушивается. Одни ребра под кожей… Как это все изношено. (Неожиданно встает, ищет что-то, оглядываясь вокруг, находит стакан с водой.) Совсем не двигается. (Снова опускается на колени, смачивает сторожу лицо водой.) Ну вот, теперь получше дышит. Не так еще все плохо, крепкий корень — до последнего удара держит. Но врача, врача! (Смотрит на дверь; в это время сторож поднимает руку и проводит ладонью по его щеке.)
Княгиня отводит взгляд к окну. Появляются слуги с носилками; князь помогает при погрузке.
Осторожно его берите. Ах, с вашими лапами! Голову приподнимите. Ближе носилки. Подушку глубже под спину. Руку! Руку! Никуда, никуда не годные вы санитары. Разве не будете и вы когда-нибудь такими же усталыми, как тот, кто у вас на носилках?.. Вот так… — а теперь самым-самым медленным шагом. И главное — равномерным. Я иду за вами. (В дверях — княгине.) Вот это он и есть, сторож склепа.
Княгиня кивает.
Не так я хотел показать его тебе. (Сделав еще шаг.) Ты не пойдешь с нами?
КНЯГИНЯ: Я так устала.
КНЯЗЬ: Я вернусь, как только переговорю с врачом. И вы, господа, сможете представить ваши доклады. Подождите меня. (Уходит.)
