Оноре Бальзак - Лилия долины
Столь невинные радости помогли мне обмануть страсть, воспламененную созерцанием любимой, чьи пленительные линии я с упоением ласкал взглядом. Для меня эти радости — не смею сказать того же об Анриетте — были как бы каналами, по которым устремляются бурные воды реки, грозящие смести сдерживающую их плотину. И хотя постоянная борьба с собой порождает смертельную усталость, достаточно бывает нескольких крох манны небесной, насыщающей путника от Дана[35] до Сахары, чтобы вдохнуть в нас новые силы. Я часто заставал Анриетту перед этими букетами; она смотрела на них, безвольно опустив руки, охваченная бурным волнением, от которого вздымается грудь, огнем вспыхивает взгляд и мысли бегут одна за другой, грозные, как пенные валы, оставляя после себя чувство тяжкой истомы. Никогда ни для кого я больше не составлял букетов! Создав этот понятный нам обоим язык, мы почувствовали удовлетворение, вроде того, какое испытывает раб, обманувший своего хозяина.
Спеша с цветами в Клошгурд, я часто замечал лицо Анриетты в окне гостиной, но, войдя в дом, неизменно заставал ее за пяльцами. Если почему-либо я не являлся в условленный час, хотя мы никогда его не назначали, то видел порой ее белую фигуру, блуждающую по террасе. Застигнутая врасплох, Анриетта говорила:
— Я вышла вам навстречу. Разве мой приемный сын не заслуживает немного внимания?
Мучительные партии в триктрак были временно прекращены. Поместья, приобретенные графом, доставляли ему много хлопот, приходилось часто отлучаться, обследовать владения, обмеривать и размежевывать земли; он должен был отдавать приказания, надзирать за полевыми работами, требовавшими хозяйского глаза, причем он ничего не делал, не посоветовавшись с женой. Часто мы с графиней отправлялись за ним в одно из новых поместий; по дороге дети гонялись за жуками и бабочками и тоже собирали букеты или, точнее говоря, охапки цветов. Гулять с любимой женщиной, вести ее под руку, выбирать ей дорогу! Право, этих безмерных радостей достаточно, чтобы осветить целую жизнь. Какой искренностью дышит тогда разговор! Мы уходили из Клошгурда одни, а возвращались с «генералом» — шутливое прозвище, каким мы называли графа, когда он бывал в хорошем расположении духа. Путь туда и путь обратно сильно отличались друг от друга, и этот контраст подчеркивал тайные услады, известные лишь влюбленным, которые не могут соединиться. Когда мы возвращались домой, к нашему блаженству — взгляду, рукопожатию — примешивалось беспокойство. Разговор, непринужденный в начале прогулки, приобретал теперь таинственный смысл: то один из нас отвечал лишь после паузы на многозначительный вопрос, то начатая беседа продолжалась в иносказательной форме, которой так хорошо поддается наш язык и так искусно владеют женщины. Кто не находил отрады в таком скрытом общении с любимым существом, отгораживаясь с ним в области, недоступной посторонним, и заключая духовный союз вопреки общепринятым законам? Однажды я поддался безрассудной, но мимолетной надежде, когда на вопрос графа, желавшего знать, о чем мы говорим, Анриетта ответила шутливой фразой, которая имела скрытый смысл. Это маленькое недоразумение позабавило Мадлену и тут же вызвало краску стыда на лице ее матери, которая строго посмотрела в мою сторону, словно говоря, что она может отнять у меня свое расположение, как некогда отняла свою руку, ибо желает остаться безупречной супругой. Но наш духовный союз имел такую притягательную силу, что на следующий день мы возобновили его.
Так летели часы, дни, недели, полные неисчерпаемого блаженства. Наступило время сбора винограда, а это — настоящее празднество в Турени. В конце сентября солнце не так припекает, как при уборке хлеба, и можно работать в поле, не страшась ни загара, ни усталости. Срезать кисти винограда легче, чем жать рожь. Все фрукты поспели. Снопы свезены, хлеб подешевел, и наступившее изобилие принесло счастье в дома земледельцев. Наконец, все опасения за успешное окончание полевых работ, требующих столько денег и труда, рассеялись при виде амбаров, полных хлеба, и погребов, ожидающих молодого вина. Вот почему сбор винограда служит как бы радостным завершением летней страды, да и небо в эти дни неизменно улыбается в Турени, где осень особенно хороша. В нашем гостеприимном крае сборщикам винограда предоставляется и стол и кров. Они получают сытную и вкусную пищу, и бедняки дорожат ею, как дети в патриархальных семьях дорожат именинным обедом. Вот почему сборщики толпами являются к тем хозяевам, которые кормят их не скупясь. Итак, дома полны людей и всяких запасов. Прессы для винограда работают, не переставая. Кажется, что все ожило, зашевелилось: снуют взад и вперед бочары, подъезжают телеги со смеющимися девушками, то и дело слышатся песни батраков, которым за сбор винограда платят дороже, чем за все другие работы. Впрочем, есть еще одна причина для веселья — сбор винограда стирает все общественные грани: хозяева, работники, женщины, дети — все участвуют в этом празднике труда. Вот чем объясняется, быть может, то хмельное веселье, которое издавна царит у нас в последние погожие дни осени и воспоминание о котором некогда подсказало Рабле вакхическую форму его великой книги. Жак и Мадлена, вечно больные, ни разу не собирали винограда; я был так же несведущ по этой части, как они, и дети прыгали от радости, видя, что я разделяю их волнение; к тому же графиня обещала сопровождать нас. Прежде всего мы пошли в Виллен — местечко, славящееся в нашем краю изготовлением корзин, и заказали себе несколько штук самых красивых: ведь нам предстояло собрать вчетвером виноград с оставленного для нас участка! Однако мы договорились не есть слишком много винограда во время работы. Лакомиться крупным туреньским виноградом, сорванным собственными руками, было так приятно, что мы готовы были пренебречь ради него лучшими сортами фруктов, подаваемых к столу. Жак заставил меня поклясться, что я буду собирать виноград только в Клошгурде и откажусь от всех других приглашений. Никогда еще Жак и Мадлена, обычно бледные и болезненные, не были так оживлены, деятельны, непоседливы. В то утро они щебетали наперебой, сновали взад и вперед без всякой нужды; казалось, им хочется болтать и прыгать от избытка сил, как и всем прочим детям; родители никогда не видели их такими цветущими и довольными. Я сам стал ребенком вместе с ними и даже, быть может, более шаловливым, чем они, ибо тоже надеялся заслужить награду. Итак, в одно прекрасное осеннее утро мы отправились в виноградники и пробыли там полдня. Как мы соперничали, наперебой стараясь отыскать самую красивую кисть и поскорее наполнить свою корзину! Мы то и дело бегали от лоз к г-же де Морсоф и показывали ей каждую сорванную гроздь. Она залилась веселым, молодым смехом, когда, подойдя к ней вслед за Мадленой, я спросил ее, как и дети:
— Маменька, а у меня хороший виноград?
— Не надо так спешить, мой мальчик! — проговорила она. Затем провела рукой по моей шее и волосам и, нежно похлопав меня по щеке, добавила: — Смотри, ты весь в поту!
В первый и последний раз я услышал такие ласковые ноты в ее голосе и милое «ты» на устах, словно мы были любовниками. Я смотрел на густые зеленые изгороди, усыпанные ягодами дикой малины и ежевики, я слышал крики детей, видел за работой сборщиков винограда, тележку, груженную бочками, людей с корзинами за плечами!.. Как ярко все это запечатлелось в моей памяти, все, вплоть до миндального деревца, возле которого стояла она, свежая, оживленная, смеющаяся, под раскрытым зонтиком! Затем я принялся срезать грозди и класть их в корзину, а когда она наполнялась, высыпал ее в большую бочку, стоявшую поодаль; я работал усердно, молчаливо, неустанно, и эти неторопливые, размеренные движения умиротворяли мою душу. Механическое занятие доставляло мне невыразимое удовольствие, ибо такая работа направляет жизнь в нужное русло и укрощает порывы страсти, грозящей все испепелить. Я понял тогда, сколько мудрости заключено во всяком однообразном труде, и оценил правила монастырской жизни.
Впервые за много дней граф не был ни мрачен, ни раздражен. Вид Жака, будущего герцога де Ленонкур-Морсофа, казавшегося вполне здоровым, бледное личико которого разрумянилось, а щеки были измазаны виноградным соком, радовал сердце отца. В этот последний день сбора винограда «генерал» обещал устроить вечером на площадке перед Клошгурдом бал в честь возвращения Бурбонов; веселье обещало быть всеобщим. Когда мы шли обратно, я предложил руку графине; она крепко оперлась на нее, словно желая показать, как переполнено ее сердце, и по-матерински поделиться со мной своей радостью.
— Вы приносите нам счастье! — сказала она мне на ухо.
Эти слова, произнесенные мелодичным голосом Анриетты, доставили мне такую радость, какую уже не могла дать ни одна женщина в мире: ведь я знал о ее бессонных ночах, о всех тревогах ее прошедшей жизни, такой томительной и трудной, хотя бог никогда не покидал бедную женщину!
