Джон Пристли - Добрые друзья
— Ну так сыграй, Джоллифант, — предложил Фонтли.
— Как? Спустимся в классную комнату?
— Я за. Еще по одной, — он плеснул всем виски, — и к инструменту.
— Точно! — Иниго одобрительно выпил.
— Но послушайте… — начал было Фелтон, тревожно засверкав очками.
— Нет времени слушать, — строго осадил его Иниго. — Пей. Он струсил, потому что в субботу Тарвин устроила мне головомойку, — объяснил он Фонтли.
— Ее нет, а даже если б и была, какая разница? — Он поднял стакан: — Пропади она пропадом! Берите стаканы и сифон, я возьму бутылку. — И Фелтон, терзаемый сомнениями, побрел за коллегами вниз.
— Давайте-ка пропустим для начала, — предложил Фонтли, и Иниго выпил вновь. Клавиши еще никогда не выглядели так привлекательно. Он мог сделать с ними что угодно, сыграть самую невообразимую музыку, какая только доступна человеку. Фраза так ему понравилась, что он стал ее повторять: «Какая только дос-с-ступна ч-человеку». Она наполняла его радостной уверенностью. Тарьям-парьям-парьям, пам-пам-тарьям. Отличное начало. Теперь медленно, аккуратно переходим к рефрену… Рампти-ди-тиди-ди — нет, так здорово она еще никогда не звучала, определенно! — рампти-ди-тиди. А теперь мягче, мягче.
— Это оно? — спросил Фонтли из золотистой дымки «Роба Роя».
— Оно. Нравится?
— Я не могу похвастать музыкальным слухом, но, на мой вкус, это первоклассная музыка, Джоллифант, куда лучше того, что сейчас сочиняют. Отдай ее кому-нибудь, пусть запишут. Рампти-ди… Нет, забыл. Сейчас сыграешь еще. За удачу!
Иниго тут же опорожнил стакан и начал заново. Он сыграл еще полдюжины своих сочинений: Фонтли притоптывал ногами, а Фелтон кивал, хоть и с легкой опаской.
— Браво! — закричал Старый Роб Рой губами Фонтли. — У тебя определенно есть стиль, Джоллифант, замечательный стиль! И талант, совершенно точно талант.
— Ничего себе мотивчики? — Иниго взбудораженно крутанулся на табурете. — Я недавно придумал, как их описать. Они похожи на семейство эльфов во фраках. Каково?
— Неплохо, — ответил Фонтли, — но я предпочитаю музыку. Давай еще раз первую.
Решив, что по части складывания слов коллеги ему не советчики, Иниго вернулся к своей рампти-ди-тиди-ди и на сей раз урезал ее фортиссимо: мелодия уже не намекала вам, что можно бы и за угол свернуть, а громко, решительно отрицала любые отговорки и чуть не пинками гнала вас по улице. Поставив виски на столик у пианино, Фонтли отстукивал ритм, и даже Фелтон начал притоптывать ногой. В комнате стоял шум и гам; если бы ко входу в школу подъехала машина и кто-нибудь отворил дверь, в классе бы этого не услышали.
Ударив напоследок по клавишам, Иниго вскочил на ноги и заорал:
— Именно эту мелодию мне запретила играть гнусная Тарвин, любительница попотчевать добрых людей черносливом!
— Вот карга! — прорычал Фонтли. — Старая зануда!
— Да, я тоже от нее не в восторге, — добавил Фелтон, пуская свою предосторожность по всем роб-роевым ветрам.
— Не в восторге! Да я ее презираю. А какая из них вышла парочка, а? Я вам еще не рассказывал, что произошло вчера вечером? — И он принялся в подробностях пересказывать события минувшей ночи, начав с того, как мистер Тарвин обнаружил на улице мисс Калландер. Когда на сцене впервые появилась жена директора, Иниго начал терять власть над повествованием, без меры приукрашивать и в итоге представил вниманию слушателей сказку, достойную Шахерезады, полную растерянных «чамх» и «что происходит? что происходит?».
— Ну ты даешь, ну даешь! — От смеха Фонтли чуть не падал со стула. — Не верю ни единому слову, Джоллифант, но ты меня уморил!
— Это истинная правда! — взревел Иниго. Они сидели рядом, склонив головы друг к другу. — И вот она подбегает, вопя: «Что происходит? Что происходит? Что происходит? Я не понимаю, ничего не понимаю. Ну, говори же, говори!» А бедный мистер Тарвин отвечает: «Ну, видишь ли… чамха». «Нет, я не вижу тут чамхи, никакой чамхи не вижу! — кричит она. — Я только вижу, что ты говоришь с девушкой, девушкой, и очень молоденькой девушкой, совсем молоденькой! — Тебе нельзя разговаривать с девушками, нельзя, никак нельзя!» — Иниго выдохся и замолк.
— Такого она точно не говорила! — вновь взревел Фонтли. — Не морочь мне голову!
— Нет, ну не слово в слово, конечно. — Вскочив, Иниго откинул со лба вездесущий вихор и хлопнул себя по колену. — Разве не видишь, что я излагаю, так сказать, самую суть событий? Именно это она и имела в виду.
— Неужели, неужели именно это? — раздался яростный вопль из другого конца комнаты. Там стояла миссис Тарвин.
Ее внезапное появление в конце долгого неистового веселья перерезало последнюю ниточку Инигова самоконтроля. Его губами заговорил сам Старый Роб Рой:
— А, черная полночная карга[19]! — прогремел он.
— Что?! — взвизгнула та и бросилась вперед. Следом шел ее муж. — Что вы сказали?! Вульгарная пьянь! Меня еще никогда так не оскорбляли. И от кого я это слышу — от одного из наших учителей! Никогда, никогда, никогда я такого не слышала. Вы превратили классную комнату в притон и кабак! Что вы себе позволяете? Джеймс, да скажи же что-нибудь! Вели ему немедленно убираться.
— Вам должно быть стыдно, Джоллифант, — как можно строже проговорил мистер Тарвин. — Вы… э-э… пьяны. Чамха.
Фонтли все это время пытался взять себя в руки.
— Он немного перебрал, мистер Тарвин. День рождения как-никак. Надо уложить его в постель.
— Извини, Фонтли, но я совершенно трезв, — сказал Иниго, — и спать категорически отказываюсь.
— Этот… этот… этот человек здесь останется?! — возмущенно спросила мужа миссис Тарвин.
— Нет, конечно. Готовьтесь к увольнению, — пробормотал директор.
— Пусть убирается отсюда завтра же утром, слышишь, утром! Я не потерплю его в нашей школе, не потерплю! — Она кипятилась все сильней.
— Прекрасно понимаю. Чамха. Отвратительный поступок, — опять забормотал ее муж. — Но прогонять его утром будет… неправильно.
— Это еще почему?!
— Ну, во-первых, мы обязаны сначала сделать выговор… Чамха.
— Короче говоря, — Иниго взмахнул рукой и чуть не завалился на бок, хотя говорил вполне членораздельно, — если я уйду утром, вы должны выплатить мне жалованье за четверть. Пятьдесят два фунта. Жалкие гроши, но я имею на них право.
— Мне все равно! — Миссис Тарвин посмотрела на Иниго, как на ящерицу, и перевела взгляд на мужа. — Я не потерплю его в нашей школе, не потерплю! Я с самого начала знала, что так будет, с самого начала. Опять ты нанял неизвестно кого. Завтра же выдворю его отсюда, чего бы это ни стоило.
— Как скажешь, дорогая, — ответил мистер Тарвин, хорошо понимавший, на чьи деньги живет школа. — На недельку затянем пояса потуже… Вы получите чек завтра утром, Джоллифант, и сразу же покинете наше учебное заведение.
— Именно так, именно так! — завопила миссис Тарвин.
Иниго тем временем пытался закрыть крышку пианино, что не очень-то ему удавалось: на клавишах лежал спичечный коробок.
— Не трогайте инструмент, не трогайте! Уберите руки! — продолжала миссис Тарвин. — Марш в постель, а утром чтоб вас тут не было!
— Утром я никуда не пойду, — ответил Иниго.
— Еще как пойдете!
— А вот и нет. Я уйду не завтра, а сегодня. Прямо сейчас.
— Не глупи, Джоллифант, — сказал Фонтли, беря его за руку. — Сегодня никак нельзя. Это невозможно.
— Отчего же? По-моему, блестящая мысль.
— Поезда уже не ходят, — настаивал Фонтли. — Ты не сможешь уехать.
— А я пешком пойду! — торжествующе заявил Иниго. — Рюкзак на плечи — и вперед. Уйду сегодня же. Дождя ведь нет? Фелтон, как там погодка?
— Я… э-э… не знаю, — выдавил несчастный Фелтон, который последние пять минут пытался самоуничтожиться.
— А о вас, мистер Фелтон, я была лучшего, гораздо лучшего мнения, — строго проговорила миссис Тарвин.
— Он не виноват, это я его втянул, — сказал Иниго. — Говорю: «У меня сегодня день рождения, друг». А у него слабость к дням рождения, правда, Фелтон? Прямо ничего не может с собой поделать. Мистер Тарвин, я уйду сегодня же, поэтому прошу поскорей выписать мне чек. — Он говорил очень медленно и с расстановкой.
— Это же… э-э… чамха… нелепо, Джоллифант! Конечно, вам придется уйти, но необязательно… чамха.
— Пусти его, пусти! — вскричала миссис Тарвин. — Тем лучше для нас, меньше будет хлопот утром. Не знаю, с какой стати мы должны выписывать ему чеки среди ночи, но пусть убирается поскорей и спит в канаве, если ему угодно, нас это не касается, совершенно не касается. Мистер Фелтон, будьте любезны, уберите эти гадкие стаканы и откройте все окна. Здесь омерзительно, омерзительно. — Она еще раз обвела их дрожащим взглядом и вышла вон.
