Джослин Брук - Знак обнаженного меча
— Понимаете, сэр, — начал Рейнард, уставившись на прямой пробор посередине офицерской головы, — я хотел бы знать — по крайней мере, вы мне, может быть, сможете сказать — то есть почему конкретно… — Он заколебался, проклиная себя за внезапную неуверенность. Секундой раньше он в точности знал, что именно хотел сказать — теперь же дар речи неожиданно его оставил.
— Да? Что вы хотите знать?.. — Офицер говорил с терпеливой доброжелательностью, явно всеми силами желая помочь. Рейнарду подумалось, что тот, кажется, готов при необходимости посвятить его проблеме все утро. Сильной загорелой рукой офицер теребил линейку, дожидаясь, пока Рейнард заговорит; его решительный полногубый рот все еще слегка изгибала улыбка.
— Понимаете, сэр, я считаю, что я здесь оказался по недоразумению — мне кажется, случилась какая-то ошибка.
Офицер выглядел озадаченным; в то же время Рейнард заметил, что его собственный «приличный» выговор произвел впечатление на этого молодого мужчину, явно принадлежащего к высшему обществу; он невольно ощутил слабое и довольно постыдное удовлетворение, в душе отчасти надеясь, — пусть даже офицер его и не узнал — что сам факт его принадлежности к «благородным» произведет на того хорошее впечатление и даже обеспечит ему какую-никакую поблажку.
— Ошибка? — переспросил офицер. — Какого рода ошибка?
— Я не знаю, сэр. Я знаю только, что вышел днем прогуляться и — и в роще за деревней…
— Да? Продолжайте, — подбодрил его офицер.
— Что-то случилось — я не знаю что именно — я знаю, что это звучит глупо — но меня просто сюда привели и — в общем, у меня спросили увольнительную, а потом сказали, что я в армии.
Офицер нахмурил лоб и поглядел на Рейнарда довольно скептически.
— Вы вполне уверены, что вы все правильно рассказали? — спросил он.
— Нет, сэр, в общем — это было не совсем в роще. Это случилось, когда я вышел с другой стороны.
— А, да, понимаю. Но что значит: вам сказали, что вы в армии?
— Старшина мне сказал, сэр. Он мне показал какую-то инструкцию военного совета об обязательной мобилизации.
— И?
— Я не понял — я до сих пор не понимаю, сэр, — как меня могли зачислить без предупреждения и не прислав повестку.
Офицер рассмеялся.
— Да ну, — воскликнул он, — вот уж не могу поверить, что не было предупреждений.
— Но я их не получал, сэр.
— Предписания на период чрезвычайного положения оговаривают все совершенно четко.
— Но я ни о каком чрезвычайном положении не слышал — по крайней мере, за последние месяцы.
Рейнард поколебался, думая, стоит ли упомянуть свои «учения», общение с Роем, неудачу с записью… Его охватила внезапная усталость, и весь беспорядочный период до «зачисления» вдруг показался ему нереальным.
— Значит, за эти несколько месяцев вы ничего не слышали о чрезвычайном положении? — настойчиво и слегка нетерпеливо переспросил молодой человек.
Рейнард встретился с ним взглядом и почувствовал прилив страха; вероятно, лучше было бы, в конце концов, рассказать все. Он секунду помолчал, лишившись дара речи, — затем продолжил, изо всех сил стараясь говорить спокойно и правдоподобно.
— Нет, сэр. Я одно время проходил… курс обучения… и более-менее пообещал капитану Арчеру, что запишусь первого декабря в новый батальон, но я был болен. Капитан Арчер действительно что-то говорил про чрезвычайку, но я решил, что это все довольно неопределенно и что это более-менее военная тайна, и — и я…
Рейнард осекся, заметив, что офицер недоверчиво на него взирает.
— Капитан Арчер? Новый батальон? Извините, Лэнгриш, но то, что вы сейчас сказали, по-моему — полный вздор. Не могли бы вы объяснить четче?
Сбивчиво и путано Рейнард снова стал рассказывать свою странную историю, понимая, что для человека за столом она звучит, должно быть, до крайности неправдоподобно. От многократного повторения рассказ его стал более-менее автоматическим: он помнил нужные слова, но события, которые они описывали, почти утратили реальность даже для него самого. Закончив говорить, он осознал, что офицер теперь смотрит на него гораздо менее благосклонно, чем раньше.
— Короче, Лэнгриш, если честно, то я так ничего и не понял из того, что вы мне наговорили. Я не знаю, кем был ваш капитан Арчер; единственный офицер с такой фамилией, которого я знаю, — это командир района, и я полагаю (тут голос у него зазвучал иронично), вы не станете утверждать, что вы с ним знакомы. Единственное, что, похоже, выяснилось — это то, что вы знали о чрезвычайном положении, и, должен признаться, я не понимаю, по какому делу вы ко мне пришли.
— Но сейчас война, сэр, или что?
Офицер глянул на него пристально и с любопытством, словно бы не веря своим ушам.
— Война? — фыркнул он наконец, будто это слово его позабавило. — Боюсь, вы склонны упрощать ситуацию. Понятие войны, знаете ли, уже довольно-таки устарело — вы ведь согласны? В наше время уж точно нет особой разницы между состоянием войны и состоянием мира.
— Но тогда скажите, сэр, — в стране военное положение?
— Военное положение? — Офицер снова фыркнул. — И нравятся же вам эти популярные словечки! Проблема в том, что они ничего не значат: сейчас любое положение военное — впрочем, как оно всегда и было. То есть любое положение поддерживается в конечном итоге силой. С этим вы, я полагаю, согласны? Различие, которое вы делаете между «военным» положением и любым другим положением — это, на мой взгляд, одно буквоедство.
Рейнард молчал, сознавая, как темное непонимание снова смыкается вокруг него. Так же, как и все остальные, офицер исходил из абсурдно ложной предпосылки, что основные факты ситуации должны быть известны всем. Так же, как и остальные, он отказался — возможно, и правда был не в состоянии — точно определить подлинную природу «чрезвычайки». Может, он просто этого не знал; может, этого не знал никто; может, все это было крупномасштабным молчаливым сговором, как в сказке о новом платье короля.
Офицер вдруг выпрямился и положил линейку, которую до этого вертел.
— А теперь послушайте, Лэнгриш, — сказал он дружески-снисходительно, но с некоторым нетерпением в голосе. — Не знаю, что вас заставило просить об этой беседе; но что бы это ни было, думаю, вы согласитесь, что изложили вы свое дело из рук вон плохо. Вы приходите ко мне и плетете всякие россказни про рощу и что у вас спросили пропуск, и все в таком духе; затем сообщаете, что не знаете, почему вы в армии. А теперь скажите мне — что вы хотите, чтобы я сделал? Я охотно сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь, если у вас действительно проблема. Кроме того, я не думаю, что вы просто-напросто пытаетесь симулировать: вы, похоже, образованный молодой человек, и я бы сказал, что вы слишком умны, чтобы решиться на что-либо в этом роде. Но можете вы мне точно сказать, чего именно вы от меня хотите?
Рейнард заколебался: повторять свой изначальный вопрос казалось ему более чем бесполезным, огромный груз усталости снова придавил его своей тяжестью; однако, подумал он, было бы бессмысленно, зайдя так далеко, спустить все на тормозах.
— Сэр, я бы хотел, — наконец сказал он, — изложить свое дело в более высокой инстанции.
Лицо офицера впервые заметно изменилось: он сердито покраснел, и рот под темными усами опасно сжался. С обостренной страхом внимательностью Рейнард заметил, что офицерские запястья покрыты тонкими черными волосками.
— А теперь послушайте, Лэнгриш. До сих пор я был с вами весьма терпелив, но, честное слово, вы бы и ангела вывели из себя. Скажите на милость, чего вы думаете добиться, если явитесь к командиру района и спросите его, почему вы в армии? Да он просто подумает, что вы спятили. В конце концов, вы даже не зеленый юнец — судя по возрасту, вы, видимо, служили в войну. Вы же не были отказником, так?
— Нет, сэр.
— Ну тогда я не вижу, какие у вас есть допустимые причины жаловаться… Так или иначе, дажеесли б вы были отказником, на сей раз у вас бы ничего не вышло: как вы, вероятно, знаете, все это отменено декретами о чрезвычайном положении. Если вы отказник, то попадаете под статью взысканий класса А, а это значит, что вам полагается сто ударов «кошкой» или, в крайнем случае, то, что это дурацкое правительство называет эвтаназией… Но это так, к слову. А речь я веду к тому, чтобы узнать — чего, черт возьми, вы думаете добиться у полковника?
Рейнард не ответил: офицер был прав: абсолютно бесполезно было просить о новой беседе — с полковником или еще кем-то. В нем затеплилась последняя надежда.
— Я так думаю, сэр, — сказал он спокойно, — мне лучше подать рапорт о болезни.
— О болезни? — офицер выглядел ошарашенным. — Что с вами такое?
— Это я как раз хочу выяснить, сэр. Я думаю, у меня, вероятно, какое-то умственное расстройство.
