Анри де Ренье - Героические мечтания Тито Басси
Написанный весной 1914 г. и опубликованный в журнале еще до наступления той знаменательной даты, когда бюллетени армий сделались единственным нашим чтением, роман этот тесно связан с переживаниями, кажущимися сейчас переживаниями другого века – с такой быстротой отодвинулись они в прошлое. Несмотря на такой анахронизм, а вернее, в силу этого самого анахронизма, я счел себя вправе предложить читателям свидетельство об эпохе, сейчас такой далекой. Пусть посмотрят на него как на осколок зеркала, ныне уже разбитого, в котором некогда фантазия поэта любовно рассматривала лицо своей мечты.
Я не знаю, как мне это еще подчеркнуть: в истории этой все вымышлено, все, кроме мест, где протекает самое действие. Я прибавлю еще, что именно место предопределило события и подсказало мне моих персонажей. Тито Васси родился в Виченце и из Виченцы: ей одной я обязан его появлением в свет.
Как часто во время поездок в Италию я останавливался в этом благородном и прелестном городе! По дороге в Венецию он вместе с Вероной и Падуей является одной из самых приятных остановок. Как часто приветствовал я оттуда льва св. Марка, стоящего на колонне возле базилики Палладио, прежде чем пуститься вдоль по старым живописным улицам, украшенным величественными фасадами дворцов. Ибо Виченца – город дворцов; они одевают ее обильной и пышной торжественностью, украшают колоннами, фронтонами, статуями, свидетельствуя о роскоши и великолепии ее прежней жизни, следы которой отражают также богатые и веселые виллы, стоящие вокруг города, вроде виллы Ротонда, что архитектурой своей обличает циркуль Палладио, или поэтической виллы Вальмарана, где Тьеполо расписал залы мифологическими и романическими фресками, сценами карнавала и chinoiseries.
О Виченца, ее дворцы, ее виллы! Какие прекрасные образы оставляла она во мне своим торжественным, своеобразным убранством в нежные и ясные весенние дни и в залитые богатым светом дни осени! В дни таких прогулок и блужданий я повстречал беднягу Тито Басси и рассказал себе его мнимые авантюры, его героическое ослепление! Пусть он простит меня за то, что я вызвал его из недр родного города! Его выдумал не я. Сама Виченца мне дала его, и если я принял его таким, каким она мне его показала, то для того только, чтобы лучше помнить о ней, чтобы возвратить его ей в виде скромного знака восхищения и благодарности.
Июнь 1916
Я родился в Виченце и готовился было там же и умереть в тот день, когда мне объявили приговор подеста, повелевавший доставить меня на место казни и повесить за шею на виселице, как значилось в решении, вынесенном против меня, Тито Басси, сына Оттавио Басси, сапожника, и Клелии Герамбини, белошвейки, тогда уже покойных, душу которых да упокоит Господь, как мог бы он упокоить и мою при обстоятельствах, изложенных ниже, и как он упокоит ее однажды, когда сочтет это нужным.
Этой минуты, однако, я совсем не боюсь, как не дрожал я и перед сроком, назначенным судьям для того, чтобы отделить мое тело от земли, на которой мы живем, и поднять его над нею ровно на такое количество футов, каким она должна была потом меня засыпать. Жизнь для меня бремя, и я охотно соглашался покончить с нею расчеты, как это предписано было законом. Но небу неугодно было допустить это, и я не ступлю снова на дорогу жизни – слишком долгую, на мой взгляд, и слишком мало похожую на то, как бы я сам хотел жить, – не записав предварительно нескольких довольно-таки примечательных обстоятельств, которые сделали из меня то, что я есть, наперекор тому, чем я желал быть.
Начинаемый мною рассказ позабавит, быть может, иных любопытных и развлечет иных вольнодумцев, склонных думать, что обыкновенный актер способен переживать чувства, подымающие его над профессией и отличающиеся от всего, что навязывают ему привычные роли, за которые ему аплодируют или свищут. С таким расчетом приступаю я к этой записи в четвертый день октября 1773 г., ровно месяц спустя после события, которое чуть было не сделало родной мне город Виченцу местом моего последнего упокоения, если бы воля Божья и развеселое милосердие нашего подеста не решили иначе.
Отец мой, Оттавио Басси, сапожник по профессии, ко времени моего рождения был уже пожилым человеком, ибо женился довольно поздно, из-за того что, как сам он шутливо выражался,"не мог сразу подыскать себе "башмака впору". Впрочем, шутка эта была единственной, которую я от него слышал, так как нелегко было привести его в веселое настроение. Из этого не следует заключать, будто отец мой был недоволен жизнью или несчастлив, скорее наоборот, но он не испытывал никакой потребности наружно выказывать свою радость и счастье. Он хранил все про себя и не делился ни с кем, не исключая даже и матери, которая, однако, и составляла его главное счастье, ибо он ее искренне любил и нашел в ней самую идеальную жену. Конечно, он отлично сознавал это и тем не менее отнюдь не допускал и никогда не позволял себе с ней тех незаметных знаков внимания, которые придают особую деликатность й благоухание семейной жизни. Надо сказать, жил он с женой самым достойным образом и старался, чтобы она ни в чем не испытывала недостатка, особенно ввиду ее слабого здоровья, но кроме этих забот, ничего другого не было, и даже на слова он был весьма скуп, как если бы признавшись ей однажды и раз навсегда в любви, он считал, что это дело для них самих вполне ясное и что возвращаться к нему более не следует.
Чтобы не погрешить против справедливости, я должен прибавить еще, что в жизни своей отец был примерным супругом, и самая ревнивая жена не нашла бы, чем его попрекнуть. С раннего утра он был уже на ногах, и весь день сидел за работой. Трудился он с необыкновенным прилежанием, и, когда наступали часы еды, его приходилось насильно отрывать от кож и колодок. Едва поднявшись из-за стола, он снова принимался кроить, шить и заколачивать гвозди, работал шилом и молотком, ни на минуту не позволяя себе оторваться от дела. С покупателями он никогда не вступал в разговоры и отвечал всегда очень кратко. Речи их не возбуждали в нем ни малейшего любопытства, и он оставался вполне равнодушен к тому, что обыкновенно интересует городских жителей, почему и являлся он самым большим домоседом на свете. Церемонии, процессии, народные гулянья, общественные празднества никогда не подбивали его выйти из дому, и ничто, кроме воскресной службы, не могло заставить его покинуть свою лавку.
Лавка эта, в которой прошло лучшее время его жизни, находилась на улице Поццо Россо, против дворца Вилларчьеро. Соседство это могло бы развлечь внимание иного, не столь трудолюбивого, человека, как мой отец, потому что во дворец Вилларчьеро постоянно проходили люди разных званий, но отец мой оставался вполне равнодушным к этому зрелищу и не поднимал головы от работы. Мать моя иногда осторожно хвалила его за это и уверяла, что не всегда он вел себя так и что прежде у отца слух был гораздо тоньше, чем теперь. Она со смехом рассказывала, как в то время ей нельзя было ногой ступить на улицу без того, чтобы стук ее каблуков по плитам не заставил небезызвестного Оттавио насторожить уши. Стоило ему заслышать шарканье ее тонкой подметки, как сейчас же кровь бросалась ему в лицо, молоток переставал стучать по коже, и когда она проходила мимо лавки, то видела, как два глаза впивались в нее таким горячим взглядом, что трудно было его не заметить. Такой прием показался ей забавным, и она не пропускала случая делать так, чтобы он повторялся довольно часто. Доказательством этого явилось то, что упомянутый Оттавио Басси однажды не выдержал, снял свой фартук, перебрался через улицу и прошел прямо во дворец Вилларчьеро просить руки некоей Клелии Герамбини, камеристки графини. Вначале графиня громко раскричалась, услыхав, что любимая камеристка хочет ее покинуть и выйти замуж за какого-то дрянного сапожника, который со всей своей любовью недостоин был все же развязать шнурки у башмаков такой миленькой особы!
Вот каким образом отец мой и мать поженились. При этом не было в них обоих ничего такого, что могло бы предсказать подобное согласие, и то, что согласие это окажется длительным, и то, что я появлюсь на свет божий. Насколько отец мой был прилежен, молчалив и элементарен, настолько мать подвижна, разговорчива и большая мечтательница. К тому же она была красивой и хрупкой, но хрупкость эта не мешала ей быть по-своему энергичной. Она была мастерицей шить и вышивать и немедленно к ремеслу моего отца присоединила небольшую белошвейную мастерскую. Благодаря протекции графини Вилларчьеро, в заказчицах у нее не было недостатка. Такого рода работа нравилась матери, и она занималась ею и не особенно уставала. Большая часть работы исполнялась у нее на глазах, и она ограничивалась тем, что работала сама особенно трудные вещи, все же остальное поручалось работницам, которыми матушка командовала весьма искусно. Главное ее занятие состояло в том, чтобы получать заказы и относить на дом работу. Хлопоты эти давали ей случай бегать из дворца во дворец и делать приятные визиты самым красивым дамам Виченцы, у которых она, благодаря графине Вилларчьеро, была в моде. Повсюду мою мать принимали очень благосклонно. Ее запросто вовлекали в общие разговоры, и она приносила с собой после таких посещений множество всевозможных новостей. Она любила читать, и поэтому ей давали на дом газеты, брошюры и даже книги, которые она с жадностью проглатывала и которые способствовали тому, что в голове ее постоянно поддерживалось лихорадочное возбуждение, для нее вообще очень естественное и, несомненно, перешедшее ко мне от нее по наследству.
