Андрей Седых - Только о людях
Пышность садов как-то не соответствует убогости человеческих жилищ. Дома в городах старые, облупленные, покосившиеся, но зато на балконе у самого бедного человека — кадки и горшки с цветами, целые висячие сады из глициний, разросшихся в человеческий рост кустов герани, вакханалия плюща и ползучих роз. А в деревнях дома попросту сложены из местного камня, и уж окон в них нет никогда: хватит и одного прореза для двери, который завешен тряпкой или тростниковой цыновкой. Отопления, конечно, нет никакого, — благо зима не очень холодная; живут при лучине или керосиновой лампе, воду приносят из городского фонтана, иногда Бог знает откуда, на спине, в медных плоских бидонах.
Сколько старух в черном! Либо сидят они на стульях, перед своими жилищами, повернувшись спиной к улице, и занимаются вышиваньем, либо несут на головах корзины с тяжелой ношей или глиняные амфоры со свежей водой. А старики отдыхают на скамье, на пьяцце, в тени деревьев, или около церкви. Перекидываются изредка словами, — всё давно уже друг другу известно и всё рассказано.
* * *Поезд останавливается в Таормине, где когда-то любил проводить зимние месяцы Вильгельм II. В несколько минут «Фиат» поднимает нас на вершину горы. Здесь расположен старинный городок и отель Сан Доменико, обращенный фасадом к удивительной по красоте бухте.
Представьте, себе небо глубочайшей синевы и, куда хватает глаз, лазурное море. Справа четко вырисовывается Этна с дымящимся кратером вулкана. Есть дни, даже в августе, когда вершина Этны покрыта снегом, сверкающим под солнцем. А внизу, у подножья вулкана, раскинулась одна из плодороднейших долин в мире, — гигантский сад, в котором собраны причудливые цветы и деревья, где всё благоухает и блещет яркими красками.
В XII веке здесь был монастырь Св. Доменика. Постепенно он разрушался и, в конце концов, был переделан в отель, сохранивший в своих стенах средневековую монастырскую архитектуру. Громадные сводчатые коридоры, вдоль которых развешены картины старинных мастеров на религиозные темы, мраморные статуи, глиняные амфоры с цветами. Над каждым апартаментом проставлены не прозаичные номера, а церковные названия: «Агнус Деи», «Санта Агата», «Санта Лючия»… Посреди коридора — бывшая монашеская келья, переделанная в часовню. Дверь открыта день и ночь. Перед деревянной статуей Мадонны горят лампады и стоят букеты цветов… От древнего монастыря остался еще клуатр, — двор, окруженный колоннадой, превращенный в зимний сад, да по соседству церковь Св. Доменика, разбитая бомбардировкой во время последней войны.
Долго в этот первый день мы бродили по парку отеля, террасы которого спускаются вниз, по склонам горы. Нигде я не видел таких цитрусовых деревьев, как в Таормине, и таких великолепных цветов, как в этом саду. Несколько дней спустя мы познакомились со стариком садовником и он сказал, что летом сад выглядит плохо, всё сгорает от солнца и цветов мало:
— А вы приезжайте к нам в январе или в феврале. Вот когда вы увидите настоящие цветы. У нас зимы нет, — снег лежит только на Этне, а весна начинается в феврале, когда зацветает миндаль… Будете гулять в саду и срывать с деревьев апельсины.
До зимы еще далеко, а пока солнце палит невыносимо и горячий воздух струится вдоль гор и спускается вниз, к берегу моря. Но жара особенная, сухая, не утомительная, и как только зайдет солнце она исчезает, — с гор потянет прохладным ветерком, а ночью нужно будет одеяло.
Солнце скрывается за Этной очень рано, быстро наступает ночь. Из сада пахнет влажной, только что политой землей, зеленью и цветами. Над Ионическим морем поднимается большая, зеленоватая луна, проливает странный, фантастический свет на развалины римского амфитеатра на горе… Хочется сидеть на балконе всю ночь, смотреть на это море, по которому тысячелетия назад плыл Одиссей, на горы, где жили Музы Виргилия, вдыхать прохладный воздух… Но всех клонит ко сну, — сказались две ночи в поезде, усталость дорожная, бесконечный день.
Мы ложимся, быстро засыпаем, и мне кажется, что в ту же минуту я слышу странную, нежную, ласкающую слух музыку… Я открываю глаза, смотрю на часы: полночь. Спал я не больше часа. Музыка не исчезает, а становится всё громче и громче, она раздается в саду, прямо под нашими окнами… Что же это? Встаю с постели, выхожу на балкон. Внизу, на террасе, пятеро музыкантов дают полуночную серенаду в честь наших дам, — особое внимание директора отеля.
Возвращаюсь в спальню и бужу жену:
— Проснись скорее, нужно выйти на балкон… Серенада!
В ответ слышу несколько слов, чрезвычайно нелестных для моего самолюбия.
— Серенада… Вставай, надо выйти!
— Не калечь меня, — говорит жена. — Какая серенада?! Умоляю, дай спать!
Но она уже не спит, невольно прислушивается к звону гитар и мандолин и с покорным вздохом встает и выходит наружу. А на соседнем балконе стоят наши друзья, улыбаются в темноте музыкантам, играющим «Сицилианскую тарантеллу» и благодарят:
— Грациа… грациа…
Музыканты тихо перебирают струны и потом начинают под сурдинку «Пастораль». Сон окончательно прошел, и жена уже не жалуется, что я калечу ее жизнь, а с улыбкой слушает серенаду… Цикады в саду устали от пения и умолкли, луна стоит теперь высоко, горы залиты ярким, голубым светом и море — потоки расплавленного серебра… Какая ночь!
Сицилианские будни
На рассвете будит пение, доносящееся откуда-то издалека. Выхожу на балкон. Солнце недавно встало, море еще по утреннему бледно-молочного цвета, и особенно четко вырисовывается Этна с клубами дыма над кратером.
Снизу, по крутой тропинке, поднимаются .в гору два человека. На спине у них бидоны с водой и, чтобы облегчить подъем и скоротать время, поют они что-то заунывное, какой-то восточный мотив, сохранившийся тысячелетие, со времен арабского владычества над Сицилией. Эти два «аквауоло», — так называют здесь водоносов, — целый час поднимающиеся в гору со своей тяжелой ношей за спиной — символ обездоленной, безводной Сицилии. Счастлив крестьянин, имеющий свой колодезь. Но если виноградник его и дом расположены высоко на горе, а воды поблизости нет, нужно идти Бог весть куда, к фонтану, чтобы принести бидон с драгоценной аквой… Таких водоносов в горах встречаешь не мало, и эти двое станут меня будить своей песней каждый день, на рассвете, и я буду выходить на балкон, словно у нас заранее условлено было свидание. Проходя мимо, они на мгновение прерывают пение, делают приветственный жест рукой и говорят:
— Бонджорно!
И через минуту водоносы скрываются за поворотом тропинки. Только песнь долго еще доносится до меня.
* * *За отелем Сан Доменико расположена площадь с фонтаном и старинным собором «Дуомо», а дальше начинается узкая и длинная улица, закрытая с двух сторон средневековыми башнями. Это — торговый центр Таормины, и здесь с утра до ночи снуют туристы и местные жители, отправляющиеся за покупками.
Таормина славится своими вышивками, скатертями, блузками, но так уж повелось, что торговцы запрашивают втридорога, а туристы торгуются, стараясь сбить цены. Чудесная скатерть, над которой не мало часов просидели местные вышивальщицы, раскинута на прилавке. Продавец с жаром расхваливает свой товар на фантастической помеси итальянского, французского и английского языков:
— Лаворе фино… Мане… Квесто: чинкванта милле…
— Дорого!
На лице торговца — глубочайшее огорчение. Мгновение спустя на прилавке разбрасывается другая скатерть. И опять:
— Лаворе фино… Мане… Вери гуд. Квесто: куаранте милле…
В конце концов вы уходите из магазина со скатертью, с сицилианскими шапочками и другим очаровательными и ненужными безделушками.
Зашел я как-то в магазин «античных» вещей, увидев в окне терракотовую статуэтку фавна с отбитой ногой.
— Куанто? — спросил я, показав на статуэтку.
— Дуэ миллэ чинкваченто, ответил он.
И, подумав немного, добавил:
— Антика ориджинале…
Тут меня разобрал смех: 2.500 лир (около 4 долларов) за «настоящую» античную статуэтку! Торговец говорил по-французски, и когда я сказал, что он должен побояться Бога, — такая настоящая статуэтка стоит 200 или 300 тысяч лир, — смущенно улыбнулся и, уже с видом сообщника, сказал:
— Это, конечно, подделка, синьор. Но это — очень хорошая подделка. Так сказать, подделка ориджинале…
В конце концов, одноногий фавн перешел в мою собственность.
Таормина живет туристами и местное население привыкло разговаривать с ними на каком-то красочном волапюке, но сговориться можно… Как не вспомнить здесь, что писал по этому поводу еще Гоголь? Любознательный Анучкин в «Женитьбе» расспрашивает видавшего виды Жевакина:
«— А как, — позвольте еще вам сделать вопрос, — на каком языке изъясняются в Сицилии?
