Жорж Санд - Замок Персмон
— Ну что? — спросила мадемуазель де Нив. — Можно ли надеяться?
— Она ваша! — ответил я тихо. — Только пока ни слова ей, постарайтесь, чтобы она не наделала новых хлопот, отказавшись проститься с матерью как положено.
— Это мы устроим! — сказал Жак и, взяв Нини за руки, продолжал: — Послушайте, ваша матушка видит, что вам здесь хорошо, что вы нас очень полюбили, и она согласна оставить вас еще на несколько дней с Сюзет, у папа Бебель. Надо ее за это хорошенько поблагодарить. Вы ведь ее расцелуете, правда?
— Да, да! — ответила девочка, весело подпрыгивая. — Еще бы не расцеловать за такое счастье! После обеда мы пойдем к фонтану с Сюзет и Анри…
— Нет, со мной, — ответил Жак, засмеявшись, — сегодня со мной, а Сюзет будет делать кораблики.
— Вы мне простили? — шепнул я мадемуазель де Нив. — Согласны остаться у меня до свадьбы?
Мари взяла обе мои руки с чарующей пылкостью, за которую ей многое можно было извинить, и до крайности смутила меня, быстро прижав их к своим губам.
— Вы меня спасли! — шепнула она в ответ. — Вы будете мне вместо отца. Мне так нужен твердый и добрый руководитель. Вы научите меня быть достойной славного нашего Жака, который меня балует и никогда не скажет мне слова укора…
— А если я стану ворчать, он, пожалуй, назовет меня старым дураком…
— Боже избави! — вмешался Жак, бросаясь ко мне на шею. — Вы были и останетесь нашим ангелом-хранителем!
Тем временем приехала жена и ахнула, увидев, что я целую и обнимаю Жака и Мари. Она с любопытством всматривалась в лицо и в костюм мадемуазель де Нив.
— Госпожа Шантебель, — сказал я, представляя ей Мари, — потрудитесь поцеловать нашу будущую племянницу, как видишь, крестьяночку, но вполне достойную твоего доброго расположения.
— Что за шутки! С какой стати Жаку жениться на девушке, которую мы совсем не знаем?.. Я совершенно ничего не понимаю…
— Сейчас поймешь. Видишь даму в саду?
— Графиня! Давно ли она здесь?
— Настолько давно, что успела просватать падчерицу за Жака и отдать им в приданое Нини.
Тут я сообщил жене вкратце существо дела, объявив в заключение, что графиня будет у нас обедать.
— Ах, Боже мой! Обедать! А меня целый день дома не было. Кухарка дура безмозглая!
— Я позаботился подыскать другую — чудо-стряпуху, сейчас ее тебе представлю. Что же ты не целуешь свою будущую племянницу?
Мари подошла, очень мило смутившись. Госпожа Шантебель умилилась, а когда мадемуазель де Нив почтительно поцеловала ей руку, она даже прослезилась и была окончательно побеждена.
— Ну до чего же повезло Жаку, — сказала она, направляясь вслед за мной на кухню, — о такой невестке можно только мечтать! Ты такой мастер подстраивать чудеса, Шантебель, так почему же ты не подумал в первую очередь о своем родном сыне? Анри был бы для этой барышни более подходящим мужем, чем толстяк Жаке.
— Почтенная моя супруга, — ответил я, — давайте оставим пока кухню в покое, там все идет как нельзя лучше; потолкуем-ка мы с тобой вдвоем, вот тут, под орешником, как два старинных друга, у которых должно уже быть одно сердце и одна воля!
Я рассказал жене все, что случилось, и прибавил:
— Теперь ты видишь, что мадемуазель де Нив не могла бы быть женой другого…
— Правда, Шантебель, правда, да только жаль…
— Нечего жалеть. Анри будет счастлив, счастливее всех в мире!
— Знаю, куда ты клонишь! Ты хочешь, чтобы он женился на Мьет!
— И он тоже хочет, он любит ее!
— Потому что ты прожужжал ему о ней все уши!
— Нет, напротив, я знал, что уговаривать его — значило бы только отдалить его от нее, а я не так глуп. Что ты имеешь против бедняжки Мьет?
— Против нее? Конечно, ничего. Я отдаю ей должное, но… она так одевается…
— По-деревенски? Да ведь и мадемуазель де Нив сегодня одета так же, и все-таки она похожа на графиню.
— Да, потому что она графиня, это сразу видно.
— А разве Мьет похожа на мужичку?
— Нет, но она похожа на своего отца… не в нашу семью… и потом, она холодна и не любит Анри!
— Неправда! Мьет не холодна, а полна достоинства и сознания своих сил… Странно, а я-то думал, что именно ты способна понять ее, потому что помню, как девушка, в которую я был влюблен когда-то… давно… приревновала меня к блондинке, не стоившей даже ее башмака, которую мне, черт знает почему, вздумалось пригласить потанцевать… предмет моей любви, моя почти что невеста, плакала тогда от ревности, но я об этом не подозревал, и она покаялась мне в своих слезах только после свадьбы.
— Этой девушкой была я и, должна признаться, скорее дала бы разрезать себя на куски, чем призналась бы в своей ревности.
— Почему же?
— Потому что… сознаться в ревности — значит унизить себя в глазах любимого человека признанием в своем недоверии к нему.
— Хорошо сказала! И, стало быть… чем больше страдаешь, тем лучше скрываешь?
— Да, и нужно еще большое мужество… ты, значит, думаешь, что у Мьет много мужества?
— Еще бы! И думаю, что она много выстрадала. Особенно потому, что кое-кто оскорбил ее гордость…
— Кто же это?
— Не знаю.
— Уж не я ли?
— Да неужели?
— Так и есть. Я обошлась с ней очень круто, потому что она вообразила, что Анри не вернется из Парижа домой. Признаюсь, я и сама побаивалась того же, а потому еще больше рассердилась… И вся моя злость обрушилась на бедную Эмили. Не помню, что я ей сказала, но только она вдруг как в воду канула, и с тех пор ко мне ни ногой. Уверяю тебя, что я на нее совсем не сержусь и люблю ее по-прежнему.
— И скажешь ей об этом?
— Хоть сейчас. Где она?
— На кухне, с Анри.
— Анри на кухне! Вот так новость! Ведь он такой аристократ!
— Он пришел к убеждению, что нет ничего привлекательнее и лучше молодой и красивой женщины, занятой хозяйственными хлопотами и заботами… и ничего более достойного уважения, чем мать семейства, которая, как ты, печется о благоденствии семьи…
— Ты намекаешь, что мне следовало бы самой пойти на кухню?
— Нет, потому что там Эмили, а Анри, любуясь на нее, думает, что его женой будет такая же работящая, серьезная и прелестная женщина, как его мать!
— Ах, Шантебель, какой же золотой у тебя язык! Должно быть, змей в раю нашептывал так же сладко, как ты! Ты вьешь из меня веревки и потом всем рассказываешь, что я в доме глава!
— Да, ты глава, потому что если ты против Мьет, то и мы с Анри от нее откажемся.
В эту минуту Анри пришел сказать нам, что обед готов; прочитав в моих глазах подсказку, обнял мать и шепнул ей:
— Мама! После обеда я скажу тебе один секрет.
— Говори сейчас! — ответила она, расчувствовавшись. — Обед подождет. Я хочу скорей все узнать!
— Ну так позволь сказать тебе, что я люблю Эмили, но не хочу говорить с ней об этом без твоего позволения.
Моя женушка, не ответив ни слова, побежала на кухню, нашла Мьет, которая мыла свои прелестные ручки, взяла ее за плечи и расцеловала в обе щеки. Мьет улыбалась сквозь слезы.
— Вот самое лучшее объяснение! — сказал я.
Анри обнял и поблагодарил мать, и мы отправились обедать.
Обед был на славу, и мы дружно воздали ему честь. Я не люблю есть много и долго, но люблю стол вкусный и изящный. Наши мысли, наши способности, наше духовное настроение во многом зависят от тонкости или грубости принятой нами пищи. Жена, еще более плохой едок, чем я, в тот день ела почти с жадностью, видимо, признавая превосходство мастерства Эмили.
Я люблю наблюдать и делать выводы, а потому заметил, между прочим, что мадемуазель де Нив поглощала почти одни только кремы, фрукты и конфеты, тогда как графиня Алиса, при всей ее худобе и чахлости, отличалась завидным аппетитом скряг, когда они обедают в гостях. Толстяк Жак уписывал все весело и добродушно, но костлявая графиня, с тонкими губами, аккуратно укладывала в желудок провизию, как грызуны припасают ее к зиме в своих норах.
Усаживаясь за стол, она не без вызова отослала Ни-ни сесть возле мадемуазель де Нив.
— Рядом с Сюзет! — воскликнула девочка. — Ах, как вы добры, маменька!
— Это первое ласковое слово, которое я от нее слышу, — шепнула мне графиня.
— Оно будет не последним, — ответил я. — Вы предоставили ее влиянию прислуги, и она научилась никому не доверять и всем грубить. Когда ее начнут воспитывать разумно и в любящей семье, она научится уважать старших.
Успокоенные относительно графини, мы усадили ее в карету, и Мари в последний раз подвела к ней девочку, чтобы проститься, обещая свидание с нею недели через две. Графиня надумала было ломать комедию и даже сделала поползновение удариться в истерику, но лошади тронули, и она успела только, высунувшись из окошка, шепнуть мне:
— Не забудьте закладную!
Когда карета уехала, я так и покатился со смеху, чем удивил Мьет и жену: обе были наивны и чувствительны.