Марк Твен - Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909
– Еще одна ложь. Прошу вас, продолжайте.
– Но даю вам честное слово, что я потерпел неудачу.
– О, разумеется! Это я и без вас знал. Можно было этого и не говорить.
– Тогда в чем же ложь?
– В вашем утверждении, что вы не могли обратить внимание генерал–директора на предложение вашего друга. Это ложь, потому что вы, безусловно, могли это сделать.
– Не мог, уверяю вас. За три месяца мне не удалось этого добиться.
– Еще бы! Разумеется! В этом я и не сомневался. Но вы могли сразу же его заинтересовать, если бы взялись за дело как надо. Точно так же мог это сделать сам изобретатель.
– Я и сделал как надо.
– Нет, не сделали.
– Кто вам сказал? Вы же не знаете никаких подробностей!
– Не знаю. Но я убежден, что вы взялись за дело по–дурацки.
– Да как вы можете судить, если вы не знаете, какой путь я избрал?
– По результатам. Результат — наилучшее доказательство. Вы взялись за дело по–идиотски. Я очень стар и очень му...
– Да, да, я знаю. Но, может быть, вы разрешите мне рассказать, как я действовал? Я думаю, это поможет нам установить — по–идиотски я взялся за дело или нет.
– Это уже установлено. Но продолжайте, раз уж вам так не терпится разоблачить себя. Я очень ста...
– Конечно, конечно. Итак, я написал генерал–директору Сапожно–кожевенного управления вежливое письмо и объяснил...
– Вы с ним знакомы?
– Нет.
– Одно очко в мою пользу. Начали вы преглупо. Продолжайте.
– В письме я указал на огромное значение и выгодность изобретения и предложил...
– Зайти и поговорить с ним? Я так и знал. Вы проиграли два очка. Я оч...
– Он не отвечал целых три дня.
– Еще бы! Дальше.
– Затем он прислал мне три строчки, в которых холодно благодарил за хлопоты и...
– Ничего не предлагал.
– Вот именно. Ничего не предлагал. Тогда я написал ему более подробно и...
– Три очка!
– ...и не получил ответа. В конце недели я послал еще одно письмо, где довольно резко просил ответить мне на предыдущее.
Четыре! Продолжайте.
– Пришел ответ, мне сообщили, что мое предыдущее письмо не получено, и просили прислать копию. Я навел справки на почте и выяснил, что письмо получено, однако все же отослал копию. Прошло две недели, ответа не было. К тому времени я настолько поостыл, что снова мог писать вежливые письма. Я предложил ему принять меня на следующий день, добавив, что если не получу ответа, то буду считать его молчание знаком согласия.
– Пять очков!
– Я пришел ровно в двенадцать. Меня попросили подождать в приемной. Я просидел до половины второго и ушел, пристыженный и злой. Переждав еще неделю, чтобы остыть, я написал новое письмо, в котором просил принять меня на следующий день в полдень.
– Шесть очков!
– Он согласился. Я пришел минута в минуту и проторчал в приемной до половины третьего. Тогда я покинул это заведение, раз и навсегда отряхнув его прах со своих ног. На мой взгляд, грубость, нерадивость, бездарность и равнодушие к интересам армии генерал–директора Сапожно–кожевенного управления Военного министерства...
– Хватит! Я очень стар, и очень мудр, и знаю множество людей с виду разумных, у которых недоставало здравого смысла на то, чтобы толково взяться за простое и легкое дело вроде вашего. Вы для меня не диковинка: я лично знал миллионы, миллиарды подобных вам. Вы без толку потеряли три месяца, изобретатель потерял три месяца, солдаты потеряли три... итого девять месяцев. Сейчас я прочту вам сказочку, которую написал вчера вечером. А завтра в полдень вы пойдете к генерал–директору и уладите ваше дело.
– Великолепно! Так вы с ним знакомы?
– Нет. Но послушайте сказку.
Рассказ второй:
О ТОМ, КАК ТРУБОЧИСТУ УДАЛОСЬ ДАТЬ СОВЕТ ИМПЕРАТОРУ
I
Настало лето, и самые выносливые люди обессилели от невыносимой жары, а те, что послабее, лежали в изнеможении и умирали. Уже несколько недель в армии свирепствовала дизентерия — этот бич воина, — и ждать спасения было неоткуда. Доктора совсем отчаялись: сила их снадобий и искусства, которая и в лучшие времена стоила немногого, теперь была утрачена, и, судя по всему, без возврата.
Император повелел самым знаменитым лекарям явиться к нему на совет, ибо он был сильно обеспокоен. Он принял их сурово и потребовал отчета за смерть своих солдат. Он спросил их, знают они свое ремесло или нет и кто они, доктора или просто убийцы? Тогда главный убийца, самый видный собой и самым старый во всей империи лекарь, выступил вперед и сказал:
– Ваше величество, мы сделали все, что могли, и не наша вина, что этого оказалось недостаточно. Ни один доктор и ни одно лекарство нe в силах вылечить от этой болезни, побороть ее могут только природа и крепкий организм. Я стар, я знаю. Никакой доктор и никакие лекарства не могут исцелить от этой болезни, и еще раз повторяю и утверждаю это. В некоторых случаях они, по–видимому, немного, — о, совсем немного! — помогают природе, но, как правило, приносят только вред.
Император был вспыльчив и невоздержан на язык. Он осыпал лекарей самой отборной и грубой бранью и прогнал с глаз долой.
На следующий день ужасный недуг поразил его самого. Весть эта, передаваясь из уст в уста, повергла в ужас все королевство. Повсюду только и говорили, что о страшном несчастье, и все пребывали в унынии, ибо мало кто надеялся на благополучный исход. Сам император впал в меланхолию и сказал со вздохом:
– На все воля божия! Позовите сюда убийц, и будь что будет.
Те явились, долго щупали у него пульс, смотрели язык, влили ему внутрь весь аптекарский магазин, который притащили с собой, затем сели и принялись терпеливо ждать, потому что получали они не за визит, а были на жалованье.
II
Томми был смышленый шестнадцатилетний парнишка, отнюдь не принадлежавшим к высшему обществу. Его звание было слишком скромным, а занятие слишком низменным. В самом деле, вряд ли существовало ремесло более презренное, ибо занимался он тем, что помогал своему отцу чистить по ночам отхожие места и вывозить бочку с нечистотами. Лучшим другом Томми был трубочист Джимми, худенький мальчуган лет четырнадцати, честный, трудолюбивый и добрый, содержавший больную мать на средства, которые он добывал своим опасным и неприятным ремеслом.
Примерно через месяц после того, как заболел император, мальчики встретились однажды вечером, часов около девяти. Томми шел на ночную работу и был, разумеется, не в праздничном платье, а в своей отвратительной рабочей одежде и распространял вокруг себя не очень приятный запах. Джимми возвращался домой после дневных трудов и был чернее чугуна. На плече он нес метелки, к поясу прицепил мешок с сажей, и на всем его черномазом лице нельзя было различить ни одной черты, кроме весело блестевших глаз.
Они присели поболтать на край тротуара и, конечно, говорили только об одном: о всенародном бедствии — о болезни императора. Джимми лелеял в душе великолепный замысел, и мальчика так и распирало от желания поделиться км с кем–нибудь. Он сказал:
– Томми, я могу вылечить его величество. Я знаю, как это сделать.
– Томми был поражен.
– Кто? Ты?
– Да, я.
– Куда тебе, дурачок! Тут лучшие лекари и те сделать ничего не могут.
– Чихать мне на них! А я могу. Я бы его за пятнадцать минут вылечил.
– Да ну тебя! Что ты мелешь?
– Истинную правду, вот что.
– Джимми говорил так серьезно, что Томми смутился.
– Ты как будто не шутишь, Джимми? — сказал он. — Не шутишь, а?
– Даю слово, что нет.
– Ну и как же ты собираешься его вылечить?
– Ему надо съесть кусок спелого арбуза.
Этот неожиданный ответ показался Томми до того нелепым, что он не удержался и залился громким смехом. Но, заметив, что Джимми обиделся, он сразу притих. Не обращая внимания на сажу, он ласково потрепал друга по колену и сказал:
– Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть, Джимми. Больше не буду. Уж больно, понимаешь, смешно! Ведь возле каждого лагеря, где начинается дизентерия, лекари сразу же вывешивают объявление, что всякий, кого поймают с арбузом, будет бит плетьми до потери сознания.
– Я знаю. Идиоты они! — сказал Джимми, и в его голосе послышались слезы и гнев. — Арбузов такая пропасть, что все солдаты могли бы остаться в живых.
– Но как ты до этого додумался, Джимми?
– Ни до чего я не додумывался. Просто знал, и все. Помнишь старика зулуса? Так вот, он уже давно лечит этим средством и вылечил много наших знакомых; мать видела, как он это делает, и я тоже видел. Один–два ломтика арбуза — и болезнь как рукой снимает, все равно — запущена она или нет.
– Чудно что–то! Но, Джимми, раз так, то об этом надо сказать императору.
– Конечно. Мать уже кое–кому рассказала, думала, что они передадут ему, но это все бедняки, люди темные, — они понятия не имеют, как взяться за дело.
