Теодор Фонтане - Пути-перепутья
- Ленушка, Исусе Христе… Да еще где… как на грех, слева… Хотя чего удивляться… Так и есть… слева ей и след быть.
Беседа происходила вскоре после переезда. В остальном же здесь не поминали ни Бото, ни вообще прошлое, чему нетрудно было найти объяснение, ибо Лена, едва разговор обращался к этой теме, тотчас резко прерывала его или попросту выходила из комнаты. Когда это повторилось раз, и другой, и третий, фрау Дёрр смекнула, в чем дело, и впредь уже не заводила речи о предметах, о которых здесь не хотели ни говорить, ни слышать. Так продолжалось целый год, а когда год миновал, прибавилась и еще одна причина, по которой было бы неблагоразумно ворошить старые дела. Дело в том, что рядом с Нимпчами, точнее сказать - через стену, поселился новый жилец, поначалу просто заинтересованный в добрососедских отношениях, но по прошествии некоторого времени обещавший стать больше чем соседом. Он приходил к ним каждый вечер, говорил о том о сем, так что порой невольно вспоминались те времена, когда у Нимпчей сиживал на своем табурете старый Дёрр с трубкой в зубах, разве что новый сосед мало чем походил на Дёрра; он был очень порядочный и образованный человек, с манерами пусть не изысканными, но вполне приличными, превосходный собеседник, и если во время его посещений Лена была дома, он рассказывал о всяких городских новостях, о школах, газовых установках, канализации, а иногда - о своих путешествиях. Если сосед приходил в отсутствие Лены, он и этим не огорчался, играл со старушкой в карты либо в шашки, а то даже помогал раскладывать пасьянс, хотя вообще-то карты презирал. Ибо человек этот был сектантом и, после того как не без успеха подвизался сперва у менонитов и затем у ирвингианцев, просто-напросто основал собственную секту.
Легко можно себе представить, что все эти обстоятельства возбуждали безумное любопытство фрау Дёрр, и та не уставала задавать вопросы и делать намеки, но лишь тогда, когда Лена хозяйничала на кухне или уезжала в город.
- Госпожа Нимпч, дорогушенька, расскажите-ка, что он за человек. Я в адресный календарь заглядывала - его имени там пока нет, да ведь у Дёрра вечно календарь с летошнего года. Его Франке звать; так ведь?
- Франке.
- Франке… Франке жил когда-то на Омгассе, бочар, одноглазый; вернее сказать, другой глаз у него тоже был, да весь белый, не глаз, а рыбий пузырь. Думаете - отчего? Обод сорвался, когда он его гнул, и концом прямо в глаз. Вот отчего. Уж не из тех ли и ваш?
- Нет, госпожа Дёрр, он не из тех, он вообще из Бремена.
- Ах, из Бремена. Ну, тогда мне все понятно.
Фрау Нимпч одобрительно кивнула и, не требуя от приятельницы дальнейших объяснений по поводу того, что именно ей понятно, продолжала:
- Ну, а от Бремена до Америки всего две недели езды. Чего он только не перепробовал - и жестянщиком был, и слесарем или кем-то там по машинной части, потом видит, что проку мало, взял да и заделался лекарем, разъезжал повсюду с уймой маленьких скляночек и проповедовал заодно. Проповеди у него получались очень хорошие, и его пригласили на работу эти, как их… опять забыла. Ну такие, верующие и очень приличные люди.
- Господи Исусе! - взвилась фрау Дёрр.- А он часом не из тех… Ну, как их называют-то… у них еще по многу жен бывает, у кого шесть, у кого семь, у кого больше… Ума не приложу, на что им такая прорва жен…
Тема была как на заказ для фрау Дёрр, но старушка быстро успокоила приятельницу:
- Нет, нет, дорогая, все не так. Я поначалу и сама так думала, а он засмеялся и говорит: «Боже избави, госпожа Нимпч, боже избави. Я холостяк. А если я надумаю жениться, одной мне за глаза хватит».
- Ну, слава богу, как гора с плеч,- сказала фрау Дёрр.- А потом что было? В Америке-то?
- А потом все было хорошо, через малое время ему помогли. Эти, сектанты, они все такие, они друг друга в беде не оставят. У него и заказчики объявились, и он снова занялся старым ремеслом. Он и до сих пор тем же занимается и работает на большой фабрике, что по Кёпникерштрассе, они делают трубы, небольшие такие, и горелки, и краны, и все, что нужно для газа. А он у них старшим, ну вроде надсмотрщика или десятника, у него душ сто под началом. И такой приличный человек, носит цилиндр, черные перчатки. Зарабатывает он тоже неплохо.
- Ну, а Лена?
- Лена, Лена! Она вроде не прочь. И то сказать, чем он плох? Одна беда: не умеет она держать язык за зубами, и если он заведет с ней разговор, она сразу ему все и выложит, все старые истории, сперва про Кульвейна (с Кульвейном - это такая давняя история, будто ее и вовсе не было), а потом про барона. А Франке, надобно вам знать, человек приличный и благородный. Почти что дворянин, если вникнуть.
- Надо ее отговорить. Зачем ему все знать? Ей-богу, незачем. Мы ведь тоже не все знаем.
- Ваша правда. Да ведь поди докажи ей!
Глава восемнадцатая
Шел июнь семьдесят восьмого года. Госпожа фон Ринекер и госпожа фон Селлентин провели май в гостях у молодой четы, в результате чего матушка и свекровь, с каждым днем все больше уговаривавшие себя, что их Кете нынче выглядит много бледней, малокровней и угнетеннее, чем обычно, настояли на консультации врача-специалиста, который после весьма дорогостоящих гинекологических исследований предписал, как нетрудно догадаться, совершенно необходимый для больной четырехнедельный курс лечения на Шлангенбадских водах. В дальнейшем же весьма показано лечение в Швальбахе. Кете поначалу смеялась, не желала и слышать ни о каких курсах лечения, особенно в Шлангенбаде - само-де название внушает ей ужас, ибо происходит от слова «змея», и она уже чувствует жало гадюки у себя на груди, но потом смирилась и отдалась дорожным сборам с искренним удовольствием, во многом превосходившим все те радости, каких она ожидала от пребывания на водах. Она каждодневно ездила в город за покупками и без устали твердила, что лишь теперь начала понимать увлечение английских дам процедурой «shopping»: бродить из магазина в магазин, находя повсюду прелестные вещички и учтивых людей - это поистине наслаждение - и вдобавок весьма поучительное, ибо встречаешь так много незнакомого прежде, незнакомого даже по названию. Бото обычно принимал участие во всех этих выездах и походах, и не успел еще миновать июнь, как половина Ринекеровой квартиры превратилась в миниатюрную выставку путевых принадлежностей: огромный чемодан, окантованный бронзовыми полосками и не без оснований нареченный с легкой руки Бото гробницей ринекеровского состояния, возглавлял этот обширный хоровод, за ним следовали два чемодана свиной кожи, поменьше первого, далее сумки, пледы и подушки, а на софе были разостланы все дорожные туалеты, причем сверху помещался плащ и пара великолепных сапог со шнуровкой и толстыми подметками, словно речь шла по меньшей мере о восхождении на ледник. Был назначен срок отъезда - иванов день, двадцать четвертое июня, а накануне, по желанию Кете, в последний раз собрался ее cercle intime[2], для чего на весьма ранний час были приглашены Ведель, один из молодых Остенов, разумеется, Серж с Питтом и, наконец, любимец Кете, Балафре, который еще в бытность свою хальберштадтским кирасиром принимал участие в знаменитой кавалерийской атаке при Марлятур, где и получил классический удар, рассекший ему лоб и щеку, а впоследствии принесший ему прозвище Балафре - меченый.
Кете сидела между Веделем и Балафре, и по ее виду никак нельзя было сказать, что она нуждается в лечении, все равно каком. На щеках у нее играл румянец, она непрерывно смеялась, задавала сотни вопросов, а когда спрошенный начинал отвечать, довольствовалась первыми двумя словами. Собственно, говорила все время одна Кете, но этим никто не тяготился, ибо она в высшей степени владела искусством вести приятную беседу ни о чем. Балафре спросил ее, как она представляет себе свое пребывание на курорте. Шлангенбадде славится не только своими целебными источниками, но - в еще большей мере - своей скукой, а четыре недели курортной скуки нелегко вынести даже при самых благоприятных обстоятельствах.
- Ах, дорогой Балафре,- отвечала Кете,- вы уж лучше не запугивайте меня. Впрочем, вы и не станете этого делать, когда узнаете, как много порадел для меня Бото. Он уложил в мой чемодан, правда на самое дно, восемь томов повестей, а чтобы не возбуждать мое воображение в ущерб предписанному врачом курсу, добавил еще брошюрку о разведении рыбы искусственным путем. Балафре расхохотался.
- Да, дорогой друг, вы уже смеетесь, но вам известна лишь часть дела. Главное же - в мотивировке (ибо Бото ничего не делает без причины). Разумеется, когда я говорила, что мне показано чтение научных брошюр, чтобы успокоить воображение, это было лишь шуткой, истина же заключается в том, что я обязана читать подобные вещи и, следовательно, брошюру о рыбоводстве из чувства патриотизма, поскольку Неймарк, наша с ним дорогая родина, уже много лет славится как родоначальник искусственного разведения рыбы, и ежели я не просвещусь относительно столь важного для нас экономического фактора, мне лучше впредь не показываться на том берегу Одера, а пуще того - в Бернойхене, у моего кузена Борне.
