Джо Дассен - Подарок для Дороти (сборник)
Я обнаружил Ники в постели, в состоянии между смехом и слезами. Увидев меня, она притихла, а потом уткнулась лицом в ладони и разрыдалась. В сером свете от окна кожа на ее голой груди словно затвердела, превратившись в тусклую слоновую кость. Юбка задралась до самой талии, она сидела, подобрав одну ногу под себя, а другая косо свешивалась через край кровати поверх разорванной блузки и вороха нижнего белья.
Я сварил кофе и принес ей. Она взяла меня за руку и сказала: «Нет, пожалуйста, нет». Я вышел из дома и спустился, чтобы выкурить сигарету, сидя на тумбе у обочины дороги.
* * *Когда последние деревенские уходят, Янис подсаживается ко мне с бутылкой и двумя стаканами.
— Ну как твоя подружка, а, Джо?
— У Ники все очень хорошо.
— Никогда не устану повторять: тебе очень повезло. — Тут он мне рассказывает, что один лампадеро поймал здоровенного ската размером с дверь и что цена на виски в Ираклионе скакнула как корова от жары — хотя никто тут его не пьет, кроме французов. И заключил: — Знаешь, я по поводу новых списков. Как насчет завтра, а?
— Да-да, конечно. Я всего лишь зашел выпить стаканчик.
Янис хрипло зевает и отдается своему тику — чешет шею рукой. Через какое-то время:
— Знаешь, ты мне очень нравишься. — Потом смакует молчание. Наконец: — Не надо бы, наверное, тебе это говорить, но я думаю, все неприятности с Лолой уладятся.
Он дает мне время усвоить сказанное, но, поскольку я никак не отзываюсь, продолжает:
— В общем, нашлись люди — взяли грузовик и съездили в Ираклион…
— Наш грузовик?
— Я же сказал, не стоило тебе это говорить. Ладно, съездили они в Ираклион на грузовике. И привезли новую девицу. Поселили ее на складе. — Он тычет большим пальцем в сторону пакгаузов. — Не надо французам об этом знать, ладно? А то вдруг им Лола надоест…
Мы выпиваем, и я обещаю ему, что никому не скажу. Когда я встаю уходить, он подхватывает одной рукой бутылку и стаканы и провожает меня до двери.
— Значит, насчет списков договорились? Завтра?
— Конечно.
Луна пока низко над горизонтом. Я задаюсь вопросом, достаточно ли она высоко, чтобы освещать наше окно.
— Янис?
— Что?
— Где ты научился говорить по-французски?
Янис вытирает лоб.
— Это все дед. Он был французом. Его немцы убили в Первую мировую. Хотя у него в любом случае был туберкулез.
Мы оба смотрим на луну, и Янис говорит, что нам повезло:
— Знаешь, ведь я был уверен, что из-за Лолы будут проблемы.
Хотя он говорит по-французски совершенно правильно, то, что он говорит дальше, не совсем ясно, я улавливаю только бессвязные обрывки, словно он находится в соседнем помещении. Когда сквозняк у двери достаточно нас освежил, мы желаем друг другу спокойной ночи.
Я останавливаюсь покурить на молу, луна светит по-прежнему, но горизонт на востоке уже проясняется. День обещает быть теплым — вполне терпимая жара. Может, Ники уже проснется, когда я вернусь?
* * *Я выкурил четыре сигареты. Когда вернулся в комнату, Ники сидела в углу на полу. Ее запавшие глаза были обведены красными полукружиями. Судя по всему, она плакала, но кофе допила. Пелена ее опьянения спала, оставив после себя дрожь. Я присел рядом, и мы оба задумались. В какой-то момент мне показалось, что она вот-вот снова заплачет. Я не был в этом уверен, потому что мне никак не удавалось взглянуть на нее. Она попыталась положить руку на мое колено, но я ее столкнул. И сказал что-то вроде: «Может, пройдемся?»
Ну вот, мы пошли на пляж по дороге с мельницами. Дул влажный теплый ветер, и мы слышали загадочное гудение мельничных крыльев, бесконечное множество негромких потрескиваний в их ступицах. Как раз начали вылезать жабы, вычерчивая пятна тени, стекавшиеся к перекрестку. Море было плоским и черным, лепечущую полосу прибоя смягчали груды выброшенных морем водорослей. Пляж искрился темными отсветами — теплая неподвижность. Мы сошли с дороги, спустились по скалам и вышли на песчаный берег. Валявшиеся там и сям плети водорослей были сухими и потрескивали под нашими ногами.
На песке виднелось что-то непонятное — оказалось, скопление жаб, копошащихся возле скал. Это было странно, мы никогда прежде не видели их на пляже. Я коснулся локтя Ники, и она остановилась.
— Так тихо.
— Да.
— Вся эта соль…
— Да.
— И все эти водоросли — может, дождь пойдет?..
Я поднял ей подбородок, расстегнул блузку, распустил завязку ее шортов, ее стареньких шортов из джинсовой ткани. Белый хлопок и синяя джинса казались такими чистыми в темноте. Она повернулась, чтобы я расстегнул застежку у нее на спине. Мне не удалось с первого раза, хотя я знал это движение наизусть. Она тоже помогла мне раздеться, не касаясь моего тела.
Вода объяла меня как новая кожа, черная и гладкая. Мы доплыли до буйка и вернулись. Луч маяка по-прежнему описывал круги, обшаривая пляж и теряясь вдалеке за мысом. Выйдя из воды, мы не стали прятаться от света. Словно нам уже было нечего скрывать. Ники подобрала полотенце, которое мы оставили на скалах, и тщательно вытерлась. Мы направились к нашей одежде. Скопление жаб подобралось совсем близко к сине-белой стопке Никиных вещей. Мы пробрались между жабами и скалами.
— Джо?
— Что?
— У меня лягушка в лифчике.
— Погоди, сейчас выну.
Жаба, сидевшая в чашечке бюстгальтера, казалась спящей, но, когда я ее схватил, стала бешено вырываться, скакнула и плюхнулась в лужицу морской воды. Одна из ее задних лапок осталась у меня в руке. Наверное, я пытался ее удержать.
Ники все видела. Прикрыв свою наготу, она выкопала ногой ямку в песке. Я бросил лягушачью лапку туда и засыпал. И тут стремительный ливень в мгновение ока усыпал песок звездами.
— Тебе больше не нужно полотенце?
Она передала его мне. Потом, наклонившись вперед, надела лифчик без малейших усилий, быстрым и плавным жестом, и стала терпеливо ждать, пока я застегну его на спине. Маяк на мысу удлинил ее тень на скалах. Она выглядела такой хрупкой и беззащитной, что тут это казалось даже чем-то странным.
— У саламандр лапы снова отрастают, — сказала она.
— Да, но не думаю, что это одно и то же.
— Она легко оторвалась?
— Ну да.
Маленькая волна, бегущая по песку, перелилась в лужу, заструившись вокруг наших лодыжек. Такие вот волны набегают время от времени, взявшись неизвестно откуда. Они похожи на кильватерный след какого-то корабля, хотя ничего такого на горизонте не видно. Однажды Ники предположила, что это от китов. А я сказал, что в таком случае хотя бы одного загарпунили — положили на ломтик хлеба и подали как закуску к чаю.
Одевшись, я вытер ей волосы, прядь за прядью. Дождь полил снова, сильнее, превратив пляж в темную грязь. Я стал вытирать ей ноги, помогая надеть босоножки.
— Может, этот лягушонок и с тремя лапками выживет. Он ведь в луже, так что вполне может оттуда выбраться, это же не океан.
— Не знаю.
Она медленно выпрямилась и укрыла мне плечи полотенцем.
— Может, он даже плавать сумеет с тремя лапками.
— Не знаю. Не думаю.
Она проворно взобралась по скалам к дороге. Луч маяка осветил ее на краткий миг, всю такую опрятную, в белом и синем, только песок пристал к ее икре. Она стояла наверху, крепко уперевшись ногами, и, склонив голову вниз, смотрела на меня.
— Может, ты и прав, — сказала она.
И тут дождь припустил по-настоящему.
Я ухватился за руку Ники, которую она мне протянула. Я позволил ей думать, будто она меня и вправду тянет, но на самом деле взобрался сам.
Помню, как мы сели на дороге под дождем среди жаб и как я вытирал песок с ее ноги — когда закончил, там осталось красное пятно.
Господи, какая же она была хрупкая и промокшая!.. Я встал на колени и попытался закрыть ее от дождя своим телом. Неловкий, неуклюжий жест. Она смотрела на меня снизу своими большими детскими глазами, и морщинки боли залегли в их уголках и вокруг рта.
Я сказал:
— Знаешь, что он сделает? Он выползет оттуда и смастерит себе костыли из спичек, а из водорослей сделает подушечку себе под мышку. Так он сможет добраться до своих. Сядет вместе с ними ночью на дороге и будет ждать, когда их машина раздавит.
Ники опустила голову и прыснула со смеху, а потом пригорюнилась и заплакала, как маленькая девочка. Прижималась к моей груди и захлебывалась от рыданий. Через какое-то время она подняла ко мне лицо и сказала:
— Это так грустно.
