Альфонс Доде - Евангелистка

Куда же мне идти теперь, если даже родные гонят меня из дому? А ведь мне так мало от них нужно — лишь бы не умереть с голоду! Недавно мне предложили место в Петербурге. Снова воспитывать детей, снова терпеть унижение и рабство! Но не все ли равно? Эта злосчастная попытка вернуться к семейному очагу убедила меня в том, что все в мире умерло для меня, даже родная семья. Отныне сердце мое замкнулось для земных чувств, никакие мирские радости не прельстят его более…»

Элина получила письмо Генриетты Брис вечером, вернувшись из Пор-Совера. Она читала его, сидя у стола с двумя приборами, накрытыми друг против друга, и с букетом цветов, который г-жа Эпсен никогда не забываг ла поставить перед, своей любимицей, ибо этот ежедневный обед вдвоем с дочерью был для нее праздником. Поджидая мать, девушка сидела неподвижно, не снимая шляпки и перчаток, глядя на распечатанное письмо, в котором говорилось о смерти, отречении, служении богу — о том же, что внушали ей и в Пор-Совере; те же мысли в обеих религиях выражались разными словами. Какое роковое совпадение: в дни жестокой внутренней борьбы, раздиравшей душу Элины, отчаянные жалобы Генриетты Брис вторили суровой проповеди Жанны Отман!

Дверь отворилась. Вошла ее мать. Элина поспешно спрятала конверт в карман — она была уверена, что письмо расстроит г-жу Эпсен. К чему спорить, когда они с матерью уже не могут понять друг друга? Зачем объяснять, что Элину теперь уже не возмущают кощунственные признания Генриетты, что и для нее, хотя она — увы! — еще не отрешилась от всего земного, и для нее существуют обязанности более высокие, более угодные богу, чем обязанности семейные?

— Ты уже дома, Линетта?.. А я и не заметила, как ты вошла. Я была внизу с Сильванирой. Ты давно здесь? Да разденься же наконец!

Как всегда после возвращения из Пор-Совера, Лина казалась измученной, обессиленной. Рассеянно сняв шляпку, она даже не взглянула в зеркало, не поправила прическу, а за столом ела так мало, так неохотно отвечала на нежные расспросы матери, что та забеспокоилась.

Они обедали, как обычно в летние месяцы, у раскрытого окна. Из сада к ним доносились голоса, смех, звонкое щебетанье птиц, которые словно прощались с заходящим солнцем.

— Слышишь, Линетта? К Оссандону пришли в гостя внучата. Как бы они не утомили бедного старика! Ведь госпожа Оссандон в отъезде. Между прочим, говорят, будто майор собирается жениться.

Добрая женщина нарочно выдумала эту новость, чтобы проверить, не осталась ли в сердце Лины хоть искра чувства к бывшему поклоннику. Уж очень она холодна была с Лори за последние дни. Но Элина, выслушав новость с полным равнодушием, протянула только: «Ах, вот как!» Нет, тут кроется что-то другое.

И г-жа Эпсен встревожилась не на шутку. Она внимательно вглядывалась в красивые глаза дочери, обведенные синими кругами, в осунувшееся лицо, потерявшее юную свежесть и округлость. Положительно с ее деточкой что-то происходит! Мать попыталась расспросить Элину о Пор-Совере, о занятиях в классе, о часах отдыха.

— Значит, школа почти рядом с замком, дойти туда два шага? Так ты же совсем не гуляешь, родная моя! Просидеть пять часов в классе без воздуха, без движения! По крайней мере ты ходила на шлюзы навестить Мориса?

Нет, она туда не ходила. Г-жа Эпсен начала жалобно сокрушаться о бедном мальчике: ведь они совсем его забросили из-за всех этих хлопот и приготовлений к свадьбе.

— Отец считает, что ему там лучше, что это полезно для будущего моряка, но я, право, не понимаю, чему он там может научиться… Ах, доченька! Как много добра ты принесешь этой семье! Какая благородная задача для женщины доброй и серьезной, как ты!

Лина действительно была серьезна, даже чересчур серьезна, ибо ничто не могло вывести ее из оцепенения. Вялая, равнодушная ко всему, она продолжала сидеть за столом, задумчиво устремив глаза в одну точку, высоко над листвой деревьев, на золотистом закатном небе.

— Хочешь, пройдемся немного, деточка? Такой дивный вечер! И Фанни захватим с собой по дороге.

Элина сначала отказывалась, но потом уступила.

— Тебе так хочется? Ну хорошо, пойдем! — сказала она твердо, словно приняв какое-то важное решение.

В ясные летние вечера партер Люксембургского сада с той стороны, что прилегает к старому питомнику — его причудливые деревья, цветочные клумбы, заросли японского ломоноса с вьющимися стеблями и соцветиями пурпурных колокольчиков, тепличные декоративные юкки и кактусы, его белые статуи, оживленные зыбкой тенью листвы, — напоминает зеленый, заботливо возделанный парк, только что политый перед приходом гуляющих. Ничего похожего на пыльные дорожки городских садов, на шумные аллеи бульвара Сен-Мишель. Здесь купаются в песке и летают над самой травой воробьи и толстые дрозды, почти ручные, клюющие крошки, оставшиеся от завтрака малышей.

В послеобеденные часы сюда, в круговые аллеи, к пчельнику, к фруктовым деревьям, рассаженным букетами, спиралью или шпалерами, со всех окрестных улиц стекается народ, совсем непохожий на праздную публику, толпящуюся на боковых террасах: служащие, мелкие рантье, семьи рабочих, женщины, сидящие здесь до темноты с книжкой или рукодельем, спиной к аллее и лицом к зелени, мужчины, расхаживающие с газетой в руках, и целые стаи детей, больших и совсем крошечных, играющих, бегающих вперегонки и едва научившихся ходить, которых выводят гулять так поздно, потому что матери работают целый день.

Усадив г-жу Эпсен на складное кресло возле клумбы ирисов, которые она особенно любила за нежные оттенки цветов и болотистый запах, Лори предложил Элине пройтись по саду. Она согласилась сразу, с какой-то лихорадочной поспешностью, хотя в последние дни словно бы избегала оставаться с ним наедине. Бедняга не мог скрыть свою радость. Гордо выпрямившись, довольный, помолодевший, он повел невесту в английский сад, где гуляли другие парочки, тоже, быть может, помолвленные. Рассыпаясь в цветистых фрааах, Лори не обращал внимания на холодное молчание Элины, — он приписывал его девической робости и застенчивости. День свадьбы еще не был назначен, но обвенчаться они собирались на каникулах, в свободное от занятий время, когда ученики разъедутся и школы закроются. На каникулах! А ведь уже начался июль…

Какой чудесный июльский вечер, светлый, полный надежд! Влюбленный шел как во сне, глядя на дальние окна над бульваром, полыхавшие в лучах заката среди ветвей.

Фанни догнала их и в приливе нежности прижалась к Элине.

— Нет, оставь меня… Поди поиграй! — сказала ей Элина.

Девочка послушно побежала вперед по аллее, где щебетали ласточки и прыгали воробьи чуть ли не под ногами гуляющих, перелетая с деревьев на статуи, с гривы Каинова льва на поднятый кверху палец Дианы. День угасал. Длинные лиловые тени ложились на траву. — Следя за их узором, Элина шла молча, опустив глаза. Вдруг она сказала:

— Я узнала новость, которая меня глубоко огорчила. Правда ли, что Морис готовится к первому причастию?

Морис действительно написал отцу, что посещает католическую школу при церкви Пти-Пора, к великой радости тамошнего кюре, довольного, что у него в этом году будет хоть один причастник. Но чем же это могло рассердить Элину?

— Меня следовало предупредить, я бы этого не разрешила, — продолжала девушка суровым тоном. — Если мне предстоит быть матерью вашим детям, руководить их воспитанием, они должны исповедовать ту же веру, что и я, единую, истинную веру… Я этого требую!

Неужели это Лина, прелестная девушка с кроткой улыбкой, говорила таким сухим, властным тоном? Неужели это она сказала «Уйди!», резким движением оттолкнув Фанни, которая снова подбежала к ним и замерла в испуге, увидев их расстроенные, изменившиеся лица? Все вокруг тоже изменилось: сад казался теперь сумрачным, пустынным, окна вдалеке меркли одно за другим в синеватых сгущавшихся сумерках. Лори почувствовал вдруг, как им овладевает уныние, он едва находил в себе силы возражать, бороться с холодной решимостью Элины. Ведь она так благоразумна, так чутка, как же она может не понять?.. Это же тонкий, деликатный вопрос, дело совести. Дети должны остаться католиками* как их покойная мать, хотя бы из уважения к ее памяти… Но девушка жестко перебила его:

— Вы должны сделать выбор. Я не согласна связывать себя на всю жизнь при таких условиях. Разные вероисповедания, разные обряды — это неизбежно вызовет разлад в будущем.

—Элина, Элина! Разве взаимное чувство не выше всего?

— Нет ничего на свете выше религии!

Стемнело, птицы умолкли в ветвях деревьев, редкие, запоздавшие прохожие, услышав издалека сигналы сторожей, спешили к выходу, к единственным еще не запертым воротам, последнее окно на горизонте погасло. Лори едва узнавал в темноте большие неподвижные глаза Лины, так непохожие на прежние, ласковые, светившиеся улыбкой глаза его подруги.