Кальман Миксат - Странный брак

— Это невозможно!

— Не невозможно, а так оно и есть, да-с. Моя дочь Пирошка ровным счетом ничего не знает об этих письмах. Хотите удостовериться? Пожалуйте сюда.

Хорват взял со стола письмо, которое писал, когда вошел Бутлер, и поднес к глазам графа. Яноша будто громом поразило. Он узнал почерк, так хорошо знакомый ему по тем письмам, которые приплывали на корабликах. Те же красивые и аккуратные круглые буквы, кружившие ему голову пять лет подряд.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сердце Яноша все еще сжималось от боли, а в глазах уже забегали искорки гнева.

— Милостивый государь, — заговорил он взволнованно, глухим голосом, — скверную игру вы играли со мною эти пять лет! Я прошу вас объяснить свое поведение.

Его ноздри раздувались, лицо побледнело, в глазах горел зловещий огонек, предвещавший бурю.

Хорват с восхищением смотрел на него, думая: "Какой он сейчас красивый! И почему нет у меня такого сына?!"

— Ну-ну-ну, молодой человек! — покровительственно улыбнулся Хорват, сохраняя олимпийское спокойствие. — Вы слишком горячитесь, да-с, но я не могу порицать этого, ибо juventus ventus… [Юность ветрена… (лат.)]

— Никаких "ventus"! — язвительно оборвал его граф. — Вы стали дворянином, а дворяне, даже убеленные сединами, не вправе отделываться латинскими поговорками.

Старик Хорват и бровью не повел.

— Дворяне, да. Но должен вам сказать, молодой человек, что есть нечто высшее, чем просто "дворянин", — это дворянин и отец. Так вот, я — отец, и когда я увидел, что кто-то хочет найти доступ к сердцу моей дочери, да притом таким на редкость романтическим путем — журчащие ручейки, кораблики с букетиками, я вправе был подумать: "Гм, ты хочешь похитить у меня дочь? Так вот я прегражу тебе путь и посмотрю сначала, кто ты есть и что ты собой представляешь!"

Молодой граф склонил свою красивую, изящную голову в знак того, что подавлен этим аргументом.

— В течение пяти лет я переписывался с вами, стремясь одновременно и не вызвать у вас подозрений, и проникнуть в духовный мир моей юной дочки. Умудренный долголетним житейским опытом, я играл с вами… да что я — с тобой, мой сын. Надеюсь, ты ничего не имеешь против того, чтобы я называл тебя на "ты", как мы уже давно делали это в письмах?

Тут граф поморщился, словно от боли, — так тяжела была ему эта шутка, однако не проронил ни слова, с нетерпением ожидая, что последует дальше. Голова его кружилась.

— Пять лет — большой срок, мой сын, и за это время я хорошо узнал тебя. Такова была моя непреклонная воля: самому выбрать жениха для своей младшей дочери. И вот я выбираю тебя, да-с!

Он с любовью простер к Яношу руки и обнял его. Граф печально смотрел на старика, ничего, казалось, не понимая.

— Черт возьми, да что с тобой? Почему у тебя такая кислая физиономия, будто ты не свататься пришел, а на похороны? Разве так должен выглядеть получивший согласие жених, а?

— Вы разрушили мои самые сокровенные мечты, — ответил граф Янош с выражением глубокой грусти на лице, — и я боюсь, что мой визит к вам был бесцельным. Прошу прощенья и…

— Чепуха! А Пирошка?..

— О, она почти не знает меня. Да ведь она, по сути дела, совсем другая девушка, незнакомая мне, и, уж во всяком случае, не та, какую я знал, все существо которой я постиг за эти годы и хранил в своем сердце.

— Не будь фантазером, мой дорогой. Что случилось, того не поправишь. Помочь делу можно было бы теперь лишь одним путем. — И под серебристыми усами старика заиграла добродушная улыбка.

— Как? — машинально спросил молодой человек.

— Если б ты взял в жены меня, но, думаю, такой modus vivendi [Образ жизни (лат.)] вряд ли бы тебе понравился.

Тут уж и Янош улыбнулся.

— А потом, видишь ли, верно, конечно, что с тобой переписывалась не Пирошка, но верно также и то, что она желала этого. Первый кораблик, который принес записку, предупреждавшую, чтобы ты не ходил больше в Бернеш, иначе тебя там схватят, она сама пустила на воду. Заметив кораблик, я выловил его и, ни слова не говоря ей, переписал записку своим почерком; ее же я никогда больше не подпускал к ручью, огородив эту часть сада.

— Так вы думаете, дядюшка, — спросил граф Янош оживленно, — что она не чуждается меня?

— Думаю? Глупец я, что ли, чтоб годами переписываться со студентом ради своего удовольствия? Этак я лучше бы переписывался с епископом из Кашши — он куда умнее, да и земляк мне. Нет, я знал, что девушка тебя любит.

— О господи, если б это было правдой! — вздохнул Янош.

— Бьюсь об заклад, что правда.

— А как можно это узнать?

— Да очень просто: возьмем и спросим ее.

— Но когда?

— Сейчас, немедля.

— Здесь, при мне?

— При тебе.

— Нет, нет, — запротестовал граф, — я умер бы на месте, если б она сказала, что не любит.

— Не умрешь, черт возьми! — И Хорват открыл дверь; взору Яноша представилась анфилада комнат. — Пирошка, Пирошка! — позвал старик. — Иди сюда!

Не прошло минуты — да что там, и полминуты не прошло (впрочем, Яношу показалось, что прошла целая вечность), как в соседней комнате послышалось шуршанье платья! Граф Янош, точно повинуясь какому-то приказу свыше, закрыл глаза. Он почувствовал легкое дуновение ветерка — это был шелест ее платья, — и золотые солнечные лучи, проникающие сквозь зеленые жалюзи окон. Потом зазвенел нежный голосок:

— Я здесь, папочка, что прикажешь?

При этих словах Янош сразу же раскрыл глаза; ему показалось, что сейчас, с открытыми глазами, он не видит ничего, хотя только что с закрытыми созерцал все происходящее в комнате.

Словно призрачное видение, в дверях стояла Пирошка. Казалось, это совсем и не живая Пирошка, а ее портрет сошел со стены и стоит теперь в дверях, как в раме. Но одета она по-иному. На ней простое ситцевое платье, которое так идет к ней, и белый передник; рукава закатаны выше локтей, обнажая розовые, как цветы черешни, руки. Сейчас они беспомощно опущены, головка тоже поникла, словно надломленная лилия" И все же как прекрасна она была, эта Пирошка!

— Я позвал тебя, мое сердечко, потому что нам нужно решить с тобой один важный вопрос. Подойди сюда поближе. Но что за странный наряд на тебе?

Девушка оглядела себя, свой передник, руки и зарделась. Потом быстро начала спускать рукава платья.

— Мы с Фридой хлопотали по кухне, — пробормотала она, — в я не знала, и… о господи!..

— Что такое? Ты хочешь убежать? Ну нет! Подойди сюда, подойди-ка… Вот так, ко мне!

Она остановилась позади отца, привстав на цыпочки и опершись подбородком о его плечо. Спрятавшись за спиной отца, она решилась, наконец, украдкой бросить робкий взгляд на гостя.

— Отгадай, зачем пришел ко мне граф Бутлер?

— Не знаю, папочка, не знаю, — тихо проговорила девушка сдавленным голосом.

Бутлер шагнул вперед, машинально и беспомощно, как лунатик; губы его шевелились, он чувствовал, что должен сказать что-то, но старый Хорват остановил его.

— Я сам скажу, да-с. Он просит твоей руки. Ну, ну, что ты смотришь на меня с таким удивлением? Вот послушай: теперь все зависит от тебя. Если любишь, выходи за него. Если нет — откажи. Отвечай, как подсказывает тебе сердце!

Девушка невольно опустила голову, словно желая совсем исчезнуть. Она скрылась, как за ширмой, за спиной старика.

В наступившей тишине, казалось, было слышно, как бьются сердца молодых людей;

— Ну, не будь ребенком, отвечай же!

Девушка сжала губы и молчала. Раздавалось только тиканье старых стенных часов; маятник лениво качался из стороны в сторону.

— Что ж ты молчишь? И потом, что ты все прячешься за моей спиной? Это тебе не ширма! А ну-ка, иди сюда, а то я уже сержусь.

Старый Хорват отошел к окну, и девушке некуда было деваться; она напоминала сейчас хрупкий цветок, у которого отняли вдруг палочку-подпорку. Такое странное чувство, будто совсем, совсем одна… И она дрожит, словно лилия на ветру.

Пирошка опять подошла к отцу и склонила голову ему на грудь.

— Ой, мне стыдно, мне так стыдно, — проговорила она еле слышно.

— Может быть, ты еще не решила? Тебе нужно время на раздумье?

— Нет.

— Что "нет"? Ты еще не решила или тебе не о чем раздумывать?

— Не знаю, не знаю, — повторяла она как в полусне. Старик начинал терять терпенье, на лбу его собрались морщины.

— Ах ты, маленькая трусишка! Какая же из тебя получится жена? Ты еще ребенок. Теперь я и сам вижу, что рано еще с тобой говорить об этом. Вот и весь ответ. Если б ты любила Бутлера, ты пересилила бы свою стыдливость, ибо любовь, видишь ли, сильнее стыдливости. На этом и покончим. Можешь идти, если тебе угодно, в свою комнату.

Но девушка судорожно прижалась к груди отца, потом вдруг обняла его за шею и старалась наклонить его большую голову, чтобы что-то шепнуть ему на ухо. Старик заворчал, пробормотав что-то о гранатовых серьгах, которыми она его оцарапала.