Джордж Макдональд - Сэр Гибби
Какие — то из них сами были верхушками гор, корнями уходящих далеко в пламенную земную глубину, какие — то откололись от других вершин и скатились вниз. Между ними беспорядочно росли чахлые колосья овса и пшеницы, и через мягко колышущуюся зелень то там, то тут проступали голые бока красно — серого камня. Из травы возле двери выглядывали простые полевые цветы, но никакого сада рядом не было. Порогом дома служил выступ в скале, а отвесный утёс был его задней стеной. Похоже, когда — то домик построили именно здесь как раз потому, что в этом утёсе была ещё и небольшая пещера, которая теперь стала хлевом и приютом для коровы, которой посчастливилось жить на горе, выше всех своих товарок в долине. Корова эта дышала самым возвышенным воздухом, какой только можно было найти на берегах Даура, отлично доилась и обладала чудесным даром прекрасно кормиться при самых скудных харчах. Окно и дверь хижины были повёрнуты прямо на юг, а боком и задом она, как к Божьей груди, прислонялась к скале, защищавшей её с запада и севера. У всего домишка был такой возвышенно — смиренный, такой спокойный и уверенный вид, что Гибби невольно потянулся к нему навстречу, как будто почуяв родственную душу. Он постучал в старую дверь, побитую непогодой, усохшую и растрескавшуюся, но хорошо и крепко залатанную. Ему ответил голос, в котором слышались живые нотки мысли и чувства: — Входи, входи, кто бы ты ни был.
Потянув за верёвку, свешивающуюся через отверстие в двери, Гибби приподнял засов и вошёл.
На низком трёхногом табурете сидела женщина, обернувшаяся, чтобы посмотреть, кто пришёл. Гибби увидел сероватое лицо с простыми, хорошими чертами и ясными серыми глазами. Густые волосы над низким лбом были наполовину седыми, и большая их часть скрывалась под белыми оборчатым чепцом. Чистый капот и передник из синего ситца покрывали голубую фланелевую юбку, синие чулки и крепкие башмаки завершали её наряд. На коленях у женщины лежала книга. Каждый день, управившись по хозяйству и прибрав в доме, она садилась, чтобы, по её собственному выражению, побыть в покое и утешиться.
Увидев Гибби, женщина тут же поднялась. Явись к ней сам архангел Гавриил, чтобы позвать к Престолу благодати, она и то не могла бы посмотреть на него внимательнее и приветливее, чем смотрела сейчас на незваного гостя. Ростом она была довольно невысока, но держалась прямо и легко.
— Бедный ты, бедный, — сказала она с материнской жалостью в голосе. — И как это тебя занесло на такую высоту? Ты хоть знаешь, что здесь кроме нас никого нет? Тебе чего? Да у меня и нет ничего.
В ответ малыш не издал ни звука, а лишь широко улыбнулся одной из своих чарующих улыбок. Она стояла и смотрела на него — не просто молча, но как будто не в силах выговорить ни слова. Она сама была матерью. Если женщина относится по — матерински только к своим детям, она ещё не мать, а просто женщина, родившая детей. Сейчас же перед Гибби стояла одна из Божьих матерей.
Одиночество, тишина и многолетняя дружба с просторами и простотой дикой природы пробуждают в человеке глубокую, поистине удивительную зоркость.
Как именно она будет проявляться, зависит от того, какое воспитание и образование получил этот человек; и в некоторых людях эта прозорливость принимает подчас весьма причудливые формы, нисколько не утрачивая при этом ни своей мудрости, ни правдивости.
Как раз перед тем, как Гибби постучался и вошёл в дом, Джанет читала и перечитывала Господни слова: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». Сердце её было ещё полно этими словами, когда она подняла глаза и увидела Гибби. На одно мгновение яркое, детское воображение природного кельта подсказало ей, что перед ней стоит Сам Господь. Какая — нибудь другая женщина могла бы ошибиться ещё сильнее, увидев перед собой всего — навсего оборванного ребёнка. И раньше, лёжа ночами возле мужа и слушая вой ветра за окошком, — или когда Роберт уходил с овцами на гору, а Джанет оставалась одна на огромной, пустынной горе — она невольно думала, что, быть может, Господь тоже иногда спускается с неба где — нибудь неподалёку, чтобы навестить двух Своих овец, забравшихся так высоко на гору, и напомнить им, что Он нисколько не забыл о них и не потерял из виду среди холмов и долин. И вот перед ней стоял мальчуган — и был то Сам Господь или нет, он явно был голоден. Что ж! Кто знает — может статься, Господь и вправду страдает от голода в каждом из голодных малышей сего мира?
Итак, Гибби неподвижно стоял посреди хижины, безоблачно улыбаясь, ни о чём не прося, ни на что не намекая и лишь изливая свет своих бесшабашных, но спокойных глаз на пожилое, задумчивое лицо глядящей на него женщины и чувствуя себя в безопасности рядом с её материнской нежностью и жалостью.
Чем дольше Джанет смотрела на него, тем больше чувствовала непонятное, радостное благоговение; оно как будто спустилось свыше, обволакивая её мягкими складками. Она невольно склонила голову и, подойдя к малышу, за руку подвела его к своему табурету. Усадив маленького гостя, Джанет выдвинула на середину комнаты выскобленный добела стол, достала из каменной ниши в стене тарелку с овсяными лепёшками, вынула деревянную миску, ушла с ней в хлев, скрывавшийся за побелённой дверью, вернулась, неся в миске молоко напополам со сливками и поставила всё это на стол. Затем она пододвинула стул и сказала: — Вот, милый мой, садись — ка и поешь. Будь ты Сам Господь Бог — а может, ты и есть Он; кто знает, вон ты весь какой истрёпанный да нищий! — лучше мне нечего тебе предложить. Так что вот тебе всё, что есть. Разве только яичко ещё принести, — тут же, спохватившись, прибавила она, повернулась и вышла.
Вскоре она вернулась, с довольным видом неся в руке два яйца, которые тут же зарыла в горячий торфяной пепел и оставила там печься, пока Гибби за обе щёки уплетал пухлые лепёшки, сладкие и сытные, и пил такое молоко, какого ни один городской мальчишка не в силах себе даже и представить. Это и впрямь была пища под стать небесным ангелам; да и Сам Господь был бы рад утолить ею Свой голод после долгого дня за верстаком с топором, рубанком и пилой — такая она была добрая и простая. Джанет вновь присела на свой низенький трёхногий табурет и взяла в руки вязание, чтобы малыш не чувствовал себя неловко и не думал, что она смотрит, как он ест, или ждёт не дождётся, когда он насытится. То и дело она вскидывала глаза на незнакомого мальчугана, постучавшего к ней в дверь, но он не говорил ни слова, и в ней всё больше и больше росло ощущение таинственности и чуда.
Тут послышался шум и царапание когтистых лап, засов подскочил, и в следующую секунду в хижину влетел пастуший пёс — великолепный, породистый колли, — держа в зубах крошечного, длинноногого, полумёртвого ягнёнка, которого он тут же опустил на колени хозяйке. Это был поздний ягнёнок; его мать недавно продали фермеру с долины, но она сбежала от новых хозяев и, несмотря на огромное расстояние, пробралась назад на гору, чтобы её сыночек мог увидеть свет на том же месте, где родилась когда — то она сама. Через минуту за дверью послышалось её встревоженное «б — бе — е». Она толкнула носом дверь, протрусила по комнате и встала рядом с Джанет, задумчиво разглядывая последствия своих материнских амбиций. Вымя её было полно молока, но ягнёнок был слишком слаб, чтобы сосать. Джанет поднялась, подошла к боковой стене и откинула какую — то крышку. Можно было подумать, что она открывает старый сундук для белья, но на самом деле это была кровать. Отвернув краешек стёганого покрывала, Джанет положила ягнёнка на кровать и бережно покрыла тёплым одеялом. Потом она вынула деревянную миску, похожую на большое блюдце, подоила туда овцу и отнесла блюдце к кровати. Однако как именно ей удалось напоить ягнёнка, Гибби так и не увидел, хотя его шустрые глаза и любящее сердце готовы были вместить в себя каждое её движение.
Тем временем, пёс, совершив свой долг по отношению к новорожденному ягнёнку и, скорее всего, уже позабыв о нём, уселся на хвост, поднял свои смелые, доверчивые глаза и уставился на маленького оборвыша, сидящего на месте хозяина и насыщающегося туком земли. Оскар был настоящим джентльменом и никогда не учился в школе, а посему не знал, что лохмотья являются важным признаком низкого общественного положения и заслуживают, чтобы их как следует облаяли. Гибби был странником и пришельцем, и поэтому Оскар приветствовал его со всем страннолюбием, на которое только был способен, и то и дело лизал маленькие загорелые пятки гостя, которые забрели уже так далеко.
Как любое дикое существо, Гибби ел быстро и прикончил всё, что ему предложили, ещё до того, как Джанет закончила кормить ягнёнка. С сердцем, полным самой нежной благодарности, он поднялся и выскочил из хижины, даже не думая, что это может быть истолковано как грубость. Когда Джанет, наконец, обернулась, она увидела, что Оскар сидит и смотрит на пустой стул.
