Песнь Бернадетте. Черная месса - Франц Верфель
V
В противоположность такому вульгарному заведению, как «Наполеон», к славным традициям дома относилось то, что любовные сговоры не происходили бесстыдно, у всех на глазах. Господа для вида прощались со своей компанией, неприметным образом оповещали Эдит о выборе дамы, и экономка незаметно посредничала в любовном свидании, не преминув заранее вытребовать у сомнительных и незнакомых господ полагающуюся сумму. Сразу нужно сказать, что последнее происходило крайне редко: здесь вращалось исключительно серьезное общество. Чужаки почти никогда не появлялись, и прежде всего фрейлейн Эдит была большим знатоком мужчин и всецело могла положиться на свою интуицию. Как редко – и этот факт тоже стоит в существенном противоречии с более низким классом «Наполеона», – как редко происходили тут скандалы! Естественно, среди пансионерок случались расколы, ссоры, припадки ненависти, но неписаный закон требовал, чтобы, по меньшей мере, в течение ночных служебных часов поддерживались мир и дружба.
Потому тем неслыханнее было происходящее. Перед открытой дверью Большого Салона разом поднялся отвратительный шум. Хриплый от пива голос неуклюжего провинциала рокотал все громче, все несоразмернее старому, ветхому уже дому. Сначала протестующий ропот оставался одиноким, но хорошие манеры девушек нельзя испытывать до бесконечности; вскоре визгливые бабьи голоса схлестнулись с бранчливым басом. Кто видел радостную толпу, что скапливается на улице, когда падает старая, смертельно уставшая лошадь, – тот может судить, с каким болезненным любопытством здесь, в таком месте, в такой час, все сбежались насладиться бесстыдным скандалом. Даже завсегдатаи Голубого Салона строили возбужденно-злорадные гримасы сквозь портьеру.
Дело было вот в чем: старый аграрий с огромной часовой цепочкой на животе, по обычаю и по праву, через фрейлейн Эдит призвал на службу Людмилу. Напрасно перепробовала Эдит искуснейшие отговорки, излагала убедительнейшие причины, чтобы избавить юную подругу от нежелательного, даже отвратительного эпизода. Экономка проклинала про себя неверность Оскара. Несчастная любовь приводила дам лишь к заблуждениям, нарушению дисциплины и забвению долга. Вся сообразительность Эдит, однако, ничем не помогла. Баальбот был не только хитер, но и в высшей степени черств и зол. Упрямство оскорбленного руководило им. Эдит не видела иного выхода и должна была предоставить в его распоряжение Людмилу. Та, однако, с холодным безразличием заявила баальботу прямо в лицо, что и не подумает следовать его желаниям. Так и разразился скандал.
Разъяренный провинциал выкатился на лестничную площадку и крепко держался правой рукой за позолоченную Венеру, которая приметой дома стояла там на посту. (Пролетом ниже возвышался не менее озолоченный трубач из Зекингена, ничего собой, впрочем, не символизируя.) Девушки ругались друг с другом, гости смеялись, а голос униженного, не успокоенного увещеваниями Эдит посетителя непрестанно взывал к владельцу дома.
Наконец в сопровождении Нейедли притащился господин Максль, и надо заметить, что, несмотря на смертельную бледность, телесную немощь и на то, что у него зуб на зуб не попадал, он не только сохранял присутствие духа, но вел себя как верный рыцарь своей дамы.
– Господин хозяин! Что это за дом, куда я попал? – крикнул ему баальбот.
Максль пролепетал:
– Эдит, сходите вниз и принесите с собой номер дома.
Взбешенный гость не давал сбить себя с толку:
– Если я захожу в хлебную лавку и хочу купить булочку…
Слабое блеянье Максля перебило его:
– Так сходите в хлебную лавку и купите там булочку!
– Вы так думаете?
– Что же мне еще думать?
Баальбот приспособил теперь свой лающий бас к мягкому спокойствию рассудочной диалектики:
– Господин хозяин! Предположим, покупатель идет в магазин и его не обслуживают товаром, который имеется в наличии?
Максль устало взглянул на сутягу и повторил со вздохом:
– В наличии…
Терпение жалобщика было исчерпано. Раздалось его рычание:
– Господи боже, я больше не позволю морочить себе голову! Так не обращаются с приличной клиентурой! Вы думаете, нет других знаменитых заведений? Есть и получше! Тетя Полли в Аузиге тоже не лыком шита! Там еще есть система! Я вновь обращаю ваше внимание на то, что мой поезд отходит в семь часов тридцать пять минут утра. Я намерен провести остаток ночи здесь, в этом доме, и именно с той девкой, которую выберу и которой заплачу!
Максль проявил в ответ полное смирение:
– Извините… господин… господин советник лесничества… готов служить вам! Человек ли вы? Естественно, вы – человек! А Людмила – человек? Тоже человек! Извините… господин… господин дорожный инспектор… должен же человек понимать, что человек с ним идти не хочет…
Громкий хохот вокруг. Максль торжествующе обернулся:
– Славно? Ка-а-ак?..
Людмила все это время находилась наверху, точно это дело не имело к ней никакого отношения. Но настроение начало меняться. Девушки обозлились: слишком много возомнила о себе эта гордячка! Эдит опасливо поглядывала вокруг и раздумывала, как встретить грядущую бурю. Стали скучиваться группами, ненависть и зависть нельзя больше сдерживать – казалось, самообладание девушек на исходе.
Вдруг Илонка, жирная венгерка, развалилась в кресле перед Людмилой:
– Скажи, почему ты, собственно, шлюха?
Грета с жаром вмешалась:
– Оставь ее! Разве и у нас нет человеческих прав?
– Человеческих прав… – повторил чей-то голос.
Илонка становилась все враждебнее:
– Если б каждый так поступал! Вот было б дело! Или еще лучше! Самой выбирать себе гостя! Для меня это тоже не всегда – удовольствие!
– Для тебя – всегда, – тихо сказала Людмила.
Грета со своими возвышенными идеями, к ужасу Эдит, ухудшила ситуацию:
– Вам не стыдно? Людмила права. Мы должны завоевать себе свободу.
Эта высокопарная фраза больше, чем строптивость Людмилы, ожесточила дам. Они ненавидели в берлинке самое высокомерное из всех зазнайств – зазнайство образованности.
Илонка воскликнула:
– Тебя-то мы и дожидались, мешугене![88]
Грета скорчила чопорнейшую мину:
– Я не виновата, что научилась читать. Никто не обязан расти в хлеву.
И вот беда разразилась. Илонка бросилась на Грету и ударила ее крепким кулачком в лицо. Битва разгорелась тотчас. Некоторые уже катались по полу. Шелковые рубашки рвались, и выгибалась упругая плоть непристойной женственности. Маня, пышная девица из Рокюкана, недолго думая, стянула рубашку, прежде чем с радостным кличем броситься в гущу дерущихся. Даже в гневе она осталась хорошей хозяйкой. Зато потом, как фурия, колотила во все стороны кого ни попадя. Месть дочери могильщика стоила ярости всей ватаги.
Несколько грубых пьяниц ради такого зрелища бессовестно разжигали пламя борьбы. Зачинщик же этой битвы, баальбот, пытался, задыхаясь, добраться до Людмилы, чтобы добиться ее силой. Ловкачке все же удалось незаметно ускользнуть.
Бесплатное представление, бушевавшее на лестничной клетке между Большим
