Фокусник - Эрвин Лазар
— Это был твой отец?
— Он самый, — сказал Бандит и вдруг заорал бешеным голосом: — Нельзя же так, господин директор, чего он путается под ногами, играть невозможно!
И Глава Семьи строго сказал:
— Ты зачем, мальчик, вратарю мешаешь?
Большой совет закончился, индейцы с Великим Вождем во главе отошли от стены и направились к пленникам.
— Идут, — сказал Воробей.
— Плевать я на них хотел, — буркнул Ботош.
— Был бы здесь Дюсика, он бы им показал, — вне себя от ужаса прошептал Воробей так тихо, что Ботош, вероятно, его не услышал.
С самого полудня они с Ботошем сидели на бутовой стене станции, превратившейся после бомбежки в развалины. Сквозь грязные окна дощатого строения, временно заменявшего станционное здание, им видны были суетившиеся пассажиры и длинные бумажные змеи, которые быстро накручивались на желтые колесики; услышав прерывистую морзянку, мальчики обрадовались, почему-то им показалось, что крохотные точки и черточки несут добрые вести.
Время от времени прибывал поезд, паровоз, громко пыхтя и окутываясь клубами пара, останавливался, старухи с огромными узлами, крестьяне в сапогах и шляпах, торопясь, слезали с высоких подножек, отчужденно оглядывали развалины, искали глазами, где выход.
— Что, и с этим поездом не приехал? — спрашивал Ботош.
— Они на товарняках приезжают. Старший брат нашего Неки тоже на товарном приехал, — отвечал Воробей.
Пока не было поездов, по станционным путям сновал двугорбый маневровый паровоз, железнодорожники махали красными флажками, кричали: «Из тысяча двадцать четвертого два на восьмой» и тому подобное. Мальчики понимали: здесь ни одного слова не произносят впустую, удовольствие от хорошо отлаженной работы захватило их, к вечеру оба чувствовали себя настоящими железнодорожниками.
— Гляди! Товарный!
— Ну, уж это будет тот самый!
Большой товарный состав миновал станцию, не остановившись, на платформах проплывали танки, пушки, и на каждой платформе солдат с примкнутым штыком. Все было похоже на кинокартину, товарняк шел мимо, увозя недвижимые танки, недвижимых солдат.
Между рельсами поползли тени, толстый железнодорожник обходил стрелки, ступая неторопливо и важно. У каждой стрелки открывал прямоугольную дверцу железнодорожного фонаря, от его огня зажигал бумажный жгут, совал жгут в фонарик стрелки, что-то делал там, и полоска земли вокруг стрелки освещалась.
Прибыл пассажирский поезд, люди высыпали на рельсы, мальчики, напряженно вытянув шеи, всматривались в полумрак. Мимо шагал человек в солдатской шапке и солдатской шинели, через плечо перекинута веревочная лямка рюкзака.
Мальчики соскочили с каменной стены, Воробей подбежал к незнакомцу.
— Вы не из плена едете?
— Точно, — сказал мужчина.
Лицо у него суровое и небритое, глаза усталые, тусклые.
— Вы один? Другие с вами не приехали? — с надеждой спросил Воробей.
— Отчего ж? И другие приехали, — сказал тот, — только выходили кто где, все по домам разбрелись. У кого есть он, дом.
— Вы такого Дюлу Халаса не знаете?
Мужчина подумал, покачал головой.
— Он в какой части служил? — спросил, помолчав.
— Не знаю, — испуганно отозвался Воробей, — он младший сержант был.
— А когда в плен попал?
— В сорок втором.
— На Дону?
— Ага. В излучине Дона.
— Вон что! — протянул мужчина. — А бумагу на него вы получили?
— Получили, — сказал Воробей. — Там написали, будто погиб. Но только он не умер, это точно.
— Кто он тебе?
— Дядя.
— Нет, его не встречал, — сказал мужчина и погладил Воробья по голове. — Но только нынче поездов больше не будет, так что ступайте уж домой.
— Мы еще подождем немножко, — сказал Воробей. — Вдруг да придет.
Они опять взобрались на ограду, с полей прямо в лицо им ударил холодный ветер. Он вошел бы первым, Дюсика подождал бы на кухне. «Кто там?» — спросила бы тетя Тэта…
— А ты его хоть узнаешь? — спросил Ботош.
— Еще бы! У него волосы темные, — сказал Воробей.
Станция затихла, маневровый паровозик, устало пыхтя, въехал в уцелевшее паровозное депо. Пассажиры теснились в дощатой времянке, иногда слышались оттуда взрывы смеха, по бледно-желтому окну перебегали тени. На Камышовом болотце завел свою монотонную песню хор лягушек, позади мальчиков среди цветущих сорняков стрекотали кузнечики.
Они прислушивались: не донесется ли издали шум приближающегося поезда. Монотонные звуки слились в тишину — и не было уже ничего вокруг, кроме этой оглушительной тишины.
Соскользнув с ограды, мальчики поплелись домой по гранитной брусчатке улицы Лёвёльде. Высоко над ними, в невероятной дали сияли холодные, равнодушные звезды.
Перед ним стоял Эдгар Бретц.
— Ну, как тебе нравится на улице Шейем? — спросил он.
— Много нас. Драк много, — ответил опутанный веревками Воробей.
— И друг твой там же учится?
— Нет, он в другой школе, в заводском поселке.
— Ну-ну, — сказал Эдгар Бретц. — Хотите стать делаварами?
Воробей вскинул голову, изумленно посмотрел на монаха:
— Я?!
— Ты. Вы оба.
— Да говори же! — закричал Мики Шнейдер.
— Не хочу, — сказал Воробей.
— Останешься Бледнолицым?
— Да, — сказал Воробей. — И отец все равно заберет меня отсюда.
Колеса вагона громко распевали под ними свою песню. Все вокруг было залито солнцем, мимо проплывали поля пшеницы. Город таял вдали, словно дурной сон. Воробей, улыбаясь до ушей, обернулся к отцу.
— Ну что, малыш? — ответно улыбнулся отец; в его голубых глазах отражались убегающие назад картины.
— Просто так. Конец! — сказал Воробей.
Отец подался вперед, отвернувшись, смотрел в окно, он был тоже счастлив, что дает сыну ощущение защищенности. Он был счастлив и все же печален: как сказать такому вот крохе, что жизнь трудна и этому никогда не будет конца?
Лошадь в доме
Свидетелей нашлось даже несколько: продавец, который торговал черносливом, доверенный по кварталу, скупщик краденого, старый плотник — известный мастер лежни в винных подвалах ставить — и грузчик. Все они видели лошадь. В бурьяне по грудь, лошадь шла оттуда, где была старая свалка. А те двое — мужчина, стройный как кипарис, и кнопка-малыш рядом с ним, — те двое стояли на бетонке улицы Охедь и, увидев лошадь, громко закричали от радости. Лошадь тотчас перешла на рысь. Старый плотник утверждает, будто и она заржала радостно. Она, лошадь. И стали они все трое обниматься прямо на мостовой. Мужчина-кипарис, кнопка-малыш и лошадь. Продавец чернослива божился, что лошадь тоже их обнимала, мужчину и мальчика.
Следователя из важного учреждения это не интересовало. «Не имеет отношения к делу» — так он сказал. И масть лошади оставил без внимания, тем более что каждый свидетель утверждал свое. Продавец чернослива говорил: она серая в яблоках, доверенный по кварталу — гнедая, скупщик краденого — игреневая; старый плотник твердил, что она была черная. А грузчик клялся, что синяя.
— Синих лошадей не бывает, — сказал следователь из важного учреждения.
