Любовь Овсянникова - Вершинные люди
Вдруг ко мне подсел парень, о котором я знала только, что он из Запорожья. Он подал мне пакет из черного крафта, в каких продавалась фотобумага.
— Возьми, это тебе память о наших поездках. Ну и обо мне, конечно, — сказал он.
Я взяла пакет и вынула его содержимое.
— Ха! — выдохнула я от радостной неожиданности, увидев свои портреты. На них я сидела с полосатым шарфиком на плечах и книгами на коленях и смотрела куда-то в сторону, как будто обдумывала только что прочитанное. — Когда ты успел меня сфотографировать?
— Уметь надо, — ответил парень.
Мы разговорились. Оказалось, что он старше меня, учится в медицинском институте, сам же родом из Софиевки. Этот городок переименовали недавно, и я не сразу поняла, что это бывшая Ново-Гупаловка. Попал в институт не сразу. Сначала, окончив восемь классов школы, поступил в медицинское училище, стал фельдшером, потом отслужил в армии, и лишь после этого его мечта осуществилась — теперь учится на хирурга. У парня были затруднения — он жил на квартире у дяди, но недавно вернулся из армии дядин сын и, против ожидания родителей, привез с собой жену. Теперь Павлу, как звали моего нового друга, надо было освобождать комнату для молодоженов.
— Хоть на улицу иди, — побивался он.
Я вспомнила свои недавние мытарства, у меня даже мороз по коже пошел от ужаса тех воспоминаний, вспомнила также и парня-медика, который помогал мне нести чемодан и на прощанье наставлял помогать, кому надо. То, что Павел был тоже из медицинского института, показалось мне символичным, неким мостиком от одного хорошего поступка к другому. И я — до сих пор несмелая, зажатая, неинициативная — вдруг решилась что-то предложить.
— Я могу тебя повести к людям, которые выручили меня в свое время.
— Правда? — обрадовался он. — Когда идем?
— Не радуйся раньше времени, вдруг не получится, — сказала я. — Скорее всего, у них для тебя ничего не найдется, там тесно. А вот помочь найти что-то подходящее они могут.
Когда мы с Павлом пришли к Варваре Ильиничне, Галиной маме, она узнала меня и даже как будто обрадовалась, но потом, видимо, подумала, что я привела к ней своего жениха — похвастаться, и нахмурилась. Понятно, в чем было дело, ей очень хотелось выдать замуж Галю, свою единственную дочь. Я понимала ее, потому что Галя была очень красивой девушкой и, конечно, заслуживала счастья. Тем более при дорогих качествах ее души!
— Я пришла к вам все с той же просьбой, — начала я и, увидев, как Варвара Ильинична страшно потемнела лицом, поспешила добавить: — Павлику негде жить. Это хороший парень, студент-медик.
— Медики нам не помешают, — вздохнула без улыбки Варвара Ильинична.
— Тогда вы тут договаривайтесь, а я побегу, — сказала я.
— Я твой должник, — бросил мне вслед Павел.
Но больше нам с ним встретиться не пришлось. Ездить домой Павел перестал, во всяком случае после этого я его в электричке не встречала. Сначала вспоминала, мне любопытно было узнать, как он устроился, доволен ли, а потом забыла.
Прошло сорок лет. Во мне, изменившей цвет волос, пополневшей, с яркой помадой на губах, уже было не узнать ту робкую чернявенькую девочку, которую когда-то встретила Галя со своей подругой Зиной и которой они дружно помогли. Но я Галю узнала, все такую же тоненькую и со вкусом одетую, и подошла к ней. Правда, на Гале была траурная косынка, и мне пришлось долго подыскивать слова, чтобы заговорить.
— Простите, вас Галиной зовут?
— Да, — она с удивлением подняла на меня взгляд. — А вы кто?
— А вашу маму зовут Варварой Ильиничной?
— Ой, видно давно мы с вами знакомились, коль вы маму помните, — сказала Галя. — Мамы уж сорок лет как нет.
— Я Люба. Помните девочку, плакавшую в вашем дворе от невозможности найти квартиру? Вы тогда были совсем юной.
— Лю-юба! — всплеснула руками Галина. — Да как же ты изменилась!
Мы разговорились. Оказалось, что не зря Галина мама волновалась о дочке — на то время она уже крепко хворала и чувствовала себя неважно. Через год ее не стало — инсульт.
— А ведь мы с Павликом поженились, — толкнула меня в бок рассказчица. — Удачу ты мне в дом принесла. Только вот тоже нет его теперь, сорок дней скоро.
— Рано еще вроде, — заметила я.
— Его машина сбила, шел домой с ночного дежурства, уставший был, — пояснила Галя. — Но мама успела увидеть моих детей. Да! Я двойню родила, ровно в срок, — сказала она. — Мы же с Павликом сразу друг другу приглянулись и через пару недель подали заявление в ЗАГС, время не теряли. Вот так было.
— А Зина как жила эти годы?
— Зина давно осела в Москве, — сообщила Галя. — Почти одновременно со мной она вышла замуж за военного. Хорошо живет, не жалуется.
— Известно, что удача приходит к тем, кто готов узнать ее и принять, — смутилась я, вспомнив, что мне крикнул на прощанье Павел. — Так что тут твоей заслуги больше.
Если бы все истории заканчивались таким итогом, вполне приемлемым, как судить по житейским нормам.
Кто есть кто
Только войдя в зрелый возраст, изведав, что значить собирать камни и разбрасывать их, я оценила мудрость и бережность, с коими наше государство относилось к нам, когда после месяца учебы отправляло первокурсников на сельскохозяйственные работы в колхоз! Теперь, конечно, жизнь превратилась в пародию, а образование — в профанацию, а в советское время все делалось капитально, выверено, серьезно. И не только в СССР. Тогда эпоха такая была, миром правил триумвират: нравственность, профессионализм, ответственность.
Выше я упоминала, что первая проблема, с которой вчерашние выпускники школ сталкивались в вузах, состояла в резком увеличении учебной нагрузки, возрастании количества и качества материала, подаваемого ежедневной порцией. Так было и с нами. Безусловно, это был стресс, который мог привести к печальным результатам. Не удивительно, что многие вчерашние отличники, попав в вузы, начинали хромать в учебе, не успевать и раздражаться, срываться на неврозы и ухудшение здоровья. Менее подготовленные дети не выдерживали и уходили, девчонки предпочитали выскочить замуж, чтобы облегчить себе существование — разные происходили случаи.
Незнакомые предметы и их количество, новая терминология, сложнейшее содержание высших теорий, обилие теорем и новых типов доказательств — все это валом валилось на новичков, не успевая разместиться в их Ногах в нужном порядке. И как только натиск непривычной информации доходил до критического значения, студентов отправляли в село, на воздух, на вольный простор, где они забывали обо всем, отсыпались, отъедались, восстанавливали силы после фактически без отдыха проведенного лета, конкурсных экзаменов и первого месяца занятий с усиленной нагрузкой на психику. Приехавшие с разных мест, имеющие разный культурный уровень, жизненный опыт, неодинаковые этические и эстетические понятия, первокурсники здесь наконец-то по-человечески притирались, знакомились друг с другом. И не просто знакомились, а обменивались накопленным раньше багажом, переплавляли его в своей среде, образуя из его суммы нечто среднестатистическое, создавали общую атмосферу с учетом всех индивидуальностей и становились коллективом, связанным единой целью постижения специальности. Теперь им легче было вместе дышать и думать, слушать и отвечать, принимать решения и объяснять их смысл.
Разве это не мудро? Разве не продуманно, не бережно по отношению к детям? А по возвращении в университетские аудитории вдруг оказывалось, что чудодейственным образом предыдущие знания утряслись и усвоились в их Ногах, а психика отдохнула и настроилась на новый, серьезный режим работы. И мы не были исключением, мы тоже познали эти процессы. Я все это пережила сама, поэтому и поняла ему цену.
Итак, через месяц мы поехали в колхоз. Университет постарался на славу и нашел своим студентам работу в Херсонской области — собирать и возить на консервный завод томаты, а также собирать и закладывать на хранение бахчу. Чудо, о котором можно только мечтать!
Нас, студентов университета, было так много, что для поездки к месту работы пришлось фрахтовать отдельный поезд. Мы украсили его цветами, задорными лозунгами, стараясь шутить в духе тех лет — по-доброму, изысканно, остроумно. Многих, конечно, пришли провожать родные, но не иногородних — наши родители были лишены такой привилегии, ибо находились на работе. Со старшекурсниками и старшекурсницами прощались их возлюбленные, на перроне слышались смех, звонкие возгласы, шептания, всхлипывания. Когда тронулся наш состав, зазвучала задорная студенческая песня — гимн стройотрядов, из которого мне, непоющему человеку, помнится что-то на подобие этого:
И пусть говорят, что романтики вымерли,И пусть говорят, что их нет,Но снова отряды дорогами пыльнымиУходят, чтоб встретить рассвет.
Слушать эту мелодию, приправленную лирической грустинкой, было приятно. Гимн настроил нас на нужную волну, словно напомнил, что мы вышли на новую дорогу, где нет места детской беззаботности, где нужны серьезность и самостоятельность. В нем не просто дышала романтика, а чувствовалась минорная нотка от случившегося расставания с родным домом, от трудностей собственного пути, слышался призыв к свершениям. И в вагонах до самого отбоя продолжалось незатейливое бренчание гитар и нестройное хоровое пение.
