Бернард Маламуд - Идиоты первыми
Лео заварил чай в маленьком чайнике и сел, отпивая его небольшими глотками, без сахару, чтобы успокоиться. Но, не допив стакан, снова стал вглядываться в ее лицо и решил, что оно прекрасно — прекрасно и создано для Лео Финкеля. Только такая, как она, могла его понять, могла помочь ему найти то, чего он искал. А может быть, и она его полюбит. Он не понимал, как она попала в отбросы из зальцмановского бочонка, но знал одно: надо срочно ее найти.
Сбежав вниз, Лео схватил телефонную книгу и стал искать в районе Бронкса домашний адрес Зальцмана. Но там не было ни домашнего адреса, ни адреса конторы. Не было их и в районе Манхеттена. Тут Лео вспомнил, что записал адрес на клочке бумаги, прочитав объявление Зальцмана в газете «Форвард». Он бросился в свою комнату, переворошил бумаги — и все зря. Было отчего прийти в отчаяние. Теперь, когда сват понадобился ему до зарезу, он не мог его найти. К счастью, Лео догадался заглянуть в бумажник. Там, на карточке, была записана фамилия Зальцмана и адрес в Бронксе. Номера телефона не было, и Лео вспомнил, что именно поэтому он и написал Зальцману письмо. Он надел пальто, шляпу поверх ермолки и побежал к метро. Всю дорогу в дальний конец Бронкса он сидел на краешке скамьи. Несколько раз он испытывал искушение — вынуть фотографию, посмотреть, такая ли она, как он ее себе представлял, но каждый раз удерживался, и фото оставалось во внутреннем кармане пиджака и радовало его своей близостью. Когда поезд подходил к станции, он уже стоял у дверей и выскочил первым. Улицу, где жил Зальцман, он нашел сразу.
Дом, который он искал, находился в полуквартале от станции метро, но это была не контора, даже не склад и не мансарда, где можно было бы устроить что-то вроде конторы. Это был просто старый многоквартирный дом. У входа на грязноватой карточке под звонком Лео нашел фамилию Зальцмана и поднялся по темной лестнице в его квартиру. Он постучал, и ему открыла худая, задыхающаяся от астмы, седая женщина в войлочных туфлях.
— Вам что? — спросила она, не интересуясь ответом. Она слушала, не слыша. Лео мог поклясться, что и ее он где-то видел, но потом понял, что это ошибка.
— Зальцман тут живет? Пиня Зальцман? — спросил он. — Брачный посредник?
Она удивленно посмотрела на него.
— А где же еще?
Он растерялся.
— А он дома?
— Нет. — И хотя она так и не закрыла рот, больше он от нее не дождался ни слова.
— У меня спешное дело. Скажите, а где его контора?
— В воздухе! — Она ткнула пальцем вверх.
— Вы хотите сказать — у него нет конторы? — спросил Лео.
— В дырявых носках у него контора, — сказала она.
Он заглянул внутрь квартиры. Там было темновато и грязно — одна большая комната, разделенная полуотдернутой занавеской, за которой виднелась кровать с металлическими шишками. В передней части комнаты стояли рахитичные стулья, старая конторка, трехногий стол, полки с кастрюлями и всякой кухонной утварью. Но нигде ни следа Зальцмана и его волшебного бочонка — видно, бочонок существовал только в его воображении. От запаха жарящейся рыбы у Лео ослабли коленки.
— Но где же ваш муж? — настаивал он. — Мне необходимо его видеть.
Наконец она ответила:
— А кто может знать, где он? Только ему что взбредет в голову, как он уже бежит. Идите домой, он сам вас найдет.
— Скажите, что приходил Лео Финкель.
Она даже не подала виду, что слышала.
Он ушел от нее совершенно подавленный.
Но Зальцман, тяжело пыхтя, уже ждал у его двери.
Лео удивился, обрадовался:
— Как это вы меня обогнали?
— Я торопился.
— Заходите.
Они вошли. Лео приготовил чай и сандвич с сардинкой для Зальцмана. Во время чаепития он протянул руку назад, взял конверт с фотографиями и передал их Зальцману.
Зальцман поставил стакан с чаем и с надеждой спросил:
— Ну что, нашли? Кто-то вам, наконец, понравился?
— Нашел, но не тут.
Зальцман отвернулся.
— Вот кто мне нужен, — сказал Лео и подал любительский снимок.
Зальцман напялил очки и взял фотографию дрожащими руками. Он стал похож на мертвеца и глухо застонал.
— Что с вами? — крикнул Лео.
— Извиняюсь! Это фото, оно тут случайно. Она совсем не для вас.
Зальцман лихорадочно запихивал толстый конверт в портфель. Сунув маленькое фото в карман, он вскочил и убежал из комнаты.
Лео на миг окоченел, но тут же очнулся, побежал за ним и настиг его в прихожей. Хозяйка что-то истерически причитала, но они ее не слушали.
— Отдайте карточку, Зальцман.
— Нет! — Страшно было смотреть на страдальческие глаза старика.
— Скажите хотя бы — кто она?
— Нет, нет, извиняюсь, это я сказать не могу.
Он дернулся к выходу, но Лео, совершенно забывшись, схватил его за лацканы тесного пальто и затряс изо всех сил.
— Пустите! — застонал Зальцман. — Пустите!
Лео стало стыдно, он выпустил его.
— Ну скажите же, кто она? — умолял он. — Мне очень важно знать.
— Она же не для вас. Она дикая, стыда в ней нет, дикая совсем. Это не жена для раввина.
— Как это — дикая?
— Ну, дикая, как звери дикие. Как собака. Для нее бедность — грех. Потому она теперь и умерла для меня!
— Ради Бога, объясните мне, в чем дело?
— Такую я с вами знакомить не могу! — закричал Зальцман.
— Да чего вы так волнуетесь?
— Он еще спрашивает, чего я волнуюсь! — крикнул Зальцман и вдруг заплакал. — Потому что это моя доченька, моя Стелла, гори она в аду!
Лео сразу лег в постель и глубоко зарылся в одеяло. Под одеялом он продумал всю свою жизнь. И хотя он вскоре заснул, но и во сне не мог отделаться от нее. Он проснулся, колотя себя в грудь кулаками. Напрасно он молился, чтобы избавиться от нее, — молитва оставалась без ответа. Много дней он мучился без конца, пытаясь разлюбить ее, но так боялся этого, что разлюбить не мог. И тут он решил обратить ее к добру, а сам обратиться к Богу. При этой мысли в нем вспыхивали то отвращение, то восторг.
Может быть, он сам не осознавал, что пришел к окончательному решению, пока не встретил Зальцмана в кафе на Бродвее.
Тот сидел один, за столиком в самой глубине, и обсасывал рыбьи косточки. Он страшно исхудал и стал таким прозрачным, что казалось, вот-вот растает.
Сначала Зальцман смотрел на него, не узнавая. Лео отрастил острую бородку, его взгляд стал тяжелым и мудрым.
— Зальцман, — сказал он, — наконец в мое сердце вошла любовь.
— Ну кто это влюбляется по карточке? — насмешливо сказал сват.
— Что же тут невозможного?
— Уж если вы ее полюбили, так вы кого угодно полюбите. Дайте я вам покажу новых клиенток, сию минуту я получил свеженькие фотографии. Одна — так прямо куколка.
— Мне нужна только она, — пробормотал Лео.
— Ох, доктор, не валяйте дурака! Не связывайтесь вы с ней!
— Познакомьте меня с ней, Зальцман, — униженно попросил Лео. — Может быть, я ей помогу…
Зальцман перестал жевать, и Лео с волнением понял, что дело налаживается.
Однако, выйдя из кафе, он почувствовал мучительное подозрение: а вдруг Зальцман сам подстроил, чтобы все так случилось?
Лео известили письмом: она встретится с ним на углу такой-то улицы, и вот весенним вечером она ждала его под уличным фонарем. Он появился издали, с букетом фиалок и нераспустившихся роз. Стелла стояла у фонарного столба и курила. Она была в белом, в красных туфельках — он так и ожидал, хотя однажды ему представилось, что платье будет красное и только туфли белые. Она ждала, неловкая, застенчивая. Уже издали он увидел, что в ее глазах, похожих на глаза отца, была какая-то отчаянная невинность. Он почуял в ней свое искупление. Скрипки и зажженные свечи закружились в небе. Лео бросился к ней, протягивая цветы.
А за углом Зальцман, прислонясь к стене, тянул заупокойную молитву.
Девушка моей мечты
Пер. Р. Райт-Ковалева
После того как Митка сжег свой душераздирающий роман на заднем дворе, в ржавом мусорном баке с почерневшим дном, его квартирная хозяйка миссис Латц, дама весьма чувствительная, всяческими ухищрениями и уловками старалась выманить его из комнаты, а он, лежа у себя на кровати, по каким-то звукам на ее половине и пронзительному запаху духов понимал, что там бушует на воле неприкаянное женское естество (да, было время, бывали чудеса!), но он не поддавался соблазну и резким поворотом ключа обрекал себя на плен, выходя только поздно ночью, чтобы купить чай, крекеры, а иногда банку компота. Не счесть, сколько недель это тянулось.
Поздней осенью, после полуторагодичного хождения по издательствам — их было больше двадцати, — роман вернулся навсегда к автору, и он швырнул его в мусорный бак, где жгли опавшие листья, и стал размешивать мусор куском железной трубы, чтобы огонь добрался до самой сердцевины рукописи. Над ним с безлистных веток яблони свисало несколько высохших яблок, словно забытые елочные игрушки. Когда он мешал в баке, искры летели вверх, обжигая сморщенные яблоки, — они словно воплощали не только гибель всего его творчества (три долгих года!), но и гибель всех надежд, всех гордых мыслей, вложенных в книгу, и, хотя Митка особой чувствительностью не страдал, ему казалось, что за эти два с лишком часа (рукописи горят медленно) он выжег в себе незаживающую рану.
