Оливия Уэдсли - Ты и я
Он прошел с Варвиком на террасу и спустился по ступенькам в сад.
Не видно было ни души. Заря занималась, с моря тянул свежий летний ветерок.
— Прохладно немножко, — сказал Карди, поднимая воротник.
— Нет ли каких-нибудь вопросов, которые вы хотели бы обсудить со мной? — спросил Варвик с дружеской прямолинейностью.
— Я захватил свое завещание, сохраните его, — и Карди протянул Варвику длинный конверт. — Завещание старое. Я думал составить новое, но не успел. Все, что я имею, должно перейти к моей дочери Гардении. Она сейчас в Вене. Через посольство можно разыскать ее. Больше, кажется, ничего.
— Будем надеяться, что мисс Гардения на этот раз еще ничего не получит, — пошутил Варвик.
Они пришли немного раньше назначенного часа и закурили папиросы. К тому времени, как появились Рагос и Перетц с двумя докторами, они оживленно обсуждали положение вещей в России.
Перетц объяснил Варвику, какие приняты меры и что сказано докторам.
Варвик слово за словом повторил все Карди, который кивнул головой в знак согласия.
Рагос ждал, докуривая сигару, которая распространяла превосходный аромат. На нем был все тот же смокинг, в котором он обедал, но поверх смокинга надето было пальто.
При ясном свете зари Карди издали смотрел на него с той ненавистью, которую питал к нему с первой же встречи.
"О небо, надеюсь, я убью его! — думал он с дикой ненавистью, — надеюсь, я разнесу его физиономию!"
Варвик подошел к нему.
— Готовы вы?
— Да, скорей.
Варвик дал сигнал. Два выстрела прозвучали одновременно. Карди продолжал стоять, выпрямившись, вытянув руку вперед, потом рука медленно опустилась и выронила пистолет, который с глухим стуком упал на траву, посеребренную росой. Карди все еще стоял, только голова его поникла. Не успел Варвик подбежать к нему, как он упал навзничь.
Варвик приподнял его, положил его голову к себе на плечо, мягко позвал:
— Гревилль… Гревилль…
Карди так и не заговорил. Только дрогнули веки — и он затих. Пуля попала ему прямо в сердце.
В полном молчании доктора подняли его и понесли к большому закрытому автомобилю Рагоса.
Рагос направился пешком в отель. Из сада он через террасу прошел в комнаты Карди.
Он был бледен, но прекрасно владел собой.
— Вы отплываете сейчас на вашей яхте? — спросил он Варвика. — Я же уезжаю через полчаса автомобилем в Пауло. Никакие неприятности, никакие осложнения нам не грозят. Все это было улажено заранее. Доктора выдадут удостоверение о скоропостижной смерти — от разрыва сердца.
Он остановился, внимательно всмотрелся в Варвика, хотел что-то сказать, но, видимо, раздумал; подошел к кровати Карди и, перекрестившись, опустился на колени и закрыл лицо руками.
Раздался стук в дверь — негромкий, но отчетливый и настойчивый.
— Ступайте на яхту, — шепнул Рагос Варвику и почти вытолкнул его в сад.
А сам подошел к другой двери и открыл ее. В дверях стояла Верона.
— Вернитесь к себе в комнату и не выходите оттуда, — шепнул Рагос. — В полдень вызовите из вашего консульства мистера Керсона. К сожалению, должен вам сказать, что ваш муж скончался от разрыва сердца… Нет, нет, идите к себе, идите, говорю вам…
Он отнес ее в ее спальню, положил на кровать и позвонил Риверс.
В ожидании ее прихода он, стоя подле кровати Вероны, держал ее руки в своих и все время повторял:
— Вы должны молчать, должны молчать… в собственных интересах, понимаете?
Риверс пришла заспанная и растрепанная.
— У вашего хозяина сердечный припадок, — спокойно сказал ей Рагос, — позаботьтесь о вашей госпоже, при больном два доктора.
Он вернулся к своему автомобилю, сел и уехал. В течение дня он дважды телефонировал. "Все идет гладко", — отвечал ему Перетц.
Несколько дней спустя в одном из лондонских клубов кто-то сказал, прочитав в "Таймсе" заметку о похоронах:
— Умер Теренций Гревилль — последний в роде, клянусь Юпитером. Разрыв сердца — бедняга! Да еще в Рио! Обидно умереть не дома — как вы полагаете?
Тот, к кому он обращался, рассеянно кивнул головой, затем бросил циничным тоном:
— Любопытно знать, за кого теперь выйдет его жена? Если она уже не вышла — как вы думаете, а?
Глава XV
"Обезьяна" была, как и следовало ожидать, разукрашена обезьянками, одетыми и раздетыми, то в голубых с розовым курточках или в юбочках вроде коломбиновской, то в первобытном виде — как нарисовал их игрушечных дел мастер — без фиговых листков и уборов.
Играл венгерский оркестр, теснившийся на крошечной эстраде в конце длинной, черной с желтым комнаты. Шары электрических лампочек, изображающие кокосовые орехи, коричневые с зеленым, давали странный свет; освещение дополнял багровый глаз чучела гориллы, которая держала на вытянутых лапах поднос с расставленными на нем "специальными" закусками ресторана — икрой, омарами и сушеным мясом. На каждом столике стояла бутылка с шампанским. С этого посетители начинали, а затем продолжали вплоть до того момента, когда, по мнению кельнера, это становилась рискованным по состоянию их пульса.
Уэбба и Рейна с их спутницами радостно встретил Ганс, маленький, кругленький человек, очень чистенький и усиленно улыбавшийся. Очевидно, молодые люди были постоянными гостями ресторана.
Небольшой зал был буквально битком набит; столик стоял к столику; ужинавшие за одним столом спинами касались ужинавших за другим, толкали друг друга. На небольшом пространстве в каких-нибудь десять квадратных футов танцевали пар двадцать.
У Тото не было другого вечернего платья, кроме черного, и в толпе женщин и девушек, одетых с шиком вполне определенного пошиба, она, конечно, привлекала общее внимание.
Без всяких драгоценностей, вся в черном, она затмевала обладательниц жемчужных ожерелий, на которых были туалеты — последние creations Бакста.
— Скажи мне по правде, кто она такая, и я дам тебе пять долларов, клянусь, — умолял Рейн Фари. — Ну же, Фари, будь милашкой. Зачем скрывать от меня?
— Сами видите, что она такое! — упрямо твердила Фари. — Только такой недотепа, как вы, может задавать такие вопросы. Будто не видно сразу, что она порядочная?
— Ну, головы бы я не прозакладывал! — взволнованно возразил Рейн. — Откуда она приехала, Фари? С кем?
— О, как вы мне надоели! — не выдержала Фари. — Большой вы медведь! Я уже сказала все, что я знаю сама. Напились и в толк ничего не возьмете. Тото настоящая дама, глупый, и фрау Майер была ее гувернанткой!
— Ну, еще бы! А ты — дочь пастора и приехала сюда ходить за больными! Так я и поверил!
Тото Уэбб, которого звали, видимо, Адриан — по крайней мере, так Тото называла его — вернулись к столику, и все выпили еще шампанского, — все, кроме Тот, которая сказала, огорченно и любезно:
— О, как жаль! Я никогда не предполагала, что вы закажете для меня шампанское. Вы не сердитесь, но я его не выношу. По-моему, оно немножко напоминает магнезию — так же шипит.
Уэбб смотрел на нее взглядом погибающего от любви человека. Он пришел, наконец, к заключению, что Рейн не прав, что его собственные предположения неверны, что Фари — лишь случайный эпизод в жизни Тото, что Тото ничего не подозревает и Скуик — то самое, что говорит о ней Тото. Он собирался с духом, чтобы сделать Тото предложение.
Рейн ушел танцевать с Фари, если это можно было назвать танцами: шаг вперед, два назад и снова. Адриан и Тото остались у столика вдвоем.
— Тот, — неуверенно начал Адриан и вдруг заметил, что она не слушает его, а смотрит на соседний столик, который Ганс спешно прибирает, освобождая место для двух новых гостей — очень высокого мужчины и другого, помоложе.
Высокий мужчина был Доминик Темпест.
— В чем дело? — тревожно спросил Адриан Тото. — Вам дурно? Это от жары? Выпейте чего-нибудь, хоть глоточек, право, выпейте.
Но Тото — не слышала: она все смотрела в одном направлении.
И Темпест медленно обернулся и встретился с ней глазами. Кровь прихлынула к бледным щечкам То-то, будто два маленьких красных флажка взвились, приветствуя Темпеста, который с трудом пробирался к ней через толпу. Наконец, вот он, перед нею!..
— Тото!
— Ник!
Она забыла, что раньше называла его иначе, она улыбалась ему и глазами, и ртом — вся воплощенная радость, откровенная и непосредственная.
— О, вы! Когда вы приехали? Видели кого-нибудь? Карди или Верону? Я здесь у Скуик, в ее маленькой квартирке. Были вы в Париже?
Ник, улыбаясь, покачал головой. Не мог же он сказать Тото что он не поехал в Париж, так как сознавал, что должен уйти с ее пути. Но о том, что она в Вене, он не подозревал, не представлял себе даже такой возможности, — и вот она тут, рядом, в своем "взрослом" черном платье, цветок юности, больше чем когда-либо — такая нежная, такая беленькая и милая…
