Энн Донован - ПАПА-БУДДА
Он рассмеялся так чудно, тоненько, почти по-девчачьи.
— Ты стремишься к осознанной остановке ума. А когда смотришь телевизор, пьешь спиртное и так далее, происходит неосознанная остановка ума.
— Ну, от выпивки точно мозги отключаются. Мы это называем «напиться в хлам».
— Прости, я не понял?
— Это вы, ринпоче, меня простите. Так о чем вы говорили?
— Новый год в твоей культуре имеет важное символическое значение. А наступающий Новый год в этом смысле особенно важен. Поэтому нужно встретить его правильно. И медитация могла бы оказаться полезной.
— Вы думаете, можно медитировать под Новый год?
Он улыбнулся — и будто солнце выглянуло из-за туч.
— А ты сам как думаешь, Джимми?
Казалось бы, это проще простого, но попробуй заявить, что проведешь Новый год в одиночестве. Это все равно что сказать: «Надоело на море отдыхать, посижу-ка в тюрьме для разнообразия».
— Ну что, я зайду за тобой в субботу?
Джон осушил наконец свою кружку пива. Я уже минут двадцать сидел с пустым стаканом, еще апельсинового сока мне пока не хотелось.
— Я вот что… наверно, в субботу я дома останусь.
— И делать что будешь? Смотреть «Веселенькую жизнь» ?
— Не знаю. Просто… Не тянет меня тусоваться.
— Но не дома же сидеть в полном одиночестве. Бога ради, Джимми, — это Новый год!
— Да, но это особый Новый год.
— Разумеется — миллениум все-таки! Ладно. Слушай, мы с тобой выпьем по кружечке, вернемся домой как раз к бою курантов и отметимся на полчасика.
— Не могу я так, Джон. Не могу.
Стоило ринпоче подать мысль, и я уже не мог выкинуть ее из головы. Все думал: и, правда, как здорово просто побыть наедине с самим собой, пока все напиваются, отплясывают конгу, братаются с какими-то людьми, с которыми знакомы пять минут. В мыслях ясность, никакого тебе тумана, никакого помутнения. В одной книжке я читал, что просветление может озарить тебя нежданно-негаданно, как вспышка молнии, необязательно медитировать сто лет, и подумал: а вдруг именно в этот день мне повезет? Все-таки миллениум. Может, такого шанса больше не будет. И уж точно, едва ли тебя осенит, если горланить «Agadoo» под караоке.
И вот в десять вечера, когда Лиз и Энн Мари ушли, я отправился в Центр. Расположился в комнате для медитаций, начал готовиться. Сперва поставил фотографию ринпоче возле статуи Будды и зажег рядом свечу. Я специально купил желтую свечку — подумал, хороший цвет, как раз для встречи Нового года. Сложил подушки горкой и устроился на них.
Ринпоче намекнул, что было бы неплохо приготовиться к медитации.
— Как это?
— Если ты приглашаешь друга к себе домой, ты убираешься дома, верно? Думаешь, где он сможет расположиться.
— Ну да. — Я все не мог взять в толк, к чему он клонит.
— Когда ты медитируешь, ты приглашаешь свет к себе в дом. Нужно очистить сознание. Прибраться.
— То есть…
— Освободить местечко для света.
И вот я сел, закрыл глаза, и мне стало ясно, что хотел сказать ринпоче. В голове у меня была жуткая каша, все кипело: и мысли, и чувства. Сначала нужно вымести весь этот мусор, иначе я не смогу медитировать. И я сидел, не следил за дыханием и не представлял никаких картин, а просто наблюдал за тем, что во мне происходит. И это было тяжко. Потому что пришлось осознать свои поступки, и мне совсем не понравилось, что я увидел.
Лиз. Лиз и я. Между нами все плохо. Мы будто все дальше и дальше друг от друга. И я не знаю, что делать. Она не понимает, что со мной творится, — я это вижу, - да я и сам не понимаю. Она была бы рада, если б я стал таким, как прежде, и бросил все эти буддийские штучки. Но я знал, что не могу сейчас повернуть назад, я должен разобраться в самом себе. Это главное. Нужно продолжать в том же духе, тогда я узнаю, к чему меня это приведет, и надеюсь, в конце концов нам всем будет лучше.
Меня не отпускало чувство, что во мне словно возникает трещина, что она идет из центра тела все выше, через живот и голову, и становится шире и шире; а в голове такое напряжение, будто перед грозой, когда в небе вот-вот засверкают молнии. Мне стало невыносимо больно, я положил руки на лоб, и вдруг — гроза разразилась. Глаза жгло. Хотелось рычать, кричать, орать — но я не смел, не мог. Просто сидел и ждал, пока все пройдет, и под конец совсем обессилел.
Я посмотрел на часы: было без десяти двенадцать. Тогда я вытащил плейер и поставил кассету. Там была музыка с компакт-диска, который мне подарила Энн Мари, и я подумал, что можно слушать ее в наушниках, чтобы не отвлекаться на шум фейерверков, песни и прочие звуки с улицы. Я зажег свечку и стал смотреть, как пламя пляшет в темноте, а монахи пели что-то по-тибетски чистыми, глубокими голосами. И мне вдруг стало так спокойно, хорошо. И я все сидел, слушал.
На следующее утро, когда я проснулся, ослепительно яркое солнце сияло в безоблачном голубом небе. Невероятно: должно быть, впервые с тех пор как мне было четырнадцать, я просыпаюсь после новогодней ночи с ясной головой, и в ней никто не долбит молоточком. Все в комнате словно сотворено заново. Цвета на пуховом одеяле, рисунок из оранжевых и желтых цветов — четкий, будто на кинопленке. Я лежал и смотрел на них… Так вот в чем все дело. Нужно просто видеть. Видеть ясно. Вот свет льется в окно. Просветление. Это когда видишь свет. И я вижу.
Я выбрался из спальника и пошел на кухню заварить чай. Не торопясь. Наблюдаю, как закипает чайник, как поднимаются пузырьки, как пар вырывается из носика. Смотрю, как постепенно окрашивается вода, когда опускаешь в чашку пакетик. Как молочная воронка вмешивается в чайный цвет, осветляя его. Помешиваю чай ложечкой, на которой много пятен от чашек и пакетиков, что ей довелось повидать на своем веку. И вот я стою на кухне в полном одиночестве и улыбаюсь до ушей.
Выпив чаю, я пошел в Ботанический сад. Ночью выпал снег — не то чтобы снегопад, а так, слегка припорошило, и все было словно присыпано сахарной пудрой. Красота. На дорожке лежал лист, прожилки на нем были выделены белым — я подумал, что в жизни не видел ничего чудеснее.
Оттого что выпал снег, казалось, стало еще тише. Кругом почти никого не было. Несколько человек шли домой после праздника — вид у них был тот еще. Какой-то старичок выгуливал собаку непонятной породы — смешную такую, маленькую, похожую скорее на крысу. Он взглянул на меня — я улыбнулся ему, и он свернул в сторону. Я шел по парку, переполненный всем, что случилось: медитация, свет, снег. Все пакости улетучились. Все будет хорошо. Пойду домой, позову Энн Мари и Лиз и приведу их сюда в это снежное царство.
Я вспомнил, как пару лет назад на Рождество был настоящий снегопад, и мы с Энн Мари вылепили на заднем дворе большого снеговика. А на закате небо стало розово-синим — просто сказка. Но сегодня снеговика не вылепишь. Я присел и потрогал снег рукой. На мгновение он показался мягким - и тут же пальцы свело от холода.
Я принес белочкам орехов — нашел пакетик в Центре на кухне, когда заваривал чай. Они такие ручные, подходят к людям совсем близко, даже на руку садятся и берут орешки крошечными лапками. Прелестные они, честное слово - глазенки такие маленькие, и хвостики пушистые в белую крапинку.
И вот я достаю орешки, как этакий святой Франциск Мэрихилла, убежденный, что теперь я просветленное существо. И какая-то белочка бежит по дорожке, взбирается по штанине ко мне на руку, и, прежде чем я успел бы сказать «ринпоче», эта бестия, глядя мне прямо в глаза, цап меня за палец — и удирает. Кровь так и хлещет, и у меня такое чувство, будто на меня напал дикий волк, а не чертова белка. Как же так? И главное, как она посмотрела на меня, как посмотрела - будто хотела сказать: «На тебе, выкуси».
Минуту я стоял в оцепенении, и вдруг до меня дошло: надо ведь что-то делать. Вроде прививки от столбняка. И как это, интересно, — в полвосьмого, новогодним утром? Боже мой. Придется идти в «Вестерн» .
Травматологическое отделение — это вам не сериал «Скорая помощь», и женщина в регистратуре — не медсестра Хэтуэй . И я ее понимаю — должно быть, мало радости дежурить под Новый год, а судя по виду большинства посетителей, ночка была бурная. Шутника ей только не хватало.
— Простите, пожалуйста, — говорю.
— Будьте добры, назовите имя и фамилию. — Перед ней формуляр, и она собирается его заполнить.
— Я просто хотел попросить совета.
Поднимает голову и сквозь очки пристально смотрит на меня.
— Понимаете, я не знаю, нужно ли меня лечить. Дело в том…
— Мы сегодня загружены. Если срочная помощь вам не нужна, обратитесь после праздников к участковому врачу.
— Помощь, может, и нужна - я не знаю. У меня тут, вроде, травма.
Она отложила ручку.
— Каков характер травмы?
— Белка укусила. — Я протягиваю руку, и она видит, что все в крови. — Надо делать прививку от столбняка?
