Уильям Голдинг - Ритуалы плавания
Что, пожалуй, больше развлечет Вас, так это контрданс, который мы, молодые мужчины, отплясываем вокруг красотки Брокльбанк. Я все еще так и не выяснил, кто этот ее «доблесный моряк», но уверен, что Деверель имел с нею дело. Я насел на него и вырвал-таки от него признание. Мы согласились, что мужчина вполне может потерпеть кораблекрушение, врезавшись в сей берег, и решили стоять плечом к плечу в совместной обороне. Вот такая развернутая метафора, милорд, из чего Вы можете видеть, до какой степени я отупел. Возвращаюсь к затронутому выше. Мы оба считаем, что в настоящий момент она склоняется к Камбершаму. Я сказал, что для меня это облегчение, Деверель заявил, что для него тоже. Мы оба боялись — и он, и я— той же неприятности из-за нашей общей с ним inamorata.[33] Вы, конечно, помните, что, поскольку Колли был так явно йpris[34] в нее, я построил некий легковесный план учинить много шума из ничего и свести этих Беатриче и Бенедикта, по уши влюбив их друг в друга! Я рассказал об этом Деверелю, и он, помолчав сначала, потом от души расхохотался. Я было уже открыл рот, чтобы выложить ему, в чем его поведение меня не устраивает, когда он любезнейшим образом сам попросил извинить его. Но, сказал он, это совпадение просто уму непостижимо и он готов поделиться со мной насчет одной забавной штуки, если я дам слово, что ничего из рассказанного мне не разболтаю. Тут нас прервали, и я так и не знаю, что за штука имелась в виду, но, как только дознаюсь, тотчас Вам доложу.
АЛЬФА
Я впал в апатию и несколько дней позволял себе не открывать дневник. Дел не было никаких, кроме как гулять по палубе, пить с кем попало, снова гулять по палубе и при возможности болтать с тем или другим пассажиром. Не помню, писал ли я Вам о том, что, когда «миссис Брокльбанк» изволила выйти из своей каюты, она оказалась — представьте себе — моложе собственной дочери! Я избегаю обеих — и ее, и прекрасную Зенобию, которая при этом зное пышет таким жаром, что от нее живот выворачивает! А вот Камбершам чрезмерной утонченностью не отличается. Томительная скука морского путешествия в этих знойных и почти безветренных широтах сказалась на потреблении нами спиртных напитков: мы пьем больше. Я хотел дать Вам полный список наших пассажиров, но передумал. Они вряд ли могут быть вам интересны. Пусть останутся κωφά προζωπα.[35] А вот что может вызвать известный интерес, так это поведение преподобного Колли — вернее, отсутствие оного. Дело в том, что с момента своего грехопадения он не покидает каюты. Филлипс, услужающий, нет-нет да заходит к нему, и, сдается мне, его посетил мистер Саммерс, поскольку считает, что это входит в его обязанности как старшего офицера. Такой бесцветный малый, как Колли, робеет, надо полагать, вновь появиться в обществе наших леди и джентльменов. Леди судят его особенно строго. Мне же достаточно того факта, что капитан Андерсон, по выражению Девереля, крепко по нему проехался, — достаточно, чтобы умерить какие бы то ни было побуждения не считать Колли за человека.
Мы с Деверелем сошлись на том, что Брокльбанк повелевает обеими своими Магдалинами. Я и прежде знал, что мир искусства нельзя судить по общепринятым канонам морали, но предпочел бы, чтобы сей муж завел бордель в другом месте. Впрочем, они занимают две каюты: одну — для «родителей», одну — для «дочки», так что какой-никакой, пусть слабый, жест в сторону приличий им сделан. Приличия соблюдены, все довольны, даже мисс Грэнхем. Что до мистера Преттимена, то он, полагаю, ничего не замечает. Да здравствуют иллюзии, говорю я. Будем же экспортировать их в наши колонии со всеми другими благами цивилизации!
(60)
Только что вернулся из пассажирского салона, где имел продолжительный разговор с Саммерсом. Разговор этот стоит того, чтобы его записать, хотя не могу избавиться от неприятного чувства, что он меня не красит. Должен сказать, что из всех офицеров на этом судне не кто иной, как Саммерс с честью несет Службу Его Величества. Деверель, естественно, больше джентльмен, но выполняет свои обязанности без должного усердия. Что же до других, то их можно уволить en masse.[36] Памятуя об этом различии, я завел разговор — который, боюсь, Саммерс счел для себя обидным — о том, что желательно, чтобы человека подымали из того социального состояния, в каком он находится первоначально по рождению. С моей стороны это было неосмотрительно, и Саммерс возразил мне, не без горечи в тоне:
— Не знаю, мистер Тальбот, сэр, как это сказать и, право, стоит ли… но вы сами некоторым образом недвусмысленно выразили мнение, что происхождение неудалимым клеймом запечатлено у каждого на лбу.
— Помилуйте, мистер Саммерс… я такого не говорил!
— Не помните?
— Что я должен помнить? Он долго молчал, а затем…
— Понятно. Так оно и должно быть… с вашей точки зрения. С чего бы вам помнить…
— Что помнить, сэр?
Он снова помолчал. Затем, отведя глаза в сторону переборки, стал читать как по писаному слова следующего предложения:
— «Что ж, Саммерс, разрешите вас поздравить: вы в совершенстве имитируете манеры и речь людей более высокого звания, чем то, в каком родились».
Теперь наступила моя очередь молчать. То, что он сказал, было верно. Ваша светлость может, если пожелает, перелистать назад страницы сего дневника и убедиться: такие слова в нем есть. Я только что проделал это сам и перечитал запись о моей первой встрече с Саммерсом. Надо думать, состояние смятения и замешательства, в которое я впал, не прибавило мне почтенности в глазах Саммерса, но эти слова, эти самые слова в дневнике есть!
— Прошу простить меня, Саммерс. Это… нестерпимо!
— Но верно, сэр, — сказал Саммерс с горечью. — В нашей стране, при всем ее величии, есть обстоятельство, с которым она ничего не может поделать, и это — перевести человека из одного социального класса в другой. Совершенный перевод с одного языка на другой невозможен. Класс — язык Британии.
— Помилуйте, сэр, — возразил я. — Можете мне поверить: совершенный перевод из языка в язык возможен, и я мог бы привести вам тому пример. Так же как и пример совершенного перевода из класса в класс.
— Да-да: «Вы в совершенстве имитируете…»
— Совершенство в том, что вы — джентльмен.
Саммерса бросило в краску, его лицо лишь медленно вновь обретало свою привычную бронзовость. Нужно было поскорее менять предмет разговора.
— Все же, как видите, дорогой мой, мы знаем по крайней мере один пример, когда перевод не удался.
— Вы, должен я полагать, разумеете мистера Колли. Я имел целью затронуть сей предмет.
— Мистер Колли выбился из своего первичного звания без каких-либо достоинств, на которых основывается такое возвышение.
— Не вижу, как его поведение можно отнести на счет его происхождения: нам оно неизвестно.
— Помилуйте. Да оно прописано в его телосложении, в его речи и прежде всего в его привычке трепетать перед вышестоящими. Могу поклясться, он вышел из крестьян благодаря своему елейному раболепию. Например — Бейтс, пожалуйста, бренди! — я могу сколько угодно выпить бренди и ручаюсь, ни один человек, а уж тем паче дамы, не станут свидетелями того, чем мистер Колли позабавил нас и смертельно оскорбил наших дам. Там, в кубрике, он вовсю ублажал себя спиртным, не обладая ни волей, ни воспитанием, которые одни способны удержать разрушительное действие винных паров.
— Мудрая мысль. Прямо для прописи.
— Смейтесь, смейтесь, сэр. Сегодня я не вправе обижаться на вас.
— Тут есть еще одно обстоятельство, и как раз на нем я намеревался заострить ваше внимание. У нас на борту нет врача, а Колли смертельно болен.
— Смертельно болен? Помилуйте! Как это может быть? Он — молодой человек, а плохо ему оттого, что выпил лишнего.
— Если бы. Я разговаривал с его услужающим. Сам заходил к нему в каюту и видел собственными глазами. За много лет службы ни Филлипс, ни я ничего подобного не видывали. Постель загажена, а сам он, хотя и дышит более или менее ровно, лежит на ней ничком, неподвижно, зарывшись в подушку, с накрытой головой. Лежит пластом; одной рукой, закинутой за голову, вцепился в валик, другой сжимает оставшийся в шпангоуте рым-болт.
— Поражаюсь, что вы после этого способны есть.
— А, ерунда! Я попытался перевернуть его на спину.
— Попытались? И, надо думать, перевернули. Вы же в три раза сильнее его.
— Не в таких обстоятельствах.
— Признаюсь, мистер Саммерс, я как-то не заметил за Колли наклонности к необузданности. Правда, рассказывают, будто Старший наставник в собственном моем колледже как-то чересчур обильно пообедал перед богослужением, так что с трудом поднялся с места, направился в алтарь, чуть было не плюхнулся там, но удержался за медного орла и во всеуслышание произнес: «Быть бы мне на полу, если б не эта гадова птичка». Смею думать, вы об этой истории не слышали.
