Альфред Хейдок - Рассказы

Рыдающим звуком оборвался последний аккорд, и Астра со вздохом повесила гитару. Потом все вышли опять на лужайку петь песни под звездным сводом.

Айвар вернулся в опустевшую избушку за скамьей, и тут обратный путь ему загородил белокурый гармонист — на лице его горела невыразимая мука.

— Вы… Вы женитесь на ней? — прерывисто дыша и чуть не плача, он спросил Айвара.

— Да.

— Я так и думал, что… что вы украдете моё счастье… Уйдите, прошу Вас, ведь мы с Астрой с детства вместе… Наши матери давно решили нас поженить… У нас свой дом, достаток, сад на косогоре… Я умру без неё…Вы уведете её в город, а Астра любит лес — она не может без леса… Она зачахнет в городе… Может, еще заставите её зарабатывать… Пожалейте её и меня… — и большие слезы показались в глазах юноши и закапали на тщательно проутюженный ворот белой рубашки…

В самом деле… Что он мог дать Астре? Какую жизнь? Этот вопрос раньше совсем не приходил ему в голову и теперь ошеломил… Ведь у него даже нет путной специальности — он непоседа и скиталец, которому постоянно казалось, что все то, что он делает, — не настоящее его дело, а так — только времяпрепровождение по необходимости, а настоящее вечно вперёди и далеко…А в его городской комнате всего только складная кровать, стол и стул. Да угол, заваленный книгами… И никаких видов на будущее!.. Он не из тех, кто умеет делать деньги… И каким бледным и чахоточным покажется Астре существование, если оторвать её от всего, чем он сам сегодня так упивался…

Да, да — отказаться от Астры ради неё самой… Этот юноша так искренне её любит… У него достаток, сад… Мотыльку хорошо будет…

Но почему же стало так темно?.. И казалось Айвару, что две громадные волосатые руки зажали между ладонями его сердце и сжимают — сжимают безжалостно. И сжимающий скрипит зубами…

Он оттолкнул юношу и, схватившись за голову, выбежал из домика. Астра стояла к нему спиной и вместе с остальными пела старинную песню, полную щемящей тоски. Рюкзак его висел на сучке липы, вокруг которой сгрудились певцы — взять его, не привлекши внимания, было невозможно. Айвар махнул рукой и в два прыжка очутился за углом домика, откуда уже тихим шагом побрел в лес по наезженной колее, оказавшейся под ногами.

А песня неслась ему вслед, проникала в самое сердце — претворяла режущую боль в тихоструйную тоску:

«Когда милый, когда милый бросать станешь.Ой! не расска — не рассказывай, что знаешь…»

Ему безумно хотелось оглянуться, но он знал, что этого нельзя, — не выдержит он и вернется…

… Дорога огибала сырую впадину, заросшую мелким кустарником, на котором дробился лунный свет, и, по-видимому, опять приближалась к реке — послышалось тихое журчание. Обогнув крутую излучину, Айвар оказался в… нескольких шагах от Астры… Да, тут стояла она, залитая лунным светом на фоне темной ели и казалось — вся светилась. Даже глаза мотылька в её волосах испускали сияние. И на ней появились украшения, каких раньше не было: искрящиеся камни были рассеяны по её корсажу и на груди розовым пламенем горел алмаз. И улыбнулась она Айвару улыбкою счастья. Взметнулись навстречу ему обнаженные руки в тяжелых с камнями запястьях, и он подбежал к ней, поднял её на руки и поднес её лицо, как чашу с драгоценным напитком, к устам и пил…

— Я знала, — шептала она, — что ты уходишь потому, что любишь меня.

— Больше жизни, — прошептал он в ответ, — но мне нечего дать тебе, Мотылек милый.

— Ты уже дал; отказавшись, ты приобрел: ты зажег моё сердце. Оно было холодное, как у всех фей; которые знают лишь смех да игры… А теперь я живу новой сладкой жизнью и никогда не покину тебя…

И мгновенно исчезла она на руках Айвара — так как он держал её у самого сердца своего — и стали пустыми руки его…

— Астра! Мотылек! — закричал он полным отчаяния голосом, и а-а-о-ко — докатилось обратно к нему эхо с той стороны реки.

Тогда, как безумный, он помчался по лесной дороге обратно к домику. Когда, запыхавшись, он выбежал на знакомую лужайку, там не оказалось ни домика, ни веселых именинных гостей, только рюкзак его по-прежнему висел на сучке липы.

Это было больше, чем он мог вынести. Он рухнул у подножия той же самой липы. Голова его горела, но по истечении некоторого времени, как говорят в старинных новеллах, «благодатный сон смежил его очи». А когда он проснулся, день уже сверкал во всем великолепии. Весело щебетали птицы, и пчелы с жужжанием перелетали с цветка на цветок. И все же первое, что увидел Айвар, раскрыв сонные глаза, был красивый мотылек, он взлетел с его груди, где, видимо, ночевал и, покружившись, улетел…

Айвар вернулся в город, главным образом, из-за некоторых редких книг, которые там остались. Он поступил на работу, но свободное время просиживал в Академической библиотеке, куда насилу добился допуска. Там он набросился на средневековье и фольклор. Своей усидчивостью и упорством он заслужил уважение научных работников, которые видели в нем будущего своего собрата. Как бы они удивились, если бы заглянули в его выписки и конспекты — они касались исключительно фей…

Удивительный это был материал — указывались даже династии королей, происшедших от брака простого смертного с феей, облачавшейся в плоть. Потом Айвар перестал появляться в библиотеке и исчез из города. Он начал серию похождений, смысл которых заключался в том, что он искал положений, при которых его жизни угрожала наибольшая опасность. И каждый раз, когда, казалось, что смерть вот-вот настигнет его, в воздухе мелькали крылья мотылька, и опасность рассеивалась.

Айвар и теперь продолжает скитальческий образ жизни и ищет новых напряженных ситуаций — может быть, он этим надеется заставить Мотылька в некий день обратиться в плоть с горячей кровью, но не исключена и другая возможность: он хочет уравняться с нею в условиях, сбросить собственное телесное одеяние…

Я полон мечты о феях. Начал рассказ о них. Прилег и испытал легкое жжение «под ложечкой», приятное тепло — огонь. Вышел в коридор опять полон мысли о феях и вдруг, при полном дневном свете у стены вспыхнула довольно большая фиолетовая очень ясная и сияющая звезда. Что это? Одобрение пространства на работу над рассказом или — фея?

«Мотылек»7 я написал в особых обстоятельствах. Я был освобожден из тюрьмы и жил в большой бедности. Тюремная фуражка, одна смена белья. Денег ни копейки. И я так жил и стал писать (на подоконнике), и в один день я был на веранде. И вдруг на стене вспыхнул огонь, он рассыпался во все стороны и образовал поле величиной в тарелку.

А в лагере у меня был Друг (ясновидящий), и Друг сказал, что это Фея хотела явиться мне.

Идея единства всего сущего: камня, дерева… Все слито с Природой. Единство со всей жизнью.

Дождь

1

Мне удалось занять самое переднеё сиденье в автобусе — то, которое шофера всегда приберегают для знакомых девушек.

Люблю это место: видно вперёди и небо, и убегающую вдаль дорогу, и есть в ней какая-то аналогия с жизнью — так же потряхивает на ухабах и манит все дальше…

Рядом со мною сел директор Н-ского совхоза, высокий, богатырского сложения мужчина с седеющими висками.

— Что же, Иван Ефимич, по директорскому положению — не на своей машине?

— Да так — случай вышел — понадобилась в другом месте.

— Что ж, опять кто-нибудь ногу сломал или новобрачным в ЗАГС съездить понадобилось?

— Новобрачным.

— Наш Иван Ефимич все чужое счастье устраивает, на чужих свадьбах гуляет. Хоть бы сам догадался с кем-нибудь — посмазливее — в ЗАГС съездить! — промолвила дородная тетка в ватнике с огромным узлом на коленях, закрывающим половину её лица.

— Нету, Аксиньюшка, по моему росту.

— А вы оглянитесь в дальний угол, — зашептала неуёмная тетка, — может быть, и есть.

Мы с Иваном Ефимичем оглянулись одновременно. В дальнем углу, действительно, сидела, насколько можно было догадаться по её сидячему положению, высокая стройная девушка. Не будь она так молода, я бы поклялся, что Н.К. Рерих писал с неё славянскую девушку в картине чарующих далей «За морями за реками земли великие». Только вместо белой узорчатой рубахи было на ней голубое пальто с меховой горжеткой, и на голове — шляпа.

Иван Ефимич махнул рукой в сторону тетки:

— В дочери мне годится!.. А, черт — кого же она мне напоминает?… — и задумался.