Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда

Столетний Старец укрыл лежащую без сознания графиню, затем кинжалом разжал ей зубы и капнул в рот несколько капель неизвестной жидкости, отчего на щеках обессилевшей матери вновь заиграл румянец: освежающий сон овладел ею… Тогда незнакомец принялся медленно водить руками над головой спящей, проделывая при этом загадочные пассы: видимо, он разгонял боль и помогал природе поскорей восстановить силы измученной женщины. Телодвижения старца были необычайно неуклюжи, и Лаградна не сразу поняла почему — причина заключалась в том, что он старался держаться подальше от своей пациентки и не касаться ее. Усилия загадочного существа не пропали даром: искаженные болью черты графини разгладились и озарились радостью. Целитель же, похоже, все больше и больше уставал от проводимой им странной операции. Вскоре Лаградна заметила, что по серому массивному черепу этого поистине сверхъестественного существа покатились капли пота. Неземные силы, сокрытые в гигантской махине его тела, вырвались наружу и заполнили комнату, слишком тесную для победителя смерти. Перед глазами Лаградны поплыло облако голубоватого дыма… Оно становилось все гуще и гуще, и, наконец, старая повитуха потеряла сознание! То же случилось и с графом. Впрочем, его чувства давно уже притупились, и можно с уверенностью сказать, что он с самого начала присутствовал при этой странной сцене не как сопереживающий наблюдатель, а как бесстрастный выходец из могилы…

Наконец Лаградна очнулась. Воздух в спальне был чист и свеж, в нем была разлита легкая сладость. В свете пламени от многочисленных свечей изумленная повитуха увидела страшного гиганта, с улыбкой взиравшего на младенца, который был в три раза больше, чем обычно бывают новорожденные. Старец ласково баюкал малыша. Выражение его широкоскулого лица не поддавалось описанию: глаза его сверкали словно мириады свечей, из них ласково струился огонь. Улыбка, игравшая на его лице, походила на очищающую грозу, разбушевавшуюся над безбрежным океаном. Положив ребенка на кровать матери, он повелительным жестом указал Лаградне на флакон, стоявший на ночном столике: пробудившись, графиня должна была выпить содержащуюся в нем жидкость. Окинув прощальным взором мать и дитя, старец собрался уходить. Лаградна решила, что сейчас он вылетит в окно, стремительный, словно солнечный блик, или, наоборот, будет медленно таять, подобно утреннему туману. Видя, что ничего этого не происходит, она, превозмогая страх перед величественным молчаливым колоссом, бросилась на колени и воскликнула:

— А Бютмель?.. Раз вы владеете тайной жизни и смерти, почему вы не вернете мне Бютмеля?

Лаградне показалось, что на губах великана мелькнула насмешливая улыбка. Она уже жалела, что задала этот вопрос, но внезапно Столетний Старец торжественно поднял свою огромную руку и, указывая на восток, громогласно произнес:

— Ты увидишь его!

При звуках этих слов, исходивших, казалось, из глубинных подвалов замка и побуждавших вспомнить о голосе, прозвучавшем на горе Хорив[7], Лаградна, трепеща и не осмеливаясь попросить истолковать зловещие слова, так и осталась стоять на коленях, протягивая руки навстречу загадочному существу. Старец же повернулся к спящей графине и положил ей на голову руку, одновременно устремив на нее огненный взор своих глаз, пылавших, как два костра. Затем гигант выпрямился, едва не задев головой потолок, и медленно и бесшумно удалился: казалось, эта человеческая громада двигалась, подчиняясь приказам неведомой людям запредельной силы. Проходя мимо графа, он протянул ему руку, пожал ее и исчез — из спальни, из коридора, из замка, из округи, исчез мгновенно, незаметно и таинственно, и никто его больше не видел. Граф все еще ощущал на своей руке прикосновение ледяной ладони незнакомца: она передала ему свой холод, сравнимый лишь с морозами Северного полюса.

Взглянув на новорожденного, Лаградна испустила пронзительный вопль: большой толстый младенец был в точности похож на старика, с той разницей, что его чистое юное личико дышало жизнью, а от Столетнего Старца веяло тлением и могильным холодом. Крик повитухи вернул графа к действительности: изумлению его не было границ. Разум и душа его не выдержали такого сильного потрясения — оно оказалось последним. И вскоре для графа время повернулось вспять: он впал в детство. С тех пор все, кто видел его, желали ему только одного: чтобы смерть сжалилась над ним и поскорее прибрала его к себе, положив конец его плачевному существованию.

Ночь близилась к концу. Оставшееся время Лаградна и граф провели у изголовья графини; разрумянившаяся графиня безмятежно улыбалась во сне. Вскоре заря позолотила зубчатые стены замка; в свете нарождающегося дня огонь свечей померк, и графиня проснулась… Каким радостным было это пробуждение!

— Вам больно, сударыня? — спросила ее Лаградна.

— Вовсе нет, — ответила графиня.

— Вам, наверное, было очень больно? — в свою очередь спросил граф.

— Когда? — удивилась она, принимаясь ласкать пробудившегося младенца.

Удивлению повитухи не было границ; пожалуй, мы даже не возьмемся описать его. В растерянности Лаградна смотрела то на графа, то на графиню.

Есть матери, забывающие обо всем при виде своего первенца; графиня, видимо, действительно не помнила событий прошедшей ночи. Госпожа Беренгельд встала и как ни в чем не бывало подошла к окну, распахнула его и принялась полной грудь вдыхать холодный воздух.

— Сударыня, что вы делаете? Вы можете опасно заболеть! — воскликнула старая повитуха.

— Он сказал, что мне нечего бояться (удивление присутствующих достигло предела), также он сказал мне, что со мной ничего не случится.

И графиня, словно припоминая наставления Беренгельда-Столетнего Старца, подошла к ночному столику и залпом выпила жидкость.

— Но кто вам разрешил это пить? — опешил граф.

— Кто? — насмешливо переспросила она. — Конечно он! Он несколько раз напомнил мне об этом!

— Кто он?..

— Не знаю… Я никак не могу вспомнить его лицо… и я ничего не помню, что было со мной во время родов; помню только, что, когда все кончилось, я уснула. Человек этот был не похож на остальных людей, руки его были в десять раз больше моих, все в сухих и жестких кровеносных сосудах, отчетливо проступавших сквозь кожу; когда же он закатал рукава, я увидела рельефные, словно согнутые из жести, переплетения его мышц.

— О ком вы говорите? — вскричал граф.

— О нем! — простодушно ответила графиня.

— Но… — в ужасе начал граф.

— Я больше ничего не помню, — жалобно произнесла его супруга, — а об остальном… он запретил мне рассказывать!

С этими словами она взглянула на дремавшего у нее на руках младенца; сходство его с портретом Беренгельда-Скулданса, прозванного Столетним Старцем, нисколько не удивило ее. Разбудив ребенка, она дала ему грудь и с восторгом внимала его крику: сколь сладостны были для нее эти первые радости материнства! Графине почудилось, что ребенок говорит с ней.

— Он родился в день поминовения усопших, — промолвила Лаградна.

— Быть может, ему суждена долгая жизнь, — ответила графиня.

Обитатели замка не уставали удивляться, обсуждая чудесные события достопамятной ночи, ставшие совершенно невероятными благодаря неутомимой фантазии рассказчиков. Вскоре все в округе окончательно уверились, что сам дьявол помогал рожать графине Беренгельд, а сын графа явился на свет в облике ужасного чудовища. Однако никакие сплетни и слухи не смущали госпожу де Беренгельд: она сохраняла спокойствие и все время посвящала своему обожаемому младенцу.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Услужливый отец Люнаде по просьбе графа при крещении нарек его сына именем Туллиус — так звали родоначальника семьи Беренгельдов.

На следующий день после крещения Маргарита Лаградна вернулась к себе: графиня щедро наградила ее и на прощание сказала:

— Держи, Лаградна, это он приказал мне вручить тебе эти деньги. Также он приказал мне повторить тебе его слова, сказанные в ответ на твою просьбу увидеть Бютмеля.

Помня о том, что она осмелилась обратиться к старцу, когда графиня Беренгельд спала глубоким сном, а также о том, что старец вовсе не разговаривал с графиней, а лишь возложил свою руку ей на голову, Лаградна более не сомневалась: призрак Беренгельда с дозволения неба вышел из могилы и сотворил вышеуказанные чудеса. Графиня тем временем продолжала:

— Он мне сказал: «Я не хочу продлевать страдания Лаградны, срок истек; если бы я знал, что она до сих пор верна Бютмелю, я бы давно пришел в эти края и сделал ее жизнь безбедной, дабы вознаградить ее за душевные муки!.. Так пусть же остаток дней своих она будет счастлива».