Теофилис Тильвитис - Путешествие вокруг стола
Спиритавичюс снова перевел дух; теперь он уже твердо знал, что опасность миновала. Он почувствовал, что новому правительству нужны такие работники, как он, и, разглядывая чернильницу, внимал молодому охраннику, который учил его уму-разуму.
– А теперь, господин директор, – строго, но беззлобно сказал агент, – расскажите мне, что это за субъект, ваш помощник Пискорскис? Мы их сами всех прощупаем, но прежде всего нам нужно знать ваше мнение. Это много значит.
В преддверии черных дней
Смена правительства и приход агентов охранки в инспекцию нагнали страх на всех чиновников. Высказывались предположения, что дни Спиритавичюса сочтены, что вот-вот пришлют нового начальника. Хотя за долгие годы независимого существования своего государства чиновники привыкли ко всем превратностям судьбы и реагировали на перемены, как летучие мыши на свет, последние события совершенно сбили их с толку. Да и как было не тревожиться, когда в министерстве подули новые ветры, и их собратья слетали с насиженных мест, как тетерева, вспугнутые Уткиным в кайшядорских лесах.
С роковой неотвратимостью надвигались черные дни.
Ни мифическая девятиглавая гидра, ни экзотические чудовища джунглей не наводили на чиновников такого ужаса, как мрачное неведомое будущее. Светлая голова, просидевшая пять, шесть, десять лет за канцелярским столом, которая строила в мечтах чудеса инженерной техники – воздушные замки, – перебрасывала радужные мосты через моря и океаны, пробивала в горах туннели, кончала философские факультеты, гнула в бараний рог самого Эйнштейна, затыкала за пояс Данте со всеми его Беатриче, эта светлая голова, напичканная дебетами и кредитами, входящими и исходящими, в конце концов отучалась не только от умения работать, но и мыслить. Вернее, мыслить она мыслила, но только об одном: как бы удержаться, как бы высидеть в канцелярии положенные двадцать пять лет, получить полную пенсию и спокойно закончить свои дни вполне обеспеченным человеком. Многие тешили себя надеждой, что их, как людей, отдавших все силы процветанию государства, похоронят на новом кладбище за казенный счет и воздвигнут в их честь хотя бы гипсовый памятник.
Но Спиритавичюсу с помощниками сейчас было не до памятников. Черный день, по их мнению, начнется с того, что новый начальник потребует дела, пороется в столах, заглянет в регистрационные книги, и тогда, – стоит только могущественному начальнику захотеть этого, – прощай почет, прощай доходное место, прощай календарь увеселений. И пойдут они куда глаза глядят, куда ноги несут. А что будет именно так – они были твердо уверены.
Единственное поприще, на котором они могли забыться от мрачных дум, было строительство собственных домов.
И началось на окраинах временной столицы новое сотворение мира. Воздвигались дворцы и дома. Звенели красные кирпичи Палемонского завода, пели сосновые бревна, шелестел гравий – гремела бравурная музыка во славу светлого будущего, приближаемого за казенный счет. Дома, только собственные дома, были надежным щитом от страха.
Строили, как кому в голову взбредет: с мансардами, крылечками, колоннами, балконами, мезонинами. Домовладельцев заботило только одно – как бы выжать из съемщиков побольше «денежных соков». Так люди окрестили квартирную плату. Каждый особняк и доходный дом выражал изобретательность, вкус и характер своего хозяина. К каждому дому предъявлялись большие требования: дом должен быть красивым, чтобы привлекать и кружить голову съемщику, дом должен быть вместительным, чтобы втиснуть в него больше квартирантов, дом должен как можно быстрее окупиться. Свой участок, свой особнячок, своя вишня, свой золотой ранет настолько привязывали новоявленного патриота к земле столицы, что никакая сила не могла его выкорчевать оттуда. Каунасский домовладелец считался столпом независимого государства, внесшим свою лепту в восстановление столицы, приложившим руку к украшению Литвы. Он имел право быть избранным в городское самоуправление, пользоваться кредитами всех банков, стать акционером и строить, строить, строить.
Эдакий энтузиаст украшения столицы, промаявшись полдня на службе, как угорелый мчался на свой участок, а таких участков в Каунасе была уйма. Мудрые, дальновидные отцы города раздавали их направо и налево на самых льготных условиях; они знали, что каждый домовладелец будет предан городскому самоуправлению до последнего вздоха и до последней капли крови станет его защищать. Хозяин до глубокой ночи мерял шагами свой надел, прикидывая, в какой стороне будет кухня и спальня, на каком этаже поселиться, а какой сдать внаем, каких пустить к себе квартирантов и т. д. и т. п. Беззаветно преданный государству деятель, который шесть дней в неделю жаловался на недомогание, на усталость, на колики и ревматизм, вымаливал пособие для восстановления разрушенного здоровья, просил внеочередного отпуска, – после обеда, примчавшись на свой участок, до глубокой ночи орудовал лопатой, закладывал фундамент будущего дома.
Бумба-Бумбелявичюс, этот кооперативный гений, первым из помощников позаботился о себе. Участок, который он вырвал у городского самоуправления за небольшие деньги в рассрочку, Бумбелявичюс превратил в золотые копи. Исследуя почву для сада, он обнаружил под тощим дерном залежи высокосортного гравия. Четвертый помощник то тут, то там раскапывал гравий руками, вертел в пальцах, пробовал на зуб, выплевывал и потел от радости. У Бумбы-Бумбелявичюса созревал необычайно смелый и мудрый план. Гравий должен был сделать его богачом, хотя бы только потому, что до Бумбелявичюса это никому и в голову не пришло. Дело в том, что его надел был расположен в весьма удобном месте – поблизости от оживленных магистралей, Бумба-Бумбелявичюс предложил ломовикам выгодную сделку. Поставщики, доставлявшие необходимый строительный материал с далеких карьеров, сразу сообразили, что это им сулит: они привозили бы за день на стройки в три раза больше гравия, чем раньше. За воз галечника, сотни лет пролежавшего без пользы, Бумба-Бумбелявичюс брал с них пол-лита.
И потекла в карман предприимчивого чиновника река монет. С утра до вечера жена Бумбелявичюса Марите сидела на бревнах, занимаясь своим вязаньем. Время от времени, когда мимо нее с грохотом проезжал воз, она отвлекалась от работы и провожала взглядом монету, падавшую в специально приготовленную на сей случай копилку. Ее любезный супруг рыскал по городу, останавливал ломовиков, тащил их в корчму и поил водкой, – только бы они не забывали его гравий, а молодая жена приветливо кивала головой каждому, кто въезжал во двор будущего дома. Вечером супруги открывали тяжелую копилку, подсчитывали прибыль, сортировали монеты по достоинству, заворачивали в бумажные рулоны, возносили хвалу господу, заключали друг друга в объятия и, счастливые, удалялись в царство снов.
Деньги липнут к деньгам, гласит пословица. Нескончаемые обозы, которые вывозили содержимое уборных и выгребных ям, тоже заинтересовали Бумбелявичюса. Он сообразил, что золотари могут оказать ему неоценимую услугу. Ямы, оставшиеся на участке после выемки гравия, вызывали некоторую тревогу: неровен час, нагрянет полиция, составит протокол, оштрафует. А тут появилась такая прекрасная возможность заровнять их мусором и одновременно унавозить сад и огород. Бумбелявичюс, подходивший ко всему только с коммерческой меркой, прекрасно сознавал, что мусорщики не только безвозмездно отдадут ему свой груз, но еще и поблагодарят: не будь его, благодетеля, им бы пришлось тащиться к черту на кулички. Вскоре во двор Бумбелявичюса хлынули зловонные возы.
Это и в самом деле был трезвый, дерзкий, дальновидный замысел. Бумбелявичюс дал честное слово санитарному инспектору, что немедленно завалит мусор землей, и самый чувствительный нос не уловит никакого подозрительного аромата. От полицейских Бумбелявичюс отделывался по-другому. Он изобличал их в полном невежестве, в абсолютном незнании законов государства, а когда это не помогало – ублажал их только богу и ему известным напитком. Тот оказывал такое ошеломляющее действие, что блюстители порядка никогда больше не осмеливались появляться во владениях Бумбелявичюса и, заметив его на улице, машинально отдавали честь. На протесты и брань соседей-домовладельцев и квартиросъемщиков Бумба-Бумбелявичюс отвечал не только самыми отборными словами, но и обломкам железа, согнутыми ведрами и дырявыми ночными горшками, в изобилии усеивавшими его надел. Эти снаряды со звоном и грохотом летели во врагов, утихомиривая самых яростных злопыхателей, покушавшихся на территориальную неприкосновенность участка.
Медовый месяц молодой четы прошел не в сказочном сиреневом саду, а возле ям с гравием, на зловонной свалке. Марите Спиритавичюте, ставшая законной супругой четвертого помощника, знала, что он женился на ней не по любви, а по расчету, что, не будь она дочкой директора инспекции, Бумбелявичюс никогда не позарился бы на нее. Но она была счастлива уже тем, что заполучила хоть какого-то мужа и наконец выбилась в дамы из сословия старых дев. Бумба-Бумбелявичюс, который относился к женщине без сентиментов и полагался не на биологические инстинкты, а на деловые соображения, не баловал свою супругу. Он считал, что жена должна разделять с мужем не только ложе, но и молитву, и заботы. Придерживаясь этих правил, он до обеда преспокойно возился в канцелярии, а после обеда устраивал свои делишки в городе, пребывая в полной уверенности, что его вторая половина неукоснительно выполняет возложенные на нее обязанности по строительству дома. Справившись со своими многотрудными делами, он поспешал к Марите и рисовал ей радужные перспективы их совместного житья-бытья. Бумбелявичюс пророчил ей спокойную и счастливую старость, хотя сам не очень-то верил в это.
