Юрий Олеша - Зависть
Таким образом, советская команда получила гол.
Стадион грохотал. Бинокли повернулись в сторону советских ворот. Гецкэ, глядя на свои мелькающие башмаки, кокетливо бежал к центру.
Товарищи поднимали Володю.
IX
Валя повернулась вместе с остальными. Кавалеров увидел ее лицо, обращенное к нему. Он не сомневался, что она видит его. Он засуетился, странное предположение разозлило его. Ему показалось, что окружающие посмеиваются,- заметили его беспокойство.
Он оглянулся на сидящих рядом. И было очень неожиданным то, что в одном углу с ним, в близком соседстве, сидел Андрей Бабичев. Вновь Кавалерова возмутили две белые руки, регулирующие шарнир бинокля, крупное туловище в сером пиджаке, подстриженные усы…
Черным снарядом повис над Кавалеровым бинокль. Ремни бинокля поводьями свисали от щек Бабичева.
Уже снова наступали немцы.
Вдруг мяч, выброшенный чьим-то мощным и нерассчитанным ударом, взлетел высоко и вбок за поле, из игры, в сторону Кавалерова, просвистел над пригнувшимися головами нижних рядов, остановился на мгновенье и, завертевшись всеми своими пластинками, рухнул на доски, к ногам Кавалерова. Игра остановилась. Игроки застыли, застигнутые неожиданностью. Картина поля, зеленая и пестрая, все время двигавшаяся, теперь разом окаменела. Так разом останавливается фильм в момент разрыва пленки, когда в зал уже дают свет, а механик еще не успел выключить света, и публика видит странно побелевший кадр и контуры героя, абсолютно неподвижного в той позе, которая говорит о самом быстром движении. Злоба Кавалерова усилилась. Все смеялись вокруг. Попадания мяча в ряды всегда вызывают смех: зрители в ту, минуту как бы сознают истинную шуточность того, что люди полтора часа бегают за мячом, заставляя их - зрителей, посторонних людей - с такой серьезностью и страстностью воспринимать их совершенно несерьезное времяпрепровождение.
Все тысячи в эту минуту, насколько могли, одарили Кавалерова непрошеным вниманием, и внимание это было смешливым.
Возможно, что и Валя хохотала над ним, человеком, попавшим под мяч! Возможно, что она веселится вдвойне, потешаясь над врагом в смешном положении. Он ухмыльнулся, стороня ногу от мяча, который, потеряв опору, с кошачьей привязанностью вновь ткнулся в его каблук.
- Ну! - невольно и удивленно крикнул Бабичев.
Кавалеров был пассивен. Две белые большие ладони протянулись за мячом. Кто-то поднял мяч и передал Бабичеву. Он встал во весь рост и, выпятив живот, закинул руки с мячом за голову, размахиваясь, чтобы подальше бросить. Он не мог быть серьезным в таком деле и, понимая, что нужно быть серьезным, преувеличивал наружное выражение серьезности, насупившись и надув свежие, красные губы.
Бабичев, сильно качнувшись вперед, швырнул мяч, магически расковав поле. "Он не узнает меня",- копил злобу Кавалеров.
Первая половина игры кончилась со счетом "один на ноль" в пользу германской команды… Игроки, с темными потеками на лицах, облипшие зелеными нитками травы, шли к проходу, сильно и широко, как в воде, двигая голыми коленями. Немцы, не по-русски красные, с румянцем, начинающимся от висков, пестро перетасовались с москвичами. Игроки шли, видя всех сразу, всю толпу под дощатыми стенами прохода, и никого не видя в отдельности. Они мазали по толпе улыбками и неживыми, слишком прозрачными на потемневших лицах глазами. Те, кому только что представлялись они маленькими, бегающими и падающими разноцветными фигурками., теперь встретились с ними вплотную. Еще не остывший шум игры двигался вместе с ними. Гецкэ, похожий на цыгана, шел, посасывая только что полученную ранку выше локтя.
Зевакам новостью были подробности роста или сложения того или иного игрока, жестокость ссадин, тяжелое дыхание, полнов смятение одежды. Издали все производило более легкое, праздничное впечатление.
Кавалеров выдавился между чужих боков под какую-то перекладину и облегченно ступил на траву. Здесь, в тени, он бежал с другими по дорожке, огибая с задней стороны круг трибун. Буфет, расставленный на лужайке под деревьями, заполнился вмиг. Помятый старичок в кремовом жилете, все еще недовольно и опасливо поглядывая на публику, ел мороженое. К помещению футболистов лепилась толпа.
- Ура! Макаров! Ура! - неслись оттуда восторженные крики. Болельщики взбирались на заборы, отбиваясь от колючей проволоки, как от пчел,- и выше: на деревья, в темную зелень, раскачиваясь от ветра и ловкости, как лесные человечки.
Косо над толпой взлетело блестящее, плещущее голизной тело. Качали Володю Макарова. Кавалерову не хватало духу проникнуть за триумфальное кольцо. Он заглядывал в щели, топчась за толпой.
Володя стоял уже на земле. Чулок на одной ноге его спустился, обвернувшись зеленым бубликом вокруг грушевидной, легко-волосатой икры. Истерзанная рубашка еле держалась на туловище его. Он целомудренно скрестил на груди руки.
И вот стоит Валя. И Андрей Бабичев с нею.
Всем троим рукоплещут зеваки.
Бабичев любовно смотрит на Володю.
Вмешался ветер. Повалился полосатый колышек, вся листва качнулась вправо. Кольцо зевак распалось, вся картина расстроилась, люди спасались от пыли. Больше всех досталось Вале. Розовое платье, легкое, как шелуха, взлетело над ногами, показав Кавалерову свою прозрачность. Ветер подул платье к лицу ее, и контур лица увидел Кавалеров в сиянии и просвечивании ткани, развернувшейся веером. Сквозь пыль увидел Кавалеров это и то, как, ловя свое платье, она закружилась, запуталась, едва не падая вбок. Она старалась прихлопнуть подол на коленях, прижать, но не справилась, и тогда, для прекращения неприличия, прибегла к полумерам руками обхватила слишком открывшиеся ноги, пряча колени, складываясь в три погибели, как купальщица, застигнутая врасплох.
Где-то засвистел судья. Покатился марш. Так прервалось веселое замешательство. Начинали вторую половину игры. Володя умчался.
- Немцам два гола минимум - прокричал мальчишка, несясь мимо Кавалерова.
Валя продолжала бороться а ветром. В погоне за подолом десять раз она переменяла позицию и под конец очутилась вблизи Кавалерова, на расстоянии шепота.
Она стояла, широко расставив ноги. Шляпу, сброшенную ветром и пойманную на лету, она держала в руке, Еще не оправившись от прыжка, она смотрела на Кавалерова, не видя его, наклонив немного набок голову с короткими, резко и косо у щек подрезанными каштановыми волосами.
Солнечный свет скользнул по плечу ее, она качнулась, ключицы вспыхнули, как кинжалы. Десятую долю минуты длилось разглядывание, и сразу же Кавалеров понял, холодея, какая неизлечимая тоска останется в нем навсегда -оттого, что он увидел ее, существо другого мира, чуждое и необыкновенное, и ощутил, как безысходно мило выглядит она, как подавляюще недоступна ее чистота,- и потому, что она девочка, и потому что она любит Володю,- и как неразрешима ее соблазнительность.
Бабичев ждал ее, протянув руку.
- Валя,- сказал Кавалеров.- Я ждал вас всю жизнь. Пожалейте меня…
Но она не слышала. Она бежала, подкошенная ветром.
Х
Ночью Кавалеров вернулся домой пьяным.
Он прошел по коридору к раковине - напиться. Он раскрутил кран до отказа, весь замочился. Кран оставил, струя трубила. Войдя в Анечкину комнату, он остановился. Свет не был потушен. Обложенная желтой ватой света, вдова сидела на громадной своей кровати, свесив голые ноги за борт. Она была готова ко сну.
Кавалеров шагнул. Она молчала как зачарованная. Кавалерову показалось, что она улыбается, манит,
Он пошел на нее.
Она не сопротивлялась и даже открыла объятия.
- Ах ты поползенок,- шептала она,- ишь ты, поползенок.
Позже он просыпался. Терзала его жажда, пьяная, остервенелая мечта о воде, Он просыпался - тишина была. За секунду до пробуждения вспоминал он о том, как била струя в раковину,пронзительное воспоминание подкидывало его,- но воды не было, Он снова валился. Пока спал он, вдова хозяйничала: она закрыла кран, раздела спящего и починила его подтяжки. Наступило утро, Сперва ничего Кавалеров не понял. Как пьяница-нищий в комедии, подобранный богачом и принесенный во дворец, он лежал, очумелый, среди незнакомой роскоши. Он увидел небывалое свое отражение в зеркале - подошвами вперед. Он великолепно лежал, загнув руку за голову. Солнце освещало его сбоку. Точно в куполе храма, парил он в широких дымящихся полосах света. А над ним свисали виноградные гроздья, плясали купидоны, из рогов изобилий выкатывались яблоки,- и он почти слышал исходящее от всего этого торжественное органное гудение. Он лежал на Анечкиной кровати.
- Ты мне напоминаешь его,- жарко прошептала Анечка, склонившись над ним.
Над кроватью висел застекленный портрет. Висел мужчина, чей-то молодой дедушка, торжественно одетый,- в одном из последних сюртуков эпохи. Чувствовалось: у него крепкий, многосимвольный затылок. Лет пятидесяти семи мужчина.
