Густав Майринк - Зеленый лик
Хаубериссер удивленно осматривался в весьма необычной комнате, усевшись в обитое рыжеватой замшей клубное кресло, такое мягкое, что он натурально утонул в нем.
Стены и потолок покрыты гладкой, с невидимыми швами обшивкой из пробкового дерева; оконные стекла – не плоские, а плавно-волнистые; мебель, углы комнаты, даже дверные оклады – все округлено, сглажено; ноги по щиколотку увязают в ворсе ковра, словно под ними песок. И все как бы окутано дымкой мягких светло-коричневых тонов.
– Я пришел к выводу, – пояснил Пфайль, – что человеку, обреченному жить в Европе, подобная психологическая палата необходима как воздух. Посидев здесь хоть час, самый истеричный неврастеник превращается в кроткого моллюска. Поверь, я просто затюкан всякого рода обыденностями, но стоит мне только вспомнить об этой врачующей душу ванне – и все заботы отлетают, как брызги от собачьего хвоста. Благодаря ей я в любое время без тени раскаяния могу чихать на все неотложные дела.
– После таких слов можно подумать, что ты самый циничный гедонист на свете, – с улыбкой заметил Хаубериссер.
– Ну уж нет! – возразил Пфайль придвигая поближе к гостю округлую, как медуза, сигаретницу. – Скорее, наоборот. Я бы сказал, что всеми моими помыслами и поступками мне же во вред руководит обостренная совестливость… Я знаю, ты убежден, что жизнь бессмысленна. Я тоже долгое время пребывал в этом заблуждении, но постепенно наступило просветление. Прежде всего надо поставить крест на всех карьеристских замыслах и вновь обрести естественность.
– А это, – Хауберрисер указал на пробковые стены, – ты тоже считаешь естественным?
– Разумеется. Если бы я был неимущ, мне пришлось бы жить в тесном клоповнике, а вздумай я
переселиться в него сейчас, это было бы самым противоестественным порывом. Должно быть, у судьбы были свои резоны, коли я появился на свет в богатом доме… Может, это награда за какие-то мои заслуги в прежней жизни, о чем я, не взысканный благодатью, начисто забыл?… Нет. Пожалуй, слишком припахивает теософским китчем. Вернее всего, на меня возложена благородная миссия – обжираться сладким пирогом до тех пор, пока разнообразия ради не захочется черствой краюшки. Что же, чему быть, того не миновать. В худшем случае я совершу ошибку… Раздать свои деньги другим? Хоть сейчас. Но хотелось бы знать, почему я должен так поступить? Только потому, что об этом твердят во всех бульварных книжонках? Как бы не так. Социалистический лозунг «Прочь с дороги!» я принципиально не приемлю. А давать сладкую пилюлю тому, кого может исцелить только горькое лекарство, – какой в этом смысл? Фальсифицировать судьбу? Только этого мне не хватало. Хаубериссер насмешливо подмигнул.
– Я знаю, с чего ты ухмыляешься, мерзавец! – рассердился Пфайль. – Хочешь намекнуть на ту подачку, на несколько грошей, которые я – по рассеянности, разумеется, – отсыпал старому сапожнику… Какая бестактность… пенять человеку на его слабости. Я сам всю ночь казнился из-за своей бесхарактерности. Что если старик спятит по моей милости?
– Коли уж мы заговорили об этом, должен заметить, что не следовало сразу отваливать ему такую сумму, лучше…
– … подыхать с голоду в рассрочку, – язвительно добавил Пфайль. – Все это ерунда. Я допускаю, что тому, кем в жизни движет чувство, многое простится, потому что он был щедр в любви. Но прежде будьте любезны поинтересоваться, хочу ли я, чтобы меня прощали. Я намерен отдать все свои долги, в том числе и моральные, вернуть всё, до последнего цента. У меня такое чувство, что моя бесценная душа задолго до моего рождения в мудрости своей возжелала немалых богатств… Из предусмотрительности. Чтобы не пришлось даже соваться в Царство небесное через игольное ушко. Ее воротит от благоговейных аллилуйных стенаний, и я прихожу в ужас от всякой монотонной музыки… Да, если бы Вышний суд был пустой угрозой! Но я убежден, что есть некая небесная инстанция после смерти. И требуется прямо-таки эквилибристская сноровка, чтобы оставаться порядочным человеком и, с другой стороны, не стать узником рая. Над этой проблемой ломал голову еще божественный Будда.
– И ты, как видно, тоже.
– Еще бы. Ведь просто жить – человеку мало. Не так ли?… Ты представить себе не можешь, каким бременем я себя навьючил. Я имею в виду не светскую канитель – тут меня выручает домоправительница, – а духовную работу с целью… создания… нового государства и новой религии. Именно так.
– Помилуй Бог! Тебя же в тюрьму упекут.
– Не бойся. Я не мятежник.
– И много вас, отцов-основателей, в вашей общине? – спросил Фортунат, расплываясь в улыбке, так как принял слова друга за шутку.
Пфайль осадил его довольно суровым взглядом.
– Мне кажется, ты, по обыкновению, не понимаешь главного. Неужели ты не чувствуешь, что в воздухе носится нечто такое, чего, может быть, не было от века. Предрекать конец света – дело неблагодарное. Это делали так часто, что подобные пророчества мало кого убеждают. Тем не менее, я думаю, на сей раз можно верить тому, кто чувствует и возвещает приближение подобного события. Это не обязательно уничтожение земли. Крах старого миросозерцания – тоже конец света.
– И ты полагаешь, всеобщий переворот в умах можно совершить в считанные дни? – Хаубериссер покачал головой. – Уж скорее я поверю в грядущие природные катаклизмы. Человечество нельзя изменить одним махом.
– Разве я утверждаю, что мы избавлены от внешних катастроф?! – воскликнул Пфайль. – Напротив, я каждым нервом чувствую их приближение. Что же касается внезапных внутренних потрясений, изменяющих все человечество, то тут за тобой лишь кажущаяся правота. Какой отрезок истории ты способен охватить взглядом, чтобы делать столь решительные обобщения? Какую-то несчастную тысячу лет!… Но разве даже за этот короткий срок не случались духовные эпидемии, которые заставляют поломать голову? Были же крестовые походы детей, хотя вряд ли это означает, что могут воспоследовать крестовые походы приказчиков. Но кое-что все же возможно – и с тем большей вероятностью, чем дольше приходится ждать… До сих пор люди сносили друг другу головы ради наших сомнительных фантомов, которые осторожно именовали не призраками, а идеалами. И вот наконец, я надеюсь, пробил час войны против этих измышлений, и я со всей охотой буду участвовать в ней. Годами проходил я солдатскую выучку, в духовном, разумеется, смысле, и давно понял, хотя с полной ясностью только сейчас, – близится великая битва с проклятыми призраками. Уверяю тебя, если не возьмешь быка за рога, если не подрубишь под корень эти ложные идеалы, с ними уже не покончить. Уму непостижимо, как нагло и основательно околпачен человек в процессе так называемого наследования идей… Так вот, эту самую систематическую прополку собственной духовной нивы я и называю основанием нового… государства. Из пиетета к существующим системам и чувства такта по отношению к ближним, которым я, упаси Бог, не хочу навязывать свои взгляды на честность с самим собой и бессознательную лживость, я заведомо ограничиваю себя в расширении моего государства, которое называю стерильным, поскольку оно тщательно очищено от духовных бактерий ложного идеализма. В этом государстве лишь один подданный – это я сам. И я же единственный миссионер своего вероучения. Перебежчики мне не нужны.
– Стало быть, организатором ты не подвизаешься, – с облегчением заметил Хаубериссер.
– Организатором мнит себя сейчас всякий, а отсюда следует, что это совершенно ложный путь. Двигаться надо в направлении, противоположном потоку толпы.
Пфайль встал и принялся расхаживать по комнате.
– Даже Иисус, – продолжал барон, – не занимался организаторской деятельностью. Он подал пример. А у госпожи Рюкстина и ее товарок хватает наглости воображать себя организаторами. Организовывать дозволено лишь природе и мировому духу… Мое государство утверждено навеки, оно не нуждается в организации. Будь иначе, оно лишилось бы цели.
– Но ведь когда-нибудь твое государство, если у него есть цель, должно будет объединить многих. Где же ты возьмешь подданных, дорогой Пфайль?
– Пойми же, если кого-то одного осеняет идея, это лишь означает, что одновременно этой же идеей захвачены многие. Кто этого не понимает, тот вообще не знает, как живет мысль. Идеи заразительны, даже если не произносятся вслух, а может, именно поэтому они так летучи. Я твердо убежден, пока мы с тобой разговариваем, мое государство пополнило множество граждан, и в конце концов оно станет глобальным… Сейчас гигиена хоть куда… дезинфицируют даже дверные ручки, чтобы не подхватить какую-нибудь болезнь. Но уверяю тебя, есть зараза и пострашнее, к примеру, расовая и национальная вражда, разносимая пламенными трибунами и кликушами. Тут нужны более сильные дезинфицирующие средства, чем для обработки дверных ручек.
