Ганс Фаллада - У нас дома в далекие времена
— Они тебе достаточно дорого обошлись,— сказал отец.— Целый год тревог и волнений. Ты здорово похудел.
— Теперь уж поправлюсь! — воскликнул дядя.— Больше слышать не желаю ни о каких процессах!
Отец удивленно посмотрел на него.
— Что ты на меня уставился, Артур?.. Что-нибудь неладно?
— Нет, все в порядке! — медленно проговорил отец.— Твои адвокаты ничего тебе не сказали?
— Пожелали мне счастья! Что они еще могут сказать? Произведут расчеты, перечисления поступят сами собой!
Дядя тихо вздохнул.
— Тогда, значит, хорошо,— сказал отец.
Но дядя почувствовал, что отец вовсе не считал это хорошим.
— Артур, что мне еще должны были сказать адвокаты? — спросил он настойчиво.
— Ах! — вздохнул отец.— Я просто старый скептик в судебных делах. Видишь ли, я еще ни разу не слышал, чтобы проигравшая сторона в процессе такого рода удовлетворилась решением первой инстанции.
— Ты думаешь?..— спросил дядя и посмотрел на него растерянно.
— Я думал,— ответил отец,— что страховщики опротестуют решение. Но раз уж твои адвокаты ничего тебе об этом не сказали, то вряд ли стоит опасаться.
Воцарилось неловкое молчание.
— Не тревожься понапрасну, Альберт,— начал отец,— я поступил опрометчиво, заговорив с тобой об этом именно сегодня. И, скорее всего, мои опасения совершенно безосновательны.
Однако по отцу было видно, что он не совсем убежден в безосновательности своих опасений.
— Ну что ж,— сказал дядя вяло,— это второе решение ведь будет только формальностью. Моя правота установлена, тут не подкопаешься.— Он с вызовом посмотрел на отца. Но отец молчал.— Артур! Скажи откровенно, что ты думаешь!
— Страховые общества,— начал осторожно отец,— неохотно идут на значительные судебные издержки, если у них нет хотя бы смутной надежды на выигрыш.
— Черт возьми! — вскричал дядя.— Право всецело на моей стороне! Оно подтверждено ландгерихтом[23]. И судьи следующей инстанции также призна́ют это.
В душе отца происходила короткая схватка юриста с соболезнующим родственником. Через несколько секунд победу одержал юрист.
— Из опыта давно известно,— сказал отец,— правда, я выражу это в несколько кощунственной форме,— что судьи вышестоящие, то есть оберландесгерихт[24], всегда мудрее судей нижестоящих, то есть ландгерихта. Поэтому я опасаюсь за твои перспективы.
— Тогда я заявлю еще один протест! — запальчиво воскликнул дядя.— Имею же я на это право?
— Имеешь,— подтвердил отец.— Если тебе не надоест, то попадешь и в камергерихт.
— А там ты! — обрадовался дядя.
— В палате по уголовным делам, а не по гражданским. Если принять за аксиому рискованное утверждение, что вышестоящий судья мудрее, то камергерихт кассирует решение оберландесгерихта, и ты снова окажешься победителем.
— Значит, я снова буду победителем,— торжественно произнес дядя.— Спасибо, шурин, за откровенность. Вижу, что меня ожидают тяжелые времена, но я добьюсь своего...
— Погоди! — сказал отец.— В камергерихте твой процесс еще не окончится...
— То есть как? — разочарованно спросил дядя.— Я полагаю, что выше вас нет?!
— В Пруссии — да, но над нами еще есть рейхсгерихт.
— И каковы мои шансы там?
— По отношению к рейхсгерихту я не дерзаю кощунствовать,— произнес отец торжественно, хотя морщинки вокруг его глаз улыбались.— Ибо я еще не рейхсгерихтсрат, а только собираюсь им стать. В рейхсгерихте все очень старые и мудрые. И предсказать что-либо невозможно...
— И сколько же все это вместе протянется? — хмуро спросил дядя после долгого молчания.
— Трудно сказать даже приблизительно. Может быть, два года. А может, и пять, и десять, все это очень неопределенно...
Дядя застонал.
— Не теряй мужества, Альберт,— твердо сказал отец.— Попытайся договориться с обществом. Поручи это своему адвокату. Положение у тебя сейчас сравнительно благоприятное...
— Чтобы я примирился с этими мошенниками? — снова вспылил дядя.— Нет, шурин, никогда! Они украли у меня год жизни, и пусть расплачиваются!
— Они оплатят только водопроводную аварию и, пожалуй, судебные расходы, но ни пфеннига больше. А годы жизни, которые ты на это потратишь, останутся неоплаченными. Помирись!
— Никогда!!! — отчеканил подполковник в отставке фон Розен, решительно скрипнув зубами.
И он действительно не согласился на мировую. Он вел процесс во всех инстанциях. Из мирного офицера на пенсии он превратился в ходатая по своему делу. Его мысли вращались только вокруг процесса, он читал литературу по вопросам страхования и со временем так понаторел в этом, что озадачивал своих адвокатов.
У нас в Берлине дядя редко бывал в эти годы, а если и заглядывал, то рассказывать о процессе отказывался.
— Процесс идет, шурин,— уклончиво говорил дядя.— Отлично идет, особенно по части расходов! Думаю, что через годик сможем поставить точку.
Однако прошло в общей сложности четыре года и девять месяцев, прежде чем рейхсгерихт вынес решение. Все эти годы дядя существовал, отказавшись от привычного образа жизни. Прекратились поездки в Ривьеру, встречи с давнишними друзьями. Аугуста полностью завладела запущенным садом, сотворив из него огородное хозяйство, а дядя превратился в немощного, раздражительного, обиженного старика. От его былой офицерской выправки не осталось и следа. Ходил он ссутулившись и покашливая.
И вот он сидит у моего отца в кабинете и рассказывает ему об окончательном, бесповоротном исходе процесса. Приговор рейхсгерихта вынесен: страховое общество проиграло и было присуждено к уплате всех судебных издержек.
Но на сей раз не было заметно, чтобы дядю переполняла радость, хотя он одержал окончательную победу.
— Я рад, что все миновало, шурин! — сказал он.— Пожалуй, я радовался бы не меньше, если бы проиграл, лишь бы оно кончилось. Даже выразить не могу, как мне это осточертело за последние годы! Под конец я продолжал бороться только из упрямства, из нежелания уступить, а в сущности мне было все равно, кто окажется правым; я или они. Уж раз затеял... Если б я в самом начале знал то, что знаю теперь, никогда бы этого не затеял.
На что отец привел ему поговорку о худом мире, который лучше доброй ссоры, а потом пример с люстрой...
— Ты прав, шурин,— кивнул дядя.— Теперь я бы тоже предпочел отдать люстру, чем ввязываться в процесс. Ну разве это не ужасно? Когда начался процесс, я непоколебимо верил в свою правоту. Лишь мало-помалу во мне стали пробуждаться сомнения. А теперь, когда рейхсгерихт подтвердил мое право, я все еще продолжаю сомневаться. В конце концов я действительно нарушил важный договорный пункт, а договоры надо соблюдать.
— Ты познал на себе ненадежность всех человеческих установлений, Альберт,— сказал отец.— Добиться права, конечно, можно, однако успех его всегда сомнителен. Но не ставь этого в заслугу только нам, юристам,— и полководец не всегда выигрывает битвы лишь потому, что его дело правое.
Такова история великого процесса дяди Альберта. Но вряд ли я стал бы ее рассказывать, если бы она этим окончилась. Увы, у нее был еще весьма прискорбный эпилог. Я и вообще-то о ней поведал ради этого эпилога.
После процесса минуло полгода, дядя уже совсем пришел в себя, и вот однажды, когда он сидел в башенной комнате своего дома, открылась дверь и Аугуста крикнула:
— Господин подполковник, какой-то господин хочет поговорить с вами!
Дядя ответил:
— Пусть войдет! — И через порог ступил человек, при виде которого дядины глаза гневно засверкали, а лоб нахмурился.
— Добрый день, господин подполковник,— любезно и очень приветливо поздоровался страховой инспектор Кольреп.— Я рад, что разногласия между нами наконец-то устранены. И мне приятно, хоть я верный служащий своего общества, что победили вы.— Сменив тон: — Надеюсь, все урегулировано? Все с точностью уплачено и вы удовлетворены? — Довольно рассмеявшись: — Ах да, конечно! Я же сам видел ваших адвокатов и денежный перевод! Внушительная сумма, господин подполковник! Наверное, у вас сердце пело от радости!
Но сердце моего дяди и не думало петь.
— Послушайте, вы! — сказал он грозно.— Убирайтесь отсюда, да поживее! Вы что вообще...
— Но, господин подполковник! — удивленно сказал инспектор.— Неужели вы злопамятны? Ведь вы же получили свои деньги? — И серьезным тоном добавил: — Я пришел к вам с предложением. Коротко и ясно: не хотите ли вы снова у нас застраховаться?
Дядя чуть не лишился дара речи.
— Каков наглец! — простонал он.— Такого возмутительного бесстыдства я отродясь не встречал! Вы украли у меня годы жизни и после этого осмеливаетесь являться сюда и предлагать мне...
Дядя не мог больше говорить. Дрожа от ярости, он смотрел на посетителя.
— Но, господин подполковник! — сказал тот, искренне удивившись.— Мы вовсе не лишали вас этих лет жизни... как вы можете говорить такое! Был спорный юридический казус, мы боролись до конца, sine ira et studio, ну хорошо, теперь с этим покончено! Мы же не злимся на вас за то, что проиграли!
