Кнут Гамсун - Дети времени (Дети века)
– Еще раз убеждаюсь в вашем доброжелательном отношении ко мне, господин поручик.
– Вам нужна земля от набережной до мыса?
– Да. А в ширину до полей. Много народа хочет строиться.
Поручик собирается ехать дальше и говорит:
– Об этом можно подумать. Ах, правда, – перебивает он самого себя, – булочник ждет. Можете писать купчую.
Хольменгро низко кланяется, благодаря.
– Благодарю вас от своего имени и от имени многих. Вы согласны принять прежнюю цену за землю?
Цену! Поручика слегка передернуло; только теперь он понял, что с продажей связаны деньги, во всяком случае, довольно значительные. По прежней цене за этот участок приходится порядочная сумма.
– Я принимаю вашу цену, – сказал он.
Въехав к себе в усадьбу, он вдруг снял обе перчатки, переодел кольцо на правую руку и снова надел перчатки. «Спасение! – подумал он.– Вывернулся!»
Господин Хольменгро, по-видимому, также считает, что не имеет причин быть недовольным. По своему обыкновению, он отпустил просителей несколькими ласковыми словами: «Это тебе расскажет мельник. Отдай заведующему пристанью эту записку, он даст тебе мешок муки!» Чужого булочника он удержал и имел с ним продолжительный разговор.
В то время, как они стояли, разговаривая, подошли к ним девушка и мальчик: то были дети Хольменгро. Девочка была старшей. Она одета в желтое платье, мальчик – в красное. У обоих вид иностранцев; оба смуглые и черноглазые. В них что-то заморское: черты лица резкие, огромные носы, губы полные, – все иноземное. Но дети смышленные, когда они приехали в Сегельфосс, они говорили только по-испански, в короткое время выучились говорить понорвежски, теперь это высокие, ловкие нордландцы, весь день бегающие повсюду. Девочка, Марианна, бежит вприпрыжку впереди, веселая и подвижная, за ней – мальчик Феликс; оба без шляп с короткими волосами, спустившимися на низкие лбы. Дети бросились к отцу.
Отец открыл им объятия. Он доволен, что видит их такими здоровыми и цветущими.
– Ну, покажитесь, – сказал он.
Они поняли, что он хочет полюбоваться ими; они останавливаются на минуту, чтобы он мог посмотреть на них, а затем увлекают его за собой.
«Слава Богу, – думает господин Хольменгро, – что переселение в Сегельфосс не принесло им вреда».
Он успокоился. Все шло хорошо, он сделал рискованный шаг, переехав сам и перевезя детей из их далекой родины в эти новые места. Почему он это сделал? Может быть, в нем заговорил голос крови, может быть, в нем проснулась человеческая слабость. Разве он мог блистать в Кордильерах? После смерти жены он остался одиноким и всем чужим; у него было положение и средства, но не было перед кем похвалиться, а там далеко существовал серый островок. Помнил Хольменгро также водопад в Норвегии; там можно и блистать.
Болтая, он достиг с детьми большого дома на берегу реки. Он уже давно переселился от поручика и жил у себя, только молоко брал из имения. Вначале он не мог найти себе прислуги, потому что дом его был построен на месте церкви; там, должно быть, ходят привидения, и от стен идет запах. Ему пришлось уговорить некоторых из многочисленной прислуги поручика переночевать несколько ночей в опасном доме. Все обошлось благополучно, никаких привидений не было, и через месяц у Хольменгро прислуги было сколько угодно, в числе ее оказалась и Марсилия, бывшая горничной в усадьбе, и убиравшая комнаты поручика.
Хольменгро все устроил хорошо и даже развел сад. Его дом был велик и красив, он стоял посреди лесов, кругом раздавался шелест листьев, а с мельницы, моловшей день и ночь, доносился грохот. Всем хозяйством заведовала вдова адвоката с Уттерлея, фру Иргенс, урожденная Гельмюнден.
У пристани остановился пароход «Орион», а на нем приехал мастер Виллац. Мать и отец верхами выехали к нему навстречу; они сошли с лошадей и отдали поводья грумам, как будто оба приехали из разных мест. И Хольменгро с детьми вышел на пристань, чтобы встретить Виллаца и оказать его родителям внимание.
– Вот он машет нам, – говорит фру Адельгейд, и также начинает махать платком.
Поручик вынул платок.
На пристани было много народу; заведующий складами стоял с бумагами в руках, а его помощник держал сумку с корреспонденцией; оба они отдавали еще кое-какие приказания своим рабочим. Лавочник Пер отстроил себе дом и очень важничал; дети всякого возраста глазели на пароход; поодаль стоял Ларс Мануэльсен, рыжий, грязный, любопытный; в нескольких шагах от него поместился его сын Ларс-семинарист, вернувшийся на последнем пароходе с юга и носивший крахмальные воротнички и длинные волосы.
Пароход подходит к пристани и останавливается.
Молодой Виллац выходит на берег и прежде здоровается с отцом, хотя мать стоит к нему ближе, плача и смеясь, и ведет его домой.
– Какой ты вырос большой! Добро пожаловать! – говорит мать с гордостью.
Сын обнимает мать и треплет ее по плечу и называет ее уменьшительными именами. Как он вырос! Настоящий мужчина, сравнялся ростом с матерью! Молодой Виллац подходит к Хольменгро, чтобы поздороваться с ним и его детьми; он держит себя совершенно по-английски, так вежливо, как большой.
Лошади вдруг стали беспокоиться; отчего бы это? Поручик оглядывается на них, но ничего не понимает.
– Мне кажется, моя Эльза узнала тебя, Виллац, – говорит мать, счастливо смеясь.
Семинарист несколько пододвигается, он подходит и кланяется господам; поручик отвечает.
– Да это Ларс, – говорит Виллац.– Я всех узнаю; вот и Юлий. Отец, ты кажется, поседел?
– Тебе кажется? Здесь такая толкотня. Фру Адельгейд, не пойти ли нам?
Они поворачиваются и видят перед собой трех оседланных лошадей. Чья же это чужая лошадь? Поручик с удивлением смотрит на всех. Господин Хольменгро подходит и объясняет:
– Мастер Виллац, надеюсь, не обидится: это небольшой сюрприз, который я приготовил к вашему приезду.
Все приятно поражены. Каков Хольменгро, этот король во всем! Вороной верховой, конь с седлом и всем прочим для мастера Виллаца! Его осыпают благодарностью со всех сторон, и на минуту он смущается, когда фру Адельгейд, сняв перчатки, благодарит его:
– Я рад, что угодил. Не стоит благодарности, вовсе не стоит…
Все осматривают коня и треплют его; скакун пятилеток, хорошо выезженный, стройный, с красивыми копытами! Господин Хольменгро в восторге, что сделал такой удачный выбор. Он отказывается от всякой платы: ведь он целые месяцы был гостем в усадьбе, не платя за себя. Ему не оставалось другого исхода, как выказать благодарность таким пустяком, чистой безделицей.
– Но я никак не ожидал увидать вас вполне молодым человеком, мастер Виллац, – говорит он, вежливо отстраняясь.– Придется спустить стремена.
Так мать и сын поехали к усадьбе; они были так изящны и красивы, что им вслед смотрели даже с парохода. Поручик передал коня лопарю Петтеру и пошел пешком с Хольменгро.
– Вы знаете, кто этот молодой человек, идущий за нами? – спросил Хольменгро.
Поручик оглянулся и отрицательно покачал головой.
– Это семинарист. Он желает поступить ко мне домашним учителем.
– Вот как? Нет, я его не знаю.
– Моим маленьким индейцам, как я их называю, пора учиться. Я считал ваше расположение к этому молодому человеку за некоторую гарантию.
– Нет, я его почти не знаю. Мое знакомство с ним ограничивается только тем, что я платил за него семинарию.
– Советуете вы мне попробовать его?
– Да. Думаю, что окажется не хуже других. Хольменгро переменил тему.
– Предполагаете ли вы в нынешнем году сплавлять лес?
– Может быть. Посмотрю.
– Я спрашиваю потому, что здесь много народа хочет строиться, а материала нет.
– Да? Цены стоят высокие. Не лучше ли переждать. Не знаю, стоит ли только.
Нам еще как-нибудь надо будет поговорить об этом.
– Прекрасно. Так через неделю. К тому времени я наведу справки.
Они распрощались, и каждый пошел своей дорогой. Семинарист последовал за Хольменгро вверх по реке.
Хорошо, что поручик сразу не связал себя поставкой леса в нынешнем году, у него уже не было больших запасов его, но у него было много мелкого леса, такого, какой требуется в английских копях. Поручик похозяйничал со своим лесом; его оставалось немного.
Дом Хольмсенов оживился с приездом сына; за обедом говорили больше; знакомые звуки фортепиано доносились из зала. Во время общих разговоров часто случалось, что присутствие Виллаца заставляло родителей отвечать друг другу; теперь мать и сын пели и играли на фортепиано среди дня, когда отец был дома и сидел у себя в комнате, следовательно, мог их слышать. Для поручика это было открытием: фру Адельгейд не забыла своего пения, она пела все так же хорошо, голос звучал полно и, Боже, насколько этот голос был выше всего земного!
– Пойдем со мной: ты ведь еще не видал скота, – позвал поручик сына.
Они пошли на скотный двор, но недолго оставались там. На скотном дворе все было приспособлено великолепно, ясли были устроены по последнему образцу, корм подвозили вагонетки; откормленные свиньи бродили, хрюкая, со своим потомством и напоминали допотопных животных; на птичьем дворе – цесарки, желтые боевые петухи со шпорами, как сабли, и всякая птица.
