Сабахаттин Али - Юсуф из Куюджака
Но он был не в состоянии докапываться до причин этой перемены. Чувства вспыхивали и быстро гасли в его душе, он тотчас же забывал о них, когда ему снова приходила в голову какая-нибудь мысль, ему казалось, что он думает об этом впервые, и он снова огорчался, радовался и удивлялся.
Делами службы он занимался по привычке, выработавшейся за долгие годы. Если же ему становилось очень тошно, то, поручив часть дел секретарю, он отправлялся домой, ложился на тахте в затененной комнате, выходившей на улицу, и вспоминал бесцельно прожитые годы своей жизни.
Когда он закрывал глаза, перед ним вставали вершины каких-то гор, склоны, поросшие деревьями, кирпичные, деревянные или каменные дома маленьких городков, где он жил, и толпы людей. Но ничто не вызывало в нем интереса. Все воспоминания его казались ненужными, бессмысленными. Каждое событие в его жизни могло произойти и не произойти, каждый человек, попавшийся на его пути, мог бы и не встретиться. Он не находил в прошлом ничего, что заставило бы его воскликнуть: «Ах, почему я так поступил?» или: «Ах, почему я этого не сделал?» И не потому, что жизнь его протекала очень приятно, а потому что в-этот момент она была ему совершенно безразлична.
Чего еще мог бы он желать? Он родился, вырос, выучился, поступил на государственную службу, объездил всю страну, состарился; женившись, жил в ссорах и перебранках, и вот дошел до такого состояния… Можно подумать, что все живут иначе! Да и как можно иначе жить? Удовольствия? Их у него было достаточно в жизни. И сегодня можно было желать повторения тех пирушек, которые он устраивал с задушевными друзьями, приобретенными в различных городах во время разъездов по стране. Холостым, когда представлялся случай, он не отставал от других в сердечных забавах. Хоть с какой-нибудь жандармской вдовушкой, да были и у него сладкие грехи. Попадая в Стамбул, он не упускал возможности побывать на улицах Венеции и Тимони (Улицы Венеции и Тимони - кварталы публичных домов в Стамбуле). Разве жизнь могла быть иной?
Он ни о чем не сокрушался бы, если бы ему сейчас предстояло навсегда закрыть глаза. Размышляя, он не находил ничего такого, с чем бы ему было очень грустно расстаться.
Даже дочь не привязывала его к этому миру. Не столько равнодушие к ней было тому причиной, сколько безропотная покорность судьбе. Поскольку не в его власти было что-либо изменить, он должен был проделать заранее предначертанный путь и, как" всякий здравомыслящий человек, со снисходительной усмешкой наблюдая за событиями, ждать очереди.
Лишь один вопрос немного волновал Саляхаттина-бея: что станется с Муаззез, если он умрет. Он не думал, что Юсуф уживется с Шахенде и останется в доме, но уже сейчас отдавать ему распоряжения на этот случай он тоже не хотел. Ах, если б он мог, прежде чем умереть, видеть, что его дитя вышло замуж за порядочного человека, если бы он ни о чем не тревожился! Тогда, может быть, он даже^ хотел бы скорее расстаться с этой утомительной жизнью… «Разве мне что-нибудь осталось еще сделать? - говорил он себе. - Освободим наше место для тех, кто придет в этот мир…»
Но на Шахенде он никак не мог положиться и волновался, что оставляет дочь у нее на руках. Неужели ничего нельзя было сделать, чтобы уйти из этого мира, где он ничем не желал интересоваться, уладив и это дело?
Но как его уладить? Кто может посвататься к Муаззез? Кто может на ней жениться? Все знали, что стало с тем, кому она приглянулась, кто пожелал ее взять. А Шакир-бей гулял на свободе как ни в чем не бывало. Найдется ли удалец, который рискнет получить пулю.
И потом не очень-то хорошо смотрят на девушку, из-за которой случилось такое несчастье. Она становится притчей во языцех.
Если бы Саляхатгин-бей не порвал так рано связи с миром и не стал бы уже сейчас глядеть на жизнь со стороны, то, может быть, он попросил бы о переводе в другой город и поискал бы там для дочери приличной партии. Но, больной, он ждал, пока все образуется само собой, и не собирался ничего предпринимать.
XI
Шахенде была по-своему умна и понимала, что в Эдремите для Муаззез закрыты все пути к замужеству за исключением одного. Существовал один-единственный выход, которого она давно уже желала: выдать Муаззез за Шакира…
Шахенде не знала историю Кюбры, но трудно было предугадать, изменила бы она свои намерения, если бы даже и узнала. Что касается Юсуфа и Саляхаттин-бея, то ни тот, ни другой не желали больше поднимать этот вопрос, полагая, что с ним покончено раз и навсегда. Им и в голову не приходило, что у Шахенде на этот счет есть свои планы и она может что-нибудь предпринять на свой страх и риск. Между тем Шахенде, хотя она и не признавалась себе в этом, чувствовала, что Саляхаттин-бей еще недолго протянет, и думала лишь о том, как устроить свою жизнь в будущем.
Оливковой рощицей и крохотным полем трое не могли бы прокормиться даже месяц. А попасть в зависимость от Юсуфа было тяжелее всего. Есть хлеб этого высокомерного упрямого парня, подчиняться ему было для Шахенде непереносимо. Да и неизвестно, сможет ли еще Юсуф прокормить даже самого себя. Чем унижаться перед этим праздношатающимся, ни к чему не пригодным «приемным сыном», гораздо разумнее было найти себе хорошего зятя и свить с его помощью гнездышко.
Беспутство и пьянство Шакира как будто стерлись из памяти. Событие, заставившее всех позабыть об этом, - убийство Али, - не казалось Шахенде чем-то ужасным, может быть, потому, что убить человека считалось в городе чуть ли не славным и геройским поступком; а может быть, потому, что это убийство было совершено из-за ее дочери, Шакир стал ей даже симпатичнее.
И потом к этой семье ее привязывала дружба с матерью Шакира, которая крепла день ото дня и границы которой трудно было определить.
Особенно способствовали этому сближению роскошь особняка Хильми-бея и притягательная сила подарков, снова посыпавшихся на Шахенде от матери и от сына.
Но Муаззез теперь уже не была такой нерешительной и покорной материнской воле, как два-три месяца тому назад. Ею овладела страсть, которая росла с каждым днем и руководила всеми ее поступками.
Со временем ее раздражение против Юсуфа, вызванное его холодностью, уменьшилось и сменилось любопытством, искавшим объяснений такому поведению Юсуфа. Юсуф, который с детства был ей ближе всех, Юсуф, всегда и везде служивший ей опорой, смотревший в тот вечер на нее с такой нежностью, с такой открытой душой, так хорошо понимавший ее, не мог ни с того ни с сего забыть о ней. В том, как он упорно избегал ее, было что-то странное.
Но, несмотря на это убеждение, девушка по-прежнему продолжала свои прогулки с матерью. Побывав несколько раз в доме Хильми-бея, Муаззез по тому, как ее здесь встретили, поняла, что к ней относятся не как к чужой… До последних событий, в то время, когда ей и в голову еще не приходило, что Шакир-бей будет так упорно свататься и что ему откажут, ее тоже встречали в этом доме приветливо. Ханым целовала ее, сажала рядом с собой, и после каждого визита Муаззез возвращалась с подарком. Но теперь повторение нехитрых этих уловок было ей неприятно. Она составляла компанию матери только для того, чтобы не быть одной дома и не оставаться во власти своих тягостных дум. Но в дом к Хильми-бею ей идти не хотелось.
Особенно охладела она к этой семье после того, как однажды, когда их пригласили в Дженнетаягы, она встретила там Шакира, который бродил вдалеке и не спускал с нее глаз; что-то в ней вдруг оборвалось, ей стало страшно.
Такой жизни она больше выносить не могла. Ей претило то, что дэставляло удовольствие ее матери, во время визитов ей не о чем было говорить со своими сверстницами. Одинокая жизнь, полная мечтаний и раздумий, отдалила пятнадцатилетнюю Муаззез от девушек ее возраста. Она теперь рассуждала как женщина и сама пыталась помочь своему горю.
Надо было что-то предпринять, найти выход, покончить с таким положением вещей. Когда она размышляла, как это сделать, она столкнулась в доме с Юсуфом. Так близко она не видела его уже несколько недель. Его бледность испугала Муаззез. Забыв все, о чем она собиралась говорить, Муаззез спросила:
- Что с тобой, Юсуф?
- А что?
- Лицо у тебя очень бледное… Ты болен?
- Нет… Отец меня огорчает. Потом одиночество. Безделье. Скука!
- Здоровье отца? Но ведь в последние дни ему стало лучше, не правда ли?
Она спросила об этом с такой непосредственностью, что Юсуф усмехнулся.
- В постели не лежит, - и добавил точно про себя: - и, наверное, не сляжет!
- Что ты хочешь этим сказать?
Юсуф снова улыбнулся и перевел разговор. ; - Где твоя мать? Снова в гостях?
- Да.
- А ты почему не пошла?
- Не захотела…
Она умолкла, внимательно посмотрела Юсуфу в лицо и повторила, отчеканивая каждый слог:
